Если в лесах Воронежа или Подмосковья, в дубравах Черного леса или в буковых рощах Прикарпатья утреннюю зарю встречает звон и пересвист радостных голосов пернатого лесного царства, то в северной сибирской тайге напрасно ожидать чего-то подобного. Сколько ни напрягай слух, здесь не услышишь трели соловья, заливистого пения дрозда, свиста шутника-скворца, журчащего воркотания тетерева… Тихая и угрюмая тайга почти ничем не встречает зарю, и это как бы задает тон на весь будущий день, тишину которого нарушит лишь где-то сорвавшаяся шишка или засохшая и отжившая свой век ветка.

Только перед восходом солнца, когда восточная часть неба уже окрасилась в яркий желто-оранжевый цвет и ночная тьма покинула густые чащи, где-то у опушки закуковала кукушка, а тайга огласилась барабанной дробью приступивших к работе неутомимых дятлов. Но от перестука дятлов шумит в ушах, непривычно и больно сжимается сердце, а на душе становится тоскливо и одиноко.

Позавтракав сухарем с брусникой, я начал готовиться к походу. Все мое имущество можно нести в одной руке, если даже снять одежду и сложить ее в узел. И так как на пополнение его в ближайшее время нет никакой надежды, а сколько мне придется прожить здесь - неизвестно, я выложил из карманов все, что в них было, чтобы осмотреть и каждой вещи придать свое, может быть, несвойственное ей раньше значение.

В карманах было: два носовых платка и две записные книжки, авторучка и химический карандаш, перочинный нож и дюралюминиевая расческа, спичечная коробка с двадцатью восемью спичками и ключ от комнаты. В кожаном бу-мажнике лежало триста сорок рублей, партбилет и офицерская книжка. Кроме того, со мною был пистолет с двумя обоймами патронов - по восемь штук в каждой, - куски шелковой ткани от купола парашюта, парашютные стропы и подвесные тесемчатые ремни. За подкладкой кожаного шлема нашлась иголка с черной ниткой - холостяцкая привычка, - а от аптечки остались две английских булавки. Вот и все.

С первого же шага опять появляется боль в колене, опять знобит все тело и сохнет во рту, но оставаться на месте - значит обречь себя на голод и гибель, и я вихляющей походкой направляюсь по склону к востоку. Лес стал реже, грунт под ногами тверже, муравейники и колоды попадались так редко, словно они начали уступать мне дорогу.

Вскоре под ногами заблестели на солнце белесовато-зеленые листочки черемши. В Сибири растет свыше тридцати различных видов дикого лука, но самым излюбленным для сибиряков является один - черемша. Ее молодые мягкие листья сладковато-горькие на вкус, пахнут чесноком с луком, и я с удовольствием ел листок за листком, пока не запершило в горле, но с собою брать не стал, надеясь, что заросли черемши будут встречаться часто.

К двенадцати часам я вышел к неширокой мари, покрытой высокими осоковыми кочками, между которыми стояла бурая, пахнущая болотом, вероятно, еще снеговая вода. Марь неширокой долиной тянулась с юго-востока, и я пошел на северо-запад у ее кромки. Слева стоял негустой лиственнично-сосновый лес, а справа, за марью, раскинулась бугристая и, казалось, бесконечная тайга.

Еще через час мучительного похода справа показалась большая зеленая поляна, и я потянулся к ней, рассчитывая здесь отдохнуть и пообедать. У края поляны, споткнувшись о небольшую кочку, рухнул на землю и сильно ударился больным коленом. Страшная боль, кажется, еще сильнее, чем после первого удара о ствол сосны, разнеслась по всему телу, и я потерял сознание. Только с наступлением темноты, придя в себя и заметив лежащий рядом костыль, вспомнил, что произошло, и начал готовиться к ночлегу.

Уснуть удалось только утром, и не знаю, что пришло раньше: сон или успокоение боли. Во сне беспокоили кошмары. Меня окружали то улыбающиеся колонки, то шипящие гадюки. Змея ужалила колено, и я опять проснулся. Рядом действительно спокойно и деловито ползла в траве пригретая солнцем огромная серая змея. Я приподнялся на локте, чтобы достать костыль, но она, испугавшись моего движения, бесшумно скользнула в сторону и, приподняв острую головку, начала издали осматривать незнакомое ей чудище. Ее спокойное поведение и испуг при моем движении как-то сразу изменили сложившееся с детства мнение о змеях как о самых коварных и самых противных существах земного шара, беспричинно и неотступно нападающих на человека при любой встрече. Вот она подползла к цветку одуванчика и в один миг схватила и проглотила сидевшую на нем белую бабочку, потом затаилась и терпеливо стала ждать новую добычу. Так за полчаса она схватила с десяток синих, красных и белых бабочек, еще раз посмотрела на меня, как бы желая сказать - гляди, чем наша сестра занимается, и спокойно уползла в лес.

Три дня я не поднимался на ноги. Совсем опустела банка с тушенкой, кончились сухари, до последнего квадратика съеден, шоколад, и в запасе осталось только немного брусники. Но ягоды надоели, от них щипало язык, а на зубах оставалась неприятная оскомина. За эти дни деревья в лесу стали словно свежее и краше, цветы рододендрона, или, как его называют в Восточной Сибири, багульника, потускнели и начали осыпаться, а на поляне появилось много новых цветов: только теперь пришла настоящая весна северной тайги, хотя сегодня уже тринадцатое июня и где-то у Байкала сейчас в разгаре лето.

Метрах в десяти от моей "постели" появились кустики яркооранжевых крупных цветов на высоких стебельках. Они напоминали что-то знакомое, близкое, родное, ласкали взгляд, манили к себе. По закрученным наружу лепесткам и темно-бурым на чих крапинкам узнаю лесную лилию - златоглавую саранку. Мне захотелось побыть рядом с этими кудреватыми красавицами, и я попробовал встать на ноги, но боль заставила остаться на месте. Тут мне вспомнилась старинная сибирская легенда о появлении в тайге прекрасной лилии - саранки, которую в старину называли "царские кудри".

Давным-давно, при завоевании Сибири Ермаком, от ядовитой стрелы, пущенной из-за куста черемухи вражеской рукою, пал храбрый казак Михайло. Товарищи похоронили боевого друга на поляне у большой реки, покрыв тело пушистой сибирской землей. Но сердце храброго воина не умерло навеки. Оно продолжало жить и под землею и выросло в чудесную лилию - саранку.

И если кто из воинов понюхает душистую саранку - станет таким же храбрым, каким был Михайло, а если съест сладкую луковицу - станет сильным и стойким в боях. А съест луковицу девушка - станет красивой и в ее сердце проснется глубокая нежность и любовь.

Я, конечно, далек от того, чтобы верить этой легенде, но когда гляжу на цветы саранки, то чувствую, что их улыбка и огненный цвет вселяют теплоту и радость, и мне хочется, чтобы они были рядом.

Вообще неправильно считают, что самые красивые и самые душистые цветы растут только в южных широтах. Так думают, наверно, потому, что на юге все лучшие цветы давно "приручены" и их считают творением труда человека, а не одной природы. В сибирской тайге растут не менее красивые и душистые цветы, прекрасному букету из которых обрадовалась бы и самая капризная невеста-южанка.

Однажды вечером - как давно это было! - я возвращался домой в пригородном поезде. Свет в вагоне был тусклый, лица пассажиров казались серыми и озябшими, а глаза - уставшими и сонными. На станции Хвоя в вагон вошли два мальчика лет по двенадцати с закатанными выше колен штанинами и в испачканных рубашках. На ногах кровавые царапины и ссадины, лица измазаны грязью, искусаны комарами. В руках мальчуганов было по огромному букету прекрасных орхидей, лютиков и лилий, из которых ярче всех рубиновым цветом сияли саранки. И казалось, что ребята внесли два солнца, озарившие сказочным светом полумрак вагона, лица пассажиров. От букетов повеяло запахом летней тайги, сибирским простором.

Пассажиры обступили мальчиков и, не выражая ни удивления, ни восхищения, что вообще свойственно сибирякам, молча глядели на букеты.

Мне очень захотелось подарить такой букет самому любимому человеку, и я уже видел, как Светлана, словно новорожденного ребенка, прижимает букет к груди.