Но в этом хрупком теле обитал могучий дух, слишком многого от себя требовавший, чтобы удовлетвориться любым настоящим положением дел в своей жизни, чего бы это ни касалось, — творческих удач в различных областях науки, нравственного самосознания, отношений с родственниками и друзьями и т. д., и побуждавший себя подчас к непосильному, изнурительному научному, а также и «душевному» труду. Нельзя, конечно, сказать, что Паскаль был совершенно не способен порой глубоко ощущать счастье и радости жизни, которые дарили ему прежде всего его научные открытия, рано пришедшая к нему слава «французского Архимеда», а затем «мудреца» и «святого», общественное признание и популярность «Писем к провинциалу», а также трогательная любовь к нему отца и сестер, преклонение перед ним его ближайшего друга герцога де Роанне и его прелестной сестры Шарлотты.

Тем не менее Паскаль принадлежал к тем «загадочным натурам», удел которых, по мнению Гёте, состоит в вечной неудовлетворенности собой. Так что беспощадная требовательность к себе, доходившая в последние годы жизни до жестокого нравственного и физического самобичевания, лишала его ощущения полноты бытия, и он часто жил на грани физического и нервного истощения. Полный разнообразных творческих планов, Паскаль остро чувствовал ограниченные пределы своей хрупкой жизни, торопился, подхлестывал себя, боялся не успеть. За свою до обиды короткую жизнь он многое, очень многое успел, но субъективно был убежден, что им «почти ничего не сделано». Недаром Паскаля называют «мучеником науки», но еще его можно назвать и «гением страдания». По образному выражению С. Цвейга, «судьба» любит облекать в трагические формы жизнь великих людей, как бы пробуя на них свои самые могучие силы. Дело, конечно, не в мифической «судьбе», а в непреклонной воле великих людей, умеющих противостоять самым неблагоприятным обстоятельствам внутри и вне себя. Паскаль умел это делать, но счастливее он не становился.

Трагизм его личного бытия усугублялся неприятием социальной действительности, крепнущего и все более наглеющего абсолютистского строя во Франции. Паскаль хорошо видел его недостатки и пороки, всесилие богатейшего меньшинства и бедность, бесправие подавляющего большинства французской нации. Таким образом, с разных сторон «теснили» Паскаля бедствия жизни человеческой и придали трагический характер его мировоззрению.

Единственную альтернативу светскому и стоицистско-философскому решению проблемы жизни и смерти, личного «спасения» человека Паскаль увидел в христианском учении с его идеями бессмертия души и приобщения человека к богу (как идеалу всесовершенства) через следование примеру жизни Иисуса Христа. «Спасение» Паскаль понимает, во-первых, как преодоление границ естественной жизни и продолжение жизни души после смерти тела, во-вторых, как избавление человека от первоначальной природной греховности и приобретенного в этой «суетной жизни» несовершенства, от несчастий и страданий и обретение «счастья и блаженства с богом».

В зависимости от того, как люди относятся к проблеме «спасения», Паскаль делит их на несколько групп. К одной он относит тех, кто нашел бога и преданно служит ему: они сами счастливы и служат примером для остальных людей. К другой группе принадлежат те, которые искренне ищут бога, стремятся к нему всей душой, но пока еще не нашли его: они несчастны, говорит Паскаль, но их положение не безнадежно. Третью — составляют атеисты, которые принципиально отрицают бога и бессмертие души; их ситуацию Паскаль рассматривает как безнадежную и полную несчастий. Наконец, к четвертой группе он относит тех, кто равнодушен к проблеме «спасения», своему будущему и живет «одним днем»; их Паскаль называет «безумными» и считает также несчастными.

Естественно, что Паскаль больше озабочен задачей «спасения» тех, кто дальше всех отстоит от бога. Он обнаруживает понимание принципиальной позиции атеистов, ибо видит ее определенную обоснованность. Атеист, согласно Паскалю, стремится с помощью рационалистических доказательств постичь бытие бога и, потерпев неудачу на этом пути, отрекается от него. Паскаль сочувственно относится к выводу атеиста, ибо согласен с ним в том, что посредством разума нельзя доказать бытия бога, но он не принимает этого вывода потому, что видит «иные пути к богу», которых атеист не видит. В этой связи понятна следующая оценка Паскалем атеистической позиции: «Атеизм есть признак силы ума, но только до определенной степени» (14, 522, фр. 157).

Приходя в ужас от одной только мысли о неизбежности «вечной погибели» в случае отрицания бога и бессмертия души, Паскаль искренне жалеет неверующих, считая их несчастными и отчаявшимися людьми. Он против злобы и ненависти к инакомыслящим, против всякого «поношения» неверующих, ибо это им вредит, полагает он, а не служит на пользу. Паскаль ссылается в защиту своей терпимой и гуманной позиции по отношению к неверующим на тексты евангелий, в которых, говорит он, «нет ни одного грубого слова против врагов и мучителей Иисуса Христа» (там же, 603, фр. 812). Внушать веру уму или сердцу «силою и угрозами», согласно Паскалю, — значит внушать не веру, а ужас. В «Апологии христианской религии» он прибегает к различным «средствам» убеждения неверующих, внушения им веры.

Проблема борьбы с неверием была актуальной для церкви того времени. Вольнодумство в различных формах (материализма, скептицизма, деизма, атеизма, религиозного индифферентизма) пустило глубокие корни в духовной жизни общества XVII в. и было продолжением процесса секуляризации европейской культуры, начавшегося еще в эпоху Возрождения. В одном только Париже М. Мерсенн насчитывал 50 тысяч безбожников. «Патриархами» вольнодумцев в те времена были М. Монтень и П. Шаррон с их скептицизмом, а также философ-материалист П. Гассенди. Никто из них открыто, «в лоб» не отрицал религию, а Шаррон и Гассенди были служителями культа и учеными-теологами. Но их взгляды предрасполагали к неверию, религиозной терпимости, пониманию независимости морали от религии и нашли себе многочисленных почитателей, в том числе и при дворе: поэты Сирано де Бержерак, Теофиль де Вио, писатель Поль Скаррон, Мольер, Лафонтен, философы Сент-Эвремон и Ламот-Левайе (воспитатель Людовика XIV), Ларошфуко. Но, конечно, не по заказу церкви, осудившей янсенистов, и его в том числе, Паскаль начал писать свою «Апологию…», но исключительно из внутренней потребности помочь людям на пути к «спасению». Увы, он искренне верил в правильность избранного им пути и, не желая «спасаться» в одиночку, хотел увлечь за собой и других.

Всеобщее поклонение разуму как в науке и философии, так и в искусстве XVII в. отразилось также и на религиозном сознании служителей культа, в сфере которого стал оживать своеобразный «рационализм». Этот последний, как мы видели, нашел свое выражение — в уродливой и гротескной форме — в религиозной доктрине иезуитов, что и повлекло за собой резкую оппозицию ей со стороны янсенистов. Но были в те времена и другие формы рационализма в теологии, составившие разновидность христианского «модернизма» в XVII в. и тем не менее восходящие, как иезуитизм, к учению Фомы Аквинского.

Одним из представителей этого «модернизма» был уже известный нам Сент-Анж, против которого выступил Паскаль в период своего «первого обращения». Этот теолог был сторонником гармонии веры и разума, но — в отличие от Аквината — с идеей преобладания разума над верой. Сент-Анж не придавал особого значения Священному преданию и видел свою заслугу в том, чтобы отделить разум от авторитета. С помощью своего «нового метода непрерывного рассуждения о главных таинствах религии» (цит. по: 79, 38) он дал «рационалистическое объяснение» таким «таинствам» христианства, как «единосущность» бога в троице, воплощение, воскресение, преемственность первородного греха и другие, которые по традиции считались «сверхразумными». Все эти «объяснения» были полны ловких спекуляций, логических ухищрений и надуманных конструкций в духе иезуитской казуистики. Сент-Анж создал «гиперрационалистическую теологию» в противовес теологии откровения, опиравшейся на божественную благодать, Священное писание и церковную традицию, восходящую к Августину.