В свете сказанного мне представляются вполне логичными и естественными и те формы утверждения нового коммунистического Евангелия, к которым прибег Сталин. Едва ли чистой случайностью является ритуально-торжественный, наполненный чем-то похожим даже на литургический, религиозно-мистический обряд, весь строй и стиль его знаменитой клятвы верности Ленину и ленинизму. Сама стилистика этой речи Сталина уже обрекала ее на то, что она дойдет до умов и сердец миллионов и миллионов людей. Достаточно вспомнить содержание и манеру, в которой была выражена клятва умершему вождю, чтобы убедиться в одном: Сталин сознательно построил свою речь так, чтобы она воспринималась как клятва верности самого преданного ученика и последователя своему учителю. И содержание, и манера изложения импонировали всему духовному облику и образу мыслей широких слоев населения. Это была коммунистическая по смыслу и христианская по форме выражения эпитафия усопшему вождю. Вместе с тем это была и молчаливо выраженная, но непреклонная убежденность в том, что не кто иной, как он сам, Сталин, должен рассматриваться в качестве законного наследника Ленина как вождя партии и лидера всей страны.

Примечательно само начало этой речи, посвященной памяти Ленина: «Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляем армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии»[32]. Здесь, хотя и в несколько иной форме, Сталин фактически выражает то же самое понимание им партии, какое он сформулировал в еще в 1921 году, когда писал о том, что коммунистическая партия является своего рода орденом меченосцев внутри советского государства. Эта мысль, надо полагать, не была какой-то случайной, навеянной лишь историческими ассоциациями. Напротив, она, судя по всему, выступала органичной частью его представлений о партии как инструменте, предназначенном для реализации некоей мессианской роли. Заметим, что при такой постановке вопроса как-то в воздухе повисает задача превращения коммунистической партии в массовую, задача, ставшая через довольно короткий промежуток времени одной из важнейших задач Сталина в области партийной политики.

В речи Сталина обращают на себя внимание еще некоторые моменты. В частности, в ней присутствует и идея, в дальнейшем ставшая водоразделом между ним и его оппонентами, а именно идея о том, что советская власть не является самоцелью, а выступает как необходимое звено для усиления революционного движения в странах Запада и Востока. Иначе говоря, ей как бы предназначена подчиненная роль быть инструментом осуществления мировой революции. В дальнейшем мы увидим, как шаг за шагом, но весьма последовательно генсек подверг кардинальному пересмотру свой подход к советской власти как инструменту осуществления идей мировой революции.

Другой момент касается проблемы, которая в общем виде была поставлена выше, а именно о сохранении своего рода мощей Ленина чуть ли не как большевистского святого. Сталин говорил: «Вы видели за эти дни паломничество к гробу товарища Ленина десятков и сотен тысяч трудящихся. Через некоторое время вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся к могиле товарища Ленина». Как явствует из его слов (могила товарища Ленина), в то время никак не стоял вопрос о сохранении останков Ленина путем бальзамирования, чтобы затем превратить место его усыпания в объект поклонения.

Этот вопрос приходится поднять, поскольку в зарубежной, да и отечественной сталиниане, он получил превратное истолкование. Так, согласно версии Н. Валентинова (Н. Вольского) — бывшего видного советского работника, ставшего невозвращенцем и опубликовавшего за границей свои воспоминания, Сталин еще в октябре 1923 года в связи с резким ухудшением состоянии здоровья Ленина на совещании с рядом лиц (в их числе были Троцкий, Бухарин, Каменев, Рыков и Калинин) поставил вопрос о том, что нужно заранее подготовиться к будущим похоронам Ленина. Сталину приписываются следующие слова:

По словам Н. Валентинова, против этой идеи резко выступили Троцкий, Каменев и Бухарин, видя в таком предложении нечто несуразное, несовместимое с материалистическим мировоззрением и оскорбляющее память Ленина как марксиста-революционера. Но все эти возражения не оказали влияния на Сталина, который ссылался на мнение «товарищей из провинции» о необходимости бальзамирования тела Ленина.

В историографии сталинизма существует и иная версия того, кто стал инициатором создания культа личности Ленина. Так, один из первых, если не самый первый, западный биограф Сталина И.Д. Левин в своей книге, опубликованной еще в 1931 году, когда фигура Сталина в глазах западной публики почти была неизвестна, утверждал: «Сталин никогда не был привлекателен для создания собственного культа. Он превосходил других в динамике, а не в мессианском вдохновении. Он мог использовать культ, как только он стал достаточно весомой силой. Зиновьев же был непревзойденным мастером в создании культа. Он мог бы быть мнимым Мессией в более отдаленные времена. Именно он задумал фантастическую идею относительно мумифицирования Ленина. Возможно, это было обязательным условием для взлета ленинизма. Вместе с тем имелось определенное противоречие между научным социализмом и ритуалом, отдающим эпохой фараонов… Но ленинизм был необходим, чтобы нанести поражение троцкизму с тем, чтобы Сталин, Зиновьев и Каменев могли чувствовать себя в безопасности за свои места у власти.

Большевизм возвратился к истокам своей прародительницы. Самая темная Евразия была снова возведена на престол, где татарские ханы уже однажды пировали на телах русских князей. Отныне борьба за господство разума была проигранной борьбой. И снова Россия обрела свою икону. Вместо позолоченных образов были установлены в миллионах углов драпированные в красный цвет портреты Ленина»[34].

С учетом информации, которой мы располагаем сегодня, версия, выдвигаемая Левиным, не выглядит убедительной. Неизвестно, на базе каких источников он делал свои умозаключения о том, кому принадлежит пальма первенства в деле создания своеобразного коммунистического святого в лице Ленина. Вместе с тем догадка о роли Зиновьева во всем этом «проекте» не кажется слишком фантастической. Но вне зависимости от того, кто первый выдвинул данную идею, бесспорный приоритет должен быть признан за Сталиным. Именно он первый интуитивно осознал колоссальный политический потенциал, заложенный в концепции создания культа личности. И здесь доминирующую роль сыграли не какие-то догматические или религиозно-схоластические расчеты, а голый прагматический подход. Культ вождя был созвучен исторически сформировавшемуся духу национального сознания широких слоев населения бывшей Российской империи. Сталин это уловил и тем самым проявил себя глубоким знатоком национальной психологии, что в дальнейшем стало одним из самых мощных инструментов реализации его политической философии.