мы понимали: нельзя испытывать судьбу дважды в одном и том же деле и на од-

ном и том же месте. Получив от аллаха все, что он хотел тебе дать, нельзя протя-

гивать алчную руку еще за одним куском.

На рассвете, уже далеко от родника Девяти пальм, мы воздали хвалу аллаху

за мой чудодейственный панцирь, благодаря которому удалось нам совершить

подвиги и уцелеть, а также за то, что наши товарищи погибли Со столь громкой

славой, о какой трудно было и мечтать.

Мы жалели лишь об одном: не довелось усладить свой слух отчаянными во-

плями испаев, которыми они, наверное, разразились, обнаружив наше исчезнове-

ние, и не довелось усладить свой взор видом беснующего паши и ликующего Ту-

манбея.

Уо-о-й, Туманбей, Туманбей...

И снова мы скакали впереди турецкого отряда, опережая его не более чем

на промежуток времени между первым и третьим намазом. Через несколько дней

у развилки дорог — одна из них вела в уже близкий Каир, а другая — к переправе

через Нил и дальше — в еще не близкую Александрию у Тузара пала лошадь. До-

роги в Каир, где мы могли на какое-то время затеряться, как пара кофейных зерен

и мешке с фасолью, для нас уже не могло быть: Джевдет-паша сидел на хвосте

нашего единственного коня. А великая река, плавно несущая в море желтые свои

воды, текла совсем рядом. Мы смогли переправиться на другой берег, лишь когда

увидели пыль, поднятую поредевшими сотнями Джевдета.

Не буду рассказывать о том, как мы добрались до большого портового горо-

да Александрии. Перед въездом в город, когда я еще раздумывал, как избежать

ненужных подозрений турецкой стражи, нам встретился один из старых воена-

чальников мелика Хазиз аль-Гури. Узнав меня, он раскрыл рот от неожиданности.

Но еще больше удивился я, узнав, что Хазиз командует большим отрядом турец-

ких всадников. Гневные слова о предательстве уже готовы были сорваться с моего

языка и ужалить Хазиза в самое сердце, но он меня опередил: Не смотри на меня

так, Мысроко! Ведь мы честно служили Туманбею, пока он был жив. Теперь над

нами другой султан, потомок тех, у кого наши деды служили чуть более ста лет на-

зад...

— Постой! Ты говоришь: «пока был...»

— Да. Теперь он мертв. Я только что из Каира. Позавчера мелик Туманбей

был прибит гвоздями к воротам города, обращенным к северу, в сторону Высокой

Порты.

Я крепко стиснул зубы и, кажется, впервые в жизни застонал. Да, ни дня

лишнего не промедлил Селим-Пьяница. Поторопился покончить с соперником

как можно скорее.

— А что бы ты сделал, Мысроко, с султаном, если бы исход битвы решился

не в его пользу?

— Бросил бы на растерзание голодным собакам!

— Ну вот видишь! — усмехнулся Хазиз. — Поедем со мной. Жар полуденно-

го солнца плохо располагает к беседе. Отдохнешь у меня дома, и там подумаем,

что тебе делать дальше.

Ночь мы все-таки провели в богатом доме Хазиза аль-Гури, в доме, который

турки не успели разграбить раньше, чем его хозяин дал согласие служить султану.

Узнал я, что и многие другие наши знатные мамлюки договорились с турками. В

тюрьму и на казнь тоже пошли многие. Ни тот, ни другой путь меня не привлекал.

Несмотря на увещевания Хазиза, который советовал последовать его примеру и

долго толковал о призвании черкеса к ратному делу и неприспособленности ни к

торговле, ни к государственным делам, я твердо решил покинуть Египет. Поки-

нуть навсегда и как можно скорее.

Хазизу было неловко передо мной, родичем Туманбея, и он снова и снова

принимался оправдывать и объяснять свой поступок:

— Ты пойми, дорогой Мысроко, вот такую простую вещь: не гяуры завоева-

ли наши города — этого не допустил бы аллах, а такие же правоверные мусульма-

не, как и мы с тобой. Значит, аллаху это было угодно. Мы не можем пойти против

Его воли. И какая для нас разница, кто из мусульманских владык будет сидеть на

троне и владеть этой желтой рекой и грудами раскаленного желтого песка? В лю-

бом случае черкесское «башенное» воинство будет заниматься своим обычным

делом и жить своей обычной жизнью...

Я упорно стоял на своем, хотя и не мог вести спор с таким же умением, с ка-

ким вел его хитроумный Хазиз. Язык мой не отличался ни проворством моих рук,

ни остротой моих глаз.

— В таком случае, Мысроко, — сказал Хазиз, — я тебе помогу оседлать доро-

гу в Сирию. И уедешь ты от меня не с пустыми руками. Только не отказывайся от

помощи и подарков. Послушайся меня хотя бы в этом. Послушайся хотя бы как

старшего. Скажу тебе откровенно: после нашего расставания я хочу спать спокой-

но. Пожалей старика, не ссорь меня окончательно с моей совестью, которую ты,

наверное, считаешь такой же гибкой, как эта бора маиса (великолепная сталь) —

прекрасное творение дамасских кузнецов.

Хазиз снял с ковра тонкую прямую саблю без ножен, уверенно согнул лез-

вие в кольцо и вставил конец клинка в тыльную часть полой рукоятки, сделанной

из массивного серебра. Получился пояс, в котором пряжкой служила рукоять саб-

ли. Чудесная сталь тепло и мягко светилась искусно отшлифованной поверхно-

стью. На ее голубоватой глади можно было легко различить крутые завитки бла-

городного металла, скрученного и переплетенною с таким непринужденным изя-

ществом, словно сделать это было не труднее, чем заплести женские косы.

При виде такого редкостного оружия настоящий воин забывает о своих го-

рестях и печалях, о голоде или жажде, забывает о женщине и о том, что после

солнечною дня неизбежно наступает лунная ночь....

— Как раз по твоему тонкому стану, — будто откуда-то издалека донесся до

меня голос Хазиза.

Затем старый хитрец разомкнул кольцо сабли и ловко опоясал меня этим

изумительным клинком, который послушно принял овальную форму, повторяя

изгибы моего стана, Сабля и вправду оказалась точнехонько но мне — ив этом я

увидел доброе предзнаменование. Сам аллах подсказывал незадачливому Мысро-

ко единственно верное решение.

— Хорошо, Хазиз, — сказал я. — Придется принять твою помощь. Ты мне

кажешься искренним. Я мог бы, как ты говоришь, оседлать дорогу и без твоего со-

действии Просто было бы немного труднее, вот и все. Только почему ты думаешь,

что я стремлюсь в Сирию? — вопрос этот я задал скорее из ложной гордости: не

люблю, когда за меня решают другие. На самом же деле мой путь виделся мне по

морю в Тир или Сайду на восточном берегу Средиземного моря, оттуда — через

невысокий левантийский хребет и плодородную долину Бекаа, а дальше один

дневной переход — и я буду поить коня чистой водой речки Барада, посматривая

на виднеющиеся издалека минареты дамасской твердыни ислама — мечети

Омайядов. Уверен, что меня приняли бы радушно в столице Сирии, и я бы занял

там вполне достойное положение.

— Нет, не в сторону арабских земель стремится мое сердце, хитроумный Ха-

зиз, а в сторону Кавказа, древней родимы наших предков...

Еще утром мне в голову не приходила такая мысль. Только сейчас и, навер-

ное, опять по озарению свыше родилось в моей душе это неожиданное, но твердое

намерение. Похоже, что невидимая рука пророка вела меня по дороге жизни.

Хазиз с удивлением посмотрел мне в лицо и быстро отвел взгляд. Кажется,

в его глазах мелькнуло чувство тоски и зависти. Он немного подумал и сказал:

— А сделать это — попасть на Кавказ — тебе будет совсем нетрудно. Ты про-

сто счастливчик, Мысроко. Завтра пойдет в Стамбул один корабль, а из Стамбула,

после короткой остановки, он направится в Крым. На этом корабле отбывает важ-