«Они никоим образом не записывали все, что мы им говорили. Они также обладали привилегией выбрасывать любую часть показаний или любой аргумент или относящееся к делу заявление, нисколько не считаясь с логической последовательностью или уместностью.

…Все эти заявления нужно было подписывать в конце каждого дня следствия, ставя отпечаток пальца. И если мы отказывались это делать, палец силой окунали в чернила и прикладывали к бумаге».

Однако Отто Толишусу и Филис Эргол повезло: они были избавлены от утомительной и тяжкой процедуры допросов предварительного суда, и после необычно короткого и поверхностного судебного заседания окружного суда их приговорили к восемнадцати месяцам тюремного заключения с отсрочкой исполнения приговора. Это означало, что их могли репатриировать на обменном корабле. И если их арест и не имел отношения к делу Зорге, он, тем не менее, способствовал раздуванию долговременных подозрений полиции в отношении всех западных корреспондентов.

Едва ли можно отрицать, что Особая высшая полиция могла грубо и своенравно обращаться с попавшими к ней в руки подозреваемыми. Прокуроры — лучше образованные и намного более искушенные, чем полицейские, оставались, как правило, на заднем плане, вне поля зрения, пока обвиняемого подвергали суровому обращению на первой стадии расследования.

Не существует достоверных данных, пытали ли Зорге или нет до того, как он согласился во всем признаться. Известно, что он столкнулся с непрерывными допросами во время первых дней своего пребывания в тюрьме Сугамо, продолжавшимися с раннего утра до позднего вечера. В отрывке из показаний Йосикавы в комиссии по антиамериканской деятельности подчеркивается тот факт, что такие допросы были сами по себе тяжким испытанием. (Воспоминания относятся к ситуации, сложившейся незадолго до того, как Зорге сломался.)

«Где-то часа в четыре мой коллега, прокурор Тамазава и полицейский пошли узнать, выдержит ли его здоровье продолжение допроса».

И все же, оставляя в стороне все самооправдательные заявления Йосикавы, инспектора Охаси и других, общее мнение тех в Японии, кто изучал дело или был близок к членам группы, склоняется к тому, что Зорге не подвергался физическим пыткам. В подобных случаях истина иногда имела обыкновение всплывать после войны, после освобождения политических заключенных, когда люди привыкали говорить свободно[124].

Из-за неожиданной серьезности дела Йосикава присутствовал на многих, если не на всех допросах, проводившихся инспектором Охаси и полицией. Йосикава утверждает, что вначале ему и его коллегам пришлось искать ответы на три вопроса. Был ли Зорге действительно германским шпионом (как он утверждал), который использовал коммунистические связи в Японии? Был ли он двойным агентом, работавшим как на Москву, так и на Берлин? Или он, притворяясь наци, шпионил только для Москвы?

Как только в результате драматического признания

Зорге в том, что он действительно коммунистический шпион, ответы на эти вопросы были получены, Йосикава и полиция прояснили для себя и другие основные вопросы. Был ли Зорге лишь коммунистическим шпионом, или же он работал и на Рузвельта? А будучи коммунистическим шпионом, работал ли он на 4-е Управление Красной Армии или же только на Коминтерн?

Первый пункт был скорее всего выяснен без особых трудностей, хотя инстинктивное подозрение могло заставить полицию довольно долго колебаться, прежде чем окончательно решить, что Зорге работал только на Россию. Второй из главных вопросов оказался более сложным. К этому времени Клаузен уже дал показания, что он был послан в Японию 4-м Управлением Красной Армии. Но, очевидно, Вукелич сообщил следователям, что Зорге работал на Коминтерн. А в своих ответах полиции, равно как и прокурорам, Зорге умышленно затуманивал этот вопрос. Как он вынужден был признать позднее на заседаниях предварительного суда, он был «намеренно неточен» в письменном признании, которое он представил Йосикаве.

В действительности Зорге всячески затушевывал роль 4-го Управления, насколько это касалось его дела, заявляя, что его связи с ним были чисто техническими и организационными — как если бы Управление было не больше, чем промежуточная контора для докладов, предназначенных руководству Коминтерна и Коммунистической партии Советского Союза. Похоже, что следователи и сами не возражали против некоторой неопределенности термина «московский Центр» при описании организации, руководившей деятельностью Зорге. До допросов на предварительном суде, когда он мог воспользоваться некоторыми советами защитника, Зорге не признавал, что всю информацию он отправлял в 4-е Управление — единственную организацию, с которой он был связан.

Нежелание Зорге внести ясность в этот вопрос объяснялось его уверенностью, что, как только японцы поймут, что он относится к военному аппарату, его тут же передадут в Кемпетай и расстреляют.

Согласившись давать показания, Зорге попросил, чтобы его допрашивал один Йосикава. Однако полицейской стадии расследования избежать было нельзя, и потому утром Зорге допрашивала полиция, а вечером, до поздней ночи — Йосикава. Похоже, что поначалу Йосикава допрашивал Зорге без переводчика, поскольку немного говорил по-немецки и по-английски. Переводчик, служивший у инспектора Охаси из Токко, не вызывал у Зорге ничего, кроме презрения, и можно не сомневаться, что до марта 1942 года, пока не закончилась стадия полицейского расследования, время до полудня было самым мучительным для Зорге[125]. Особая высшая полиция не давала Зорге ни дня передышки, за исключением двух случаев, а именно: 8 декабря 1941 года, когда Япония напала на своих врагов, и в день нового, 1942 года, когда отдыхала даже полиция.

Допросы в полиции продолжались около восемнадцати недель — намного дольше, чем ожидали нетерпеливые прокуроры. Чиновник с устрашающим названием «начальник идеологического департамента Управления прокуратуры Токийского окружного уголовного суда» приказал городской полиции завершить отчет о деле Зорге в течение 1941 года, но получил твердый отпор.

Хотя Управление прокуратуры обладало бесспорной властью определять сроки следствия, если не методы полицейских расследований, исполнению этой власти могла мешать департаментская ревность. Все отделения гражданской полиции подчинялись министру внутренних дел, тогда как прокуратура проходила по ведомству Министерства юстиции, и потому зачастую возникали трения, молчаливые, но явные, между полицией и прокурорами.

Начальник Особой высшей полиции был не готов к тому, что его людей торопят люди из Управления прокуратуры. Очевидно, у него не было намерения подчиняться указаниям Министерства юстиции, предписывающим закончить дело к 31 декабря 1941 года. И он с порога отмел все жалобы, резко заметив, что «это выше его понимания», как можно торопить полицию, занимающуюся самым драматичным делом, которое когда-либо попадало ей в руки. Мы в полиции, сказал он, привыкли вести в течение года — полутора «обычные дела левых», и потому в случае с Зорге и другими членами группы полиции «должна быть дана свобода провести самое тщательное расследование».

И потому официальные допросы Зорге прокурор Йосикава начал задолго до того, как полиция закончила свое собственное расследование, — в декабре 1941 года, причем в качестве переводчика Йосикава лично пригласил профессора Икому из Токийской школы иностранных языков[126]. Икома вспоминает, что так получилось, что в то врем он был невероятно занят собственной работой.

«Время, устраивающее и меня, и прокурора, редко совпадало, и потому мы поддерживали связь по телефону. За мной присылалось такси, привозившее меня в тюрьму Сугамо, и допросы проходили в любое свободное время, независимо от того, день это был или вечер».

Профессора Икому также попросили перевести на японский машинописное автобиографическое заявление, или признание, составленное Зорге под общим надзором Йосикавы. Этот документ насчитывал около 50 000 слов. Он рос неделю за неделей, начиная с первых допросов Йосикавы, когда они с Зорге по большей части беседовали одни. С интервалом в несколько дней Зорге, пользуясь собственной машинкой, печатал заявление, излагая то, что он рассказал на допросах, и Йосикава внимательно читал написанное со словарем и часто заставлял Зорге исправлять или пояснять некоторые места. Таким образом, окончательный документ показывает нам значимость и последовательность тех вопросов, по которым Зорге сначала допрашивал Йосикава: Коминтерн, Шанхайская группа, общая деятельность самого Зорге и его группы в Японии, его «контакты с центральными властями во время пребывания в Москве» и его «прошлое германского коммуниста».