О существовании шпионской группы, действовавшей в Японии, было известно военной разведке, поскольку уже с 1938 года подслушивающие станции министерства связи как в Корее, так и на территории самой Японии занимались радиоперехватом загадочных сообщений. Первый такой перехват датирован июлем 1938 года, но ни точное местоположение передатчика, ни принадлежность группы, похоже, так и не были установлены военной полицией до самого ареста Зорге и его сотрудников, произведенного Особой высшей полицией. Поскольку последняя контролировала все дело, японские военные власти так никогда и не сообщили своему гражданскому двойнику, проводили ли они какое-либо расследование, направленное на то, чтобы выследить группу, о чьем существовании уже знали.

Представитель гестапо в Токио полковник Мейзингер, однако, позднее утверждал, что в ходе таких предварительных расследований деятельности Зорге японская военная разведка не только перехватывала некоторые из радиосообщений Клаузена, но и не уничтожила радиостанцию лишь потому, что желала выследить источник данных, большую часть которых могли поставлять лишь высшие чины японского правительства. Японские власти также хвалились перед Мейзингером, что они даже перехватили сообщение из Москвы, в котором Зорге благодарили за своевременную информацию о нападении Германии на Россию.

Похоже, что в течение нескольких месяцев до своего ареста в октябре 1941 года Зорге был объектом более явной полицейской слежки, нежели обычно, даже несмотря на свое европейское происхождение и близкие отношения с германским послом. Как говорит об этом офицер полиции, который арестовывал Зорге, «причина, почему за Зорге зорко наблюдали власти, как за подозрительной личностью, была в том, что хотя он занимал положение всего лишь специального корреспондента «Франкфуртер Цайтунг», но пользовался абсолютным доверием германского посла Отта и мог приходить, когда хотел, когда дело касалось доступа в посольство. Более того, у него была репутация человека, «знавшего все». Иностранная секция «Токко» (Особая высшая полиция) сильно подозревала, что он не только корреспондент».

В августе Ханако-сан пригласили в полицейский участок и посоветовали прекратить всякие отношения с Зорге, на что она, сардонически усмехнувшись, ответила, что приглашает начальника участка на обед.

Предполагалось также, что подозрений японской полиции возбуждала неосмотрительность полковника Мейзингера, перед которым стояла задача докладывать о немцах, живущих в Японии, и поддерживать связь с японскими властями, наблюдая за подозрительными личностями. Перед отъездом в Токио начальство приказало Мейзингеру заняться расследованием деятельности Зорге, и, хотя отчет его был благоприятен для Зорге, Мейзингер сказал, что ему было велено обсудить этот вопрос с японской полицией, что и побудило последнюю заняться своим собственным расследованием.

Аресты Одзаки и Мияги сразу же вскрыли не только существование группы Зорге, но и тревожные утечки информации сверху, из кругов, близких к принцу Коноэ, и касающиеся японо-американских переговоров. Вероятно, именно эти разоблачения, полученные от Одзаки и Мияги, и привели Управление прокуратуры к решению о необходимости немедленного ареста Зорге и его со-трудников-европейцев.

Японская полиция также утверждала, что обнаружила, что Зорге должен был отплыть из Японии на пароходе в Шанхай, однако эти данные ничем не подтверждены. Ясно лишь, что, находясь на грани ареста, Зорге считал свою миссию законченной, и в этом-то все Дело.

Так исторически сложилось, что судебная процедура в Японии еще со времен эры Мейдзи испытала на себе глубокое влияние юридической системы Франции. Позднее, в первой половине двадцатого столетия, и до самых реформ оккупационного периода определяющим становится влияние германской судебной системы. Кодекс наказаний 1907 года и Кодекс судебной процедуры (действовавший с 1923 по 1948 год) основывались на соответствующих германских кодексах и исповедовали то, что можно было назвать «полуобвинительным принципом».

Другими словами, любого подозреваемого, находившегося в заключении в полиции, могло ожидать долгое следствие, а уж насколько долгое — это зависело от тяжести и сложности предполагаемого преступления. В серьезных случаях допросы обвиняемого могли продолжаться год и более, а сам по себе суд зачастую был не более, чем пустой формальностью, когда председательствующий и его коллеги задавали подсудимым несколько вопросов утвердительного характера и предоставляли адвокату некоторую возможность для защиты.

В случае если выдвигались серьезные обвинения, следствие, предшествующее суду, проходило три последовательные стадии: следствие в полиции, следствие, проводимое прокурором, и следствие, проводимое предварительным судом. Как правило, первая стадия проходила в полицейском участке, вторая — в тюрьме предварительного заключения (или в следственной тюрьме), а вот третья — в окружном суде. И если первая и вторая стадии расследования могли частично пересекаться, то следствие предварительного суда не могло начаться до тех пор, пока прокурор не закончит свое расследование.

Ключевой фигурой всего процесса следствия от ареста до вынесения окончательного приговора был прокурор. Предполагалость, что уже следствие в полиции проходило под его руководством и именно он решал, доводить или нет дело до предварительного суда. Ибо последний, как правило, в большей степени занимался повторением проведенных ранее допросов. Подобно прокурору, предварительный суд расследовал не только факты, относящиеся к данному делу, но также — как писал один знаток — и «те субъективные и психологические составляющие преступления, которые часто могут быть точно доказаны лишь заявлением самого обвиняемого о них». Однако предварительный суд, допрашивая обвиняемого, исходит из заключения, представленного прокурором, и в ходе суда прокурор сидит выше обвиняемого и его адвоката, что фактически ставит его на одинаковый уровень с председателем суда.

По своему статусу прокурор и в самом деле был едва ли ниже судьи. Они получали почти одинаковую зарплату, однако именно у прокурора было больше шансов продвинуться по службе, количество высокооплачиваемых должностей на обеих ветвях юридической профессии было почти одинаковым, однако судей было намного больше, чем прокуроров.

Что касается защитников, их в целом считали людьми подчиненными по отношению к судьям или прокурорам. В уголовном деле защитник не имел никаких фактических прав в ходе всего долгого процесса следствия, и его функции были значительно урезаны. Редко, когда он пробовал «прощупать»» дело, не идя дальше того, чтобы узнавать факты у своего подзащитного. Он также расспрашивал родственников и друзей обвиняемого, пытаясь получить данные, которые можно было бы представить в суде в качестве смягчающего обстоятельства. Почти во всех случаях целью защитника было добиться вынесения его клиенту более мягкого приговора или, самое лучшее, приговора с отсрочкой исполнения.

Прокурором, непосредственно отвечавшим за следствие по делу Зорге, был назначен Йосикава Мицусада из Идеологического департамента Управления прокуратуры токийского окружного суда[113]. Прокурору Йосикаве было тридцать четыре года — он был на двенадцать лет моложе Зорге. Для японца он был довольно развит физически: широкий в кости, чуть выше среднего роста. Его продолговатое лицо с твердо сжатым ртом и резко очер-ценными скулами говорило о характере решительном и независимом.

Йосикава чрезвычайно хорошо разбирался в вопросах текущей политики и экономики, включая марксизм. Ходили слухи, что он и сам был марксистом, еще будучи студентом Токийского императорского университета, вскоре после окончания которого он написал исчерпывающее исследование Рисового бунта 1918 года.