Вашингтон Ирвинг знал не всё. Рип Ван Винкль не осмелился рассказать ему про это.

Не все двадцать лет своего отсутствия он проспал беспробудным сном. По крайней мере, ему так кажется. Иногда он сомневается, может ли реальность быть такой приятной, вернее сказать восхитительной, похожей на сон, лишь иногда прерываемый кошмарами.

В 1772 году Рипу исполнилось тридцать пять лет, когда он вырубился от пойла, предложенного странными низкорослыми игроками в кегли. Очнувшись на каатскилском лугу, он обнаружил, что щетина на лице не старше суточной давности. Игроков и его пса Волка поблизости не было. Похмелье с каждым шагом наносило ему болезненные удары внутри черепа, пока он с ружьём через плечо брёл к реке Гудзон, к дому. Ну и устроит же ему жена головомойку.

Внезапно он пошатнулся и вскрикнул. Мир вокруг заструился и подёрнулся прозрачной пурпурной дымкой, которая не скрывала других цветов. Листья на деревьях вместо зелёных стали многоцветными. Мёртвой птицей свалилась осень, и тут же выпал снег. Рип стоял по пояс в сугробе, но не чувствовал холода. Снег растаял. И снова выпал. Прошумели дожди; зазеленели луга. Солнце, луна, звёзды наперегонки помчались по небу.

Сквозь тело прошло упавшее дерево. Затем оно сгнило и рассыпалось прахом, в то время как он орал от ужаса и молил о прощении. Это коротышки-игроки околдовали его, и поделом ему. Надо было сидеть дома, работать на огороде, ремонтировать забор вместо того, чтобы шляться по окрестностям, охотиться и заглядываться на чужие юбки.

Неожиданно пурпурная дымка исчезла. Луна замедлила свой бег и вскоре вернулась к нормальному состоянию. Всё снова стало устойчивым. Жаркая летняя ночь звенела от хора насекомых и странного прерывистого гула с восточной стороны. Дрожа от страха, он снова двинулся к дому и резко остановился на склоне холма перед рекой в блёстках лунного серебра. Узкая грязная дорога вдоль Гудзона превратилась в широкое шоссе, покрытое чем-то вроде камня. Оно было ярко освещено фонарями на верхушках шестов по обочинам и лампами на передках… безлошадных повозок? Гудение издавали именно эти повозки, слышно их было издалека, а передвигались они необыкновенно быстро.

Справа на вершине голого холма, по которому он бродил вчера, стоял большой ярко освещённый дом с множеством людей у парадной двери. Оттуда доносилась диковинная музыка.

Рип осторожно стал спускаться с холма. Он твёрдо решил как-нибудь миновать это заколдованное место и пробраться в родную деревню, где освящённое здание церкви развеет все чары. Но у подножия пришлось остановиться. Между деревьев он заметил одну из тех странных повозок, только у этой не было верха. Огни были погашены. Рип пробрался вперёд и в лунном свете увидел женщину на заднем сиденье. Она курила табак из маленькой белой трубки. Слышалась незнакомая возбуждающая музыка. Потом кто-то закричал: «Нет, Сильвер! Уходи!»

Подобравшись поближе, он убедился, что звуки доносятся из маленькой коробочки в передней части повозки.

Он взглянул вниз через правое плечо женщины. Юбка её была задрана чуть ли не до талии, а рука медленно двигалась вверх-вниз внутри очень тонких кружевных панталон, прикрывающих её филейную часть. Бёдра между чулками — шёлковыми! — и штанишками светились белизной. Голова была откинута назад, дымящаяся трубочка торчала прямо вверх, женщина тихо постанывала.

Рип сконфузился, но нескромный член его тела начал пробуждаться. Госпожа ван Винкль дала ему отставку после рождения восьмого ребёнка; давненько не ложился он с нею в постель. Или с кем ни будь ещё.

Рип резко повернулся, чтобы убраться восвояси, и его ружьё ударилось о металл дверцы. Женщина вскрикнула. Он кинулся бежать, но тут нога его подвернулась, и он плашмя повалился на землю. В следующее мгновение он почувствовал, как что-то холодное и твёрдое упёрлось ему в шею. Он поднял взгляд на женщину. Она была очень красива, большегрудая и чертовски соблазнительная в этом бесстыдном коротком одеянии. Большой странного вида пистолет в её руках привлекал гораздо меньше внимания.

Она выкрикнула ругательство со страстью, сравнимой только с энергичной речью миссис ван Винкль, но та никогда не употребляла таких крепких выражений, а тем более отборных матов. Женщина позволила ему подняться на ноги.

Вытаращив глаза, она спросила: «Что за дурацкая на тебе одежда? Ты что, лакей из этого дома?» Затем, увидев его мушкет, воскликнула: «А это что за чудо?»

Он попробовал объяснить. Когда она выслушала его, то сказала:

— Так тебя зовут Рип ван Винкль? Теперь понятно, ты подрабатываешь экспонатом на ферме-музее.

— У нас в округе нет фермера Музея, — возразил он, — если вы не имеете в виду Клауса ван Истпонта.

Она посмотрела на крошечные часики на запястье.

— Чёрт! Когда же он вернётся? Мне осточертенело ждать, когда он бросит выслеживать всяких говнюков!

Женщина вернулась к машине, пошарила позади заднего сиденья и вытащила серебристую бутылку. Она отвинтила пробку и, всё ещё держа Рипа на мушке, отхлебнула солидную порцию. Он почуял запах спиртного.

— Иди сюда. На, глотни.

Он с благодарностью воспользовался предложением. Это был джин, только вкус у него был ужасный. И всё-таки алкоголь помог ему избавиться от внутренней дрожи, согрел душу, не говоря уже о поникшем было часовом, который снова выпрямился на посту внизу живота. Она увидела вздувшиеся штаны и опустила ствол пистолета, в то время как его ствол поднялся ещё выше.

Она снова взяла бутылку, осушила её, затем опять взглянула на часы.

— Ну, а почему бы и нет? Это пойдёт ему на пользу, — сказала она слегка заплетающимся языком. — Ладно. Спускай штаны, скидывай их совсем.

— Бог ты мой! — воскликнула она, когда они забрались на заднее сиденье. — Он, наверное, дюймов четырнадцать длиной!

— Да это ещё ничего, — ответил он. — Видела бы ты Брома Голландца!

Она рассмеялась и спросила:

— Так ты уснул и проснулся в двадцатом веке, Рип?

Он не понял, о чём она говорит, да и не до того ему было. Спустя некоторое время она предложила ему трубочку, которую назвала «лаки страйк». Он прикурил, но бумага прилипла к его губам, и вкус табака показался отвратительным.

— Мне кажется, — произнесла она, — что ты считаешь меня неразборчивой в половых связях. Ну, из-за того, что я сношаюсь с абсолютно незнакомым человеком.

Рип покраснел. Такие речи из уст женщины!

— Этот беспардонный сукин сын всю ночь рыщет по округе в чёрном плаще и шляпе, вынюхивает, где бы пострелять по гангстерам из пары 45-калиберных. Ты знаешь, он их положил немереное количество. (Рип, конечно же, не знал этого.) Наверное, он полезен для общества. Но на меня ему наплевать. Никаких фокусов в постели, а я чуть ли не силком затаскиваю его туда. Он не гомик, поэтому я решила, что он просто фригидный или считает святым долгом мочить гангстеров и, поэтому, как монах, дал обед воздержания.

Этот Крэнстон использует меня как осведомительницу, но не позволяет идти с ним, когда намечается серьёзная заварушка. Он говорит, что это не женское дело, вот осёл!

— А он знает, чем ты занимаешься, когда его нет? — спросил Рип, возобновляя активность.

— Может быть, и знает. Он считает себя знатоком людей. И женщин, конечно. О, боже! Хорошо-о-о! Давай, кончай, долгочленик мой!

Громогласный хохот, издевательский и зловещий, раздался из глубокой тени. Рип вскочил, нырнул поверх двери, приземлился, поднялся и принялся натягивать штаны. Женщина, извергая проклятья, села и расправила юбку. Из темноты выступил высокий, гибкий мужчина с ястребиным лицом, над большим крючковатым носом — сверкающие злостью глаза. Подмышкой он держал какой-то свёрток, а одет был в незнакомую Рипу одежду. Рип решил, что это шляпа и плащ, о которых упоминала женщина.