Приподняв голову и оглядывая берег, я увидел виновника всеобщего переполоха. Метрах в ста от меня у самой воды спокойно стоял огромный медведь - двойник убитого мною зверя. Он несколько секунд глядел на оседающую водяную пыль, потом самодовольно рявкнул, словно одобряя случившееся, и не спеша пошел в воду. Я пополз к кусту и оттуда наблюдал за мишкой. А он уже нырял, фыркал и хрюкал далеко от берега, переворачивался вверх животом, становился на задние лапы, как бы измеряя глубину, и все больше удалялся от берега, приближаясь к зарослям рогоза. Минут через двадцать его мохнатая голова уже скрылась в камышах и только по движению стеблей было видно, где гуляет таежный хозяин. Из камыша послышался предсмертный крик утки, закричал гусь. Стало ясно, что мишка разоряет гнезда, безжалостно уничтожая хозяев, прилетевших за тысячи километров, чтобы вырастить детенышей в этом тихом прекрасном крае, на своей родине.

Обратно к каменной пещере я плыл у противоположного от скал северного берега. Двухметровые стебли рогоза с бурыми бархатистыми султанами напомнили детство. Не один раз плакали наши школьные подруги, когда мы, озорные мальчишки, распушив султан, осыпали их серовато-белым "дымом". А кому неизвестны мягкие маты, прочные корзины и канаты из листьев рогоза? В сибирских колхозах его листья силосуют на корм скоту, превращая этого "дикаря" в молоко и мясо. Пухом из султанов украшают и утепляют окна в городах и селах, а жители тайги нередко набивают им подушки.

Я подплыл поближе к зарослям рогоза, чтобы нарвать султанов для подушки. За стеблем потянулось из воды толстое мясистое белое корневище. И тут вспомнилось, что из этих корневищ можно сделать муку и выпекать хлеб, что в сухом корневище, как и в пшеничных зернах есть крахмал, белки, сахар и почти столько, сколько в обыкновенной пшеничной муке. А я третий месяц живу без хлеба!

За час я загрузил свой плот корневищами и, осматривая дно, направился к пещере. Солнце стояло уже высоко, но с поверхности воды еще улыбались не спрятавшиеся в воду от солнца белые кувшинки и удивленными глазками провожали плот цветы стрелолиста.

В юности многие девушки напоминали мне разные цветы. И я в шутку, а то и всерьез, называл их не по именам, а названием цветка, на который, казалось, девушка была похожа. Так, одну я называл Георгиной, другую - Гвоздикой, третью - Ромашкой. Ребята посмеивались, а потом сами называли подруг новыми именами, так и закрепившимися до окончания техникума. Девушки отзывались на свои новые имена с довольной улыбкой, а те, которым цветов не хватило, обижались на мою ненаходчивость. Обиделась и наша отличница Галя. Ее всегда какие-то удивленные карие глаза и вправду не напоминали мне ни одного цветка.

Как-то мы катались с Галей в лодке на нашем заболоченном пруду. У берега торчали из воды толстые, словно вылитые из воска, блестящие пикообразные листья и среди них подымались редкие султанчики лиловатых цветов стрелолиста. И тут мне показалось, что на меня смотрят с султанчиков удивленные глаза Галины. Вот уже цветы позади, а глазки, поворачиваясь, следят за мной, не переставая улыбаться удивленной улыбкой.

- Галя! Да ведь у тебя глаза стрелолистные. Так и буду звать - Стрелолистик! - обрадовался я находке.

Но глаза девушки в ответ на мои радостные восклицания налились обидой.

- Брось глупости! - ответила она сквозь нахлынувшие слезы. - Причаливай к берегу.

Я начал рассказывать Гале о красоте цветков этого растения, о том, что на его корнях растут небольшие клубни и в Китае на болотистых местах выращивают стрелолист, получая до сорока тонн клубней, заменяющих картофель. Но девушка не слушала моих объяснений. Она сидела ко мне спиной, а когда лодка ткнулась носом в илистый берег, не простившись, убежала домой.

Непрочитанная тогда мною "лекция" пригодилась теперь самому.

К ужину я приготовил вкусный "картофельный" суп с рыбой, слегка пахнущий тиной и горохом. А мысли о возможности состряпать еще и лепешки вызвала такое сильное желание поесть хлеба, что я, позабыв об отдыхе, тут же взялся за работу. Уже к двенадцати часам ночи я вынул из булыжной печи высушенные хрустящие кусочки корневищ рогоза и, размолов их в муку на гладком камне, к рассвету испек первые лепешки. Трудно вспомнить, что в своей жизни я ел вкуснее этих поджаренных на медвежьем сале и никак не желающих сохранять приданную им форму, рассыпчатых рогозовых лепешек! А на заре опять вышел в озеро продолжать поиски машины.

К концу пятого дня мытарств по озеру с чувством горького разочарования возвратился к шалашу. Позолотившая тайгу вечерняя заря еще не принесла прохлады, и дневной зной цепко держал за землю. От усталости и зноя подкашиваются ноги, дрожат руки и все тело просит отдыха, а раскаленный мозг неотступно сверлит вопрос: где же самолет?

И я понимаю, что не смогу уйти отсюда до тех пор, пока не найду машину, где и в каком бы виде она ни находилась. Сколько времени и как придется ее искать - не хотелось об этом сейчас думать, каждый мускул, каждый нерв требовал покоя.

Даже прорытая лисой дыра в крыше шалаша и пропажа большого куска медвежатины не вызвали возмущения, и я с чувством тупого безразличия повалился в постель.

ФАТА-МОРГАНА

16-го августа в субботу, взяв трехдневный запас мяса и соли, отправился на поиски самолета за озером. За прошедшие восемь дней "отдыха" собирал и сушил ягоды лесной клубники, которых даже после града было очень много; сушил грибы и корневища рогоза, молол муку, выпаривал соль и приводил в порядок остаток мяса. Словом, у меня теперь столько продуктов, что даже самая запасливая хозяйка не нашла бы в них недостатка. Для лучшей сохранности "овощей" и мяса вырыл в стене обрыва хранилище в виде большой ниши и, обложив его корьем, сложил туда клубни стрелолиста, все мясные продукты, больше пуда муки и, подумав, положил также самородки золота.

"Из дому" я вышел в десять утра. Воздух уже так накалился, что даже под пологом многоярусных елей и широкоголовых сосен не чувствовалось прохлады. Оранжеватые рыжики и синеголовые сыроежки, томясь в горячем воздухе, издавали приятный грибной запах, дразнящий аппетит, так и просились в кузовок. Вековые деревья, словно отдохнувшие за ночь гвардейцы, встали стеной над марью, готовые броситься в атаку на безжалостное солнце. В густых кронах их сидели не по сезону одетые распаренные притихшие белки, умолкли говорливые кедровки и пискливые кукши.

И кажется, что вот сейчас разрежет застывшую тишину бодрый гудок паровоза, застучит колесами поезд, а в голубую высь со звонким рокотом взлетит серебристая птица. И проснется другая, кипящая жизнью тайга… С дикой сибирской красотой переплетается новая могущественная красота созданная руками и разумом человека. Но идут часы, и ничто не будит полудрему зеленого простора.

Перевожу взгляд на скалистые горы и… поражаюсь невероятной переменой. Опрокинутые, они висят высоко в небе, а на их месте, на земле, островерхими гребнями волн плещется безбрежное море… Из белесой дымчатой дали, точно из самой мысли, без шума и рокота на меня несется огромный самолет, за ним другой, третий… Через секунду они растворяются в воздухе, а на волнах вспученного моря уже колышутся и дымят сверкающие белизной морские пароходы. "Не спятил ли с ума?!.." - проносится в голове, и десятком молотов стучится сердце. От неожиданности и удивления, от какого-то непонятного волнения кружится голова, и я, закрыв глаза, сажусь на землю… Передохнув, опять гляжу на "море"… Но оно исчезло. На зеленом ковре огромной равнины, над красными громадами кирпича высятся гигантские строительные краны, а у их ног суетятся самосвалы. А из белой дымки на строящийся город несется гигантский поезд… Еще секунда, и я стану свидетелем страшной катастрофы… И тут над стройками встает фигура женщины…

Она, гордая и упрямая, смотрит в упор летящему на нее поезду… улыбается и приветливо машет рукой. Исчезают машины, поезд. На лугу стоит прекрасный город с прямолинейными улицами, садами и парками, над ним - на экране белесой дымки - женское лицо. Растаял город. На свои места водрузились горы, но лицо женщины еще долго улыбалось необъятным таежным просторам. Ее глаза излучали силу жизни, могущество гения человека.