Конечно, не все просветители верили в эту версию. Так, Гельвеций с неизменным уважением отзывается о Паскале и в своих произведениях «Об уме» и «О человеке» ссылается на него как на авторитетного знатока человека и человеческой природы (см. 32, 1, 312; 410; 557. 2, 181, 187), хотя и не соглашается с его религиозными взглядами.

Дидро в своих «Философских мыслях», направленных, в общем, против «Мыслей» Паскаля, справедливо рассматривает его религиозные взгляды как убеждение, как концепцию, уязвимость которой он прекрасно видит в отличие от самого Паскаля. Знаменитый энтузиаст и издатель «Энциклопедии» выступает против христианства пока еще с позиций деизма, но значительно более близкого к атеизму (к которому он вскоре перейдет), чем к теизму. В противовес Паскалю Дидро не считает христианскую религию ни истинной, ни гуманной. «Истинная религия, важная для всех людей всегда и повсюду, должна была бы быть вечной, всеобщей и очевидной; но нет ни одной религии с тремя этими признаками. Тем самым трижды доказана ложность всех» (37, 1, 126). Враг всякой ограниченности и необоснованности, когда речь шла о предметах научных, Паскаль становился поразительно односторонним, легковерным и доверчивым, как ребенок, когда дело касалось предметов религиозных.

Так, Паскаль все время говорит о милосердном боге, сотворившем людей совершенными, себе подобными, пославшем на землю своего сына Иисуса Христа, дабы он искупил их первородный грех и т. д., элиминируя проблему теодицеи, которая всегда была ахиллесовой пятой монотеизма, или закрывая глаза на амбивалентную сущность библейского бога, отнюдь не только «доброго отца» людей, но и вечно недовольного, гневного, мстительного их «отчима». Дидро по этому поводу метко замечает: «Ни один добрый отец не захотел бы походить на нашего отца небесного» (там же, 131). Людей ужасает не мысль о том, что бога нет, считает Дидро, но мысль о том боге, каким его им изображают. «Бог христиан, — заключает он со злой иронией, — это — отец, который чрезвычайно дорожит своими яблоками и очень мало своими детьми» (там же, 125).

Паскаль однозначно ссылается на Священное писание как на бесспорный «документ», подтверждающий истинность именно христианской религии, а Дидро проницательно находит в нем много аргументов, опровергающих христианство, и, более того, даже аргументов в пользу неверия: «Эти книги — арсенал для всех. На моих глазах деист брал оттуда оружие против атеиста; деист и атеист сражались с евреем; атеист, деист и еврей объединялись против христианина; христианин, еврей, деист и атеист бросались в бой с мусульманином; атеист, деист, еврей, мусульманин и множество христианских сект обрушивались на христианина; и скептик шел один против всех» (там же, 121). Паскаль обращает внимание на трагические парадоксы человеческого бытия и… не замечает «нелепых и жестоких» парадоксов веры и религии, которые поражают и возмущают Дидро как гуманиста. Чего стоит одна только абсурднейшая идея о преемственности первородного греха, обрекающего весь род людской и даже невинных младенцев на страдания и несчастья в отместку за проявленное однажды своеволие их теряющихся в незапамятной дали времен прародителей Адама и Евы.

Противоречивость человеческого существа и его бытия, его величие и ничтожество в многообразных своих проявлениях, воспринимаемые Паскалем столь трагически, со вздохом и стенаниями, Дидро считает естественными и вполне объяснимыми с точки зрения природы, а не религии.

Дидро разоблачает также догмы о предопределении и божественной благодати, необходимые якобы для «спасения» верующих: «Если на одного спасенного приходится сто тысяч погибших, то, значит, дьявол все-таки остался в выигрыше и не послав на смерть своего сына» (37, 1, 125). Критика Дидро религиозных убеждений Паскаля является принципиальной, касается самих основ его апологетики. Но теоретическая непримиримость Дидро не распространялась на личность Паскаля, к которому он относился сочувственно и сострадательно. Немалую долю вины за «суеверие» Паскаля он возлагал на отшельников Пор-Рояля: «Изящный писатель и глубокий ум, он наверное пролил бы свет на тайны мироздания, если бы провидение не отдало его в руки людей, которые принесли его талант в жертву своей злобе. Как было бы хорошо, если бы он предоставил богословам своего времени вцепляться друг другу в волосы, а сам занялся бы разысканием истины без оглядки и без страха оскорбить бога… и, главное, если бы он отказался считать своими учителями людей, которые были недостойны быть его учениками» (там же, 95).

Еще более резкую борьбу ведет с Паскалем-христианином ироничный и ядовитый Вольтер, который первым из просветителей осмелился сразиться с этим «великаном», каковым считали Паскаля в его время. Вольтер обращался к критике «Апологии…» Паскаля много раз в течение своей долгой жизни, начиная с 1728 г. и кончая 1778 г., т. е. годом своей смерти. На протяжении 50 лет, т. е. почти весь период творческой деятельности, Вольтер время от времени вступал в полемику с Паскалем, в значительной степени определившую формирование его собственного мировоззрения. По мнению В. Н. Кузнецова, «эта полемика прошла через все его творчество, как его нерв» (43, 140). «Замечания на „Мысли“ Паскаля», которые сам Вольтер называл «Анти-Паскалем», составляют 25-е заключительное письмо его «Философских писем». В издании «Мыслей» Паскаля, осуществленном Кондорсе в 1776 и 1778 гг., имеется множество других «замечаний» Вольтера. Кроме того, в его переписке, других произведениях, на полях одного из экземпляров «Мыслей», ему принадлежавшем, Вольтер оставил свои критические замечания в адрес Паскаля. Но прежде всего, как все просветители, Вольтер выражает свое глубокое уважение и восхищение Паскалем. В письме к Формону (1733 г.) он пишет: «Какой это восхитительный свет — Паскаль, затемненный, однако, темнотой предмета, которым он занялся» (100, 33, 367). Тем не менее, «восхищаясь его гением, я сражаюсь с некоторыми из его идей», — предуведомляет читателя Вольтер в начале своего «Анти-Паскаля».

Вольтер, опасный и умный враг католицизма, развенчивает апологетику Паскаля с позиций деизма, настолько вольнодумного, что он всю жизнь преследовался церковниками как атеист. Он метит в самое «сердце» христианской доктрины Паскаля, указывая на возможность объяснения противоречивости человека, исходя из других религий и даже языческих мифов: «Этот способ рассуждения является ложным и опасным, ибо басни о Прометее и Пандоре, андрогинах Платона, догмы древних египтян и догмы Зороастра столь же хорошо объясняют эти видимые противоречия» (там же, 29). Вместе с тем, как и Дидро, Вольтер считает двойственность человека естественным и даже закономерным и необходимым явлением, ибо человек сложен, имеет различные желания и страсти и может по-разному думать и поступать. Ему представляется нелепым объяснение противоречивости человека мифом о первородном грехе, который есть объект веры, а не разума. Вольтер легко, подчас остроумно «снимает» остроту Паскалевых парадоксов, отнюдь не пытаясь разрешить их, ибо считает их ложными, надуманными. Или он обращает внимание на иные стороны бытия человеческого, которых Паскаль как будто нарочно не видит. Так, скажем, Паскаль сетует на бесконечные несчастья и страдания человека, а Вольтер подчеркивает, что человек счастлив настолько, насколько позволяет ему его природа, что он счастливее всех других существ, во многом совершеннее их.

Трагическому мироощущению Паскаля, жившего в период поражения буржуазной революции во Франции, Вольтер противопоставляет жизнеутверждающее и оптимистическое мировоззрение буржуа в канун Великой французской революции.

Антропологическое обоснование религии связано у Паскаля и с осмыслением естественного конца человеческой жизни, который он считает «трагическим концом». Паскаль его настолько драматизирует, что кажется, будто острота переживания ожидающей всех смерти никогда не оставляла его. Самая мысль о смерти порождает в нем отчаяние и ощущение безысходности. «Последний акт кровавый, как бы ни была прекрасна комедия во всем остальном. В конце концов, хлопаются головой о земь, и это уже навсегда», — говорит Паскаль (14, 523, фр. 165). Он рисует безотрадную, ужасную «картину человеческой жизни», в которой люди уподобляются узникам в цепях, осужденным на смерть. Каждый день одни из них умерщвляются на глазах у других, а оставшиеся в живых, скорбно взирая друг на друга, ожидают своей очереди (см. там же, 556, фр. 434). Мысль о смерти как бы гипнотизирует Паскаля, не дает ему покоя, подтачивает его бытие в самом корне, а оно и без того было всегда очень хрупким. Обремененный с раннего детства различными тяжкими болезнями и физическими недугами, которые не раз ставили его жизнь на грань смерти, не доживший до сорокалетнего возраста, который древние греки считали периодом «акмэ» (расцвета) человеческой жизни, Паскаль слишком реально должен был чувствовать близость смерти и даже как бы ее «присутствие» в самой его жизни.