рошо переносят жажду.

Мы торопились и потому позволяли себе отдых лишь между полуденным и

вечерним намазом — в самое жаркое время суток. И еще наши лошади получали

небольшую передышку перед рассветом.

Из Каира мы выезжали в новолуние. И вот через день после рождения но-

вого лунного ятагана наши кони без всяких понуканий вдруг ускорили свою

прыть и к ночи примчали нас к воротам шумного и грязного караван-сарая.

И ночью это заведение хитроумного и неопрятного араба, бессовестно оби-

рающего путников, не успокаивалось, жило своей суматошной жизнью. Храпели,

валяясь у костров, только стражники, призванные наводить ужас на пиратов пус-

тыни. Купцы проверяли тюки с товарами, их слуги и охранники возились с мула-

ми и верблюдами; матросы, занимающиеся перевозом путешественников в Джид-

ду — на другой берег моря, играли, несмотря на религиозный запрет, в кости и

громко бранились; вокруг булькающих котлов и шипящих жаровен крутились

завшивевшие дервиши: их лица были отмечены печатью святости и благочестия.

Верблюжий помет, отбросы пищи, зловонные помои, тучи надоедливых

мух, едкий кизячий дым, крики людей, рев ишаков — и за все это надо еще и пла-

тить звонкой монетой, если хочешь дать отдых лошади, съесть, наконец, кусок

свежей козлятины и провести ночь под крышей. Без особого труда, но с помощью

двойной платы, нам с Тузаром удалось попасть на единственное судно, стоявшее в

это время в бухте. Хозяин — опытный мореход из Кувейта — соглашался взять на

борт только двух лошадей, и я решил оставить свою свиту в караван-сарае — на

этом берегу. Ведь от Джидды до Мекки — всего один переход для опытного наезд-

ника: мы с Тузаром должны были скоро вернуться. Ведь и корабль пересекал уз-

кое море не больше чем за два дня.

В Джидде нам пришлось купить по паре кусков белого полотна, чтобы

обернуть ими наши грешные тела, и продолжать путь к священной Мекке уже в

ихраме — одежде паломника. Только у меня под ихрамом был панцирь Саладина,

под панцирем — легкий кожаный иодкольчужник. Тузар прятал под своим по-

крывалом увесистый мешочек с золотыми монетами и острый кинжал Паши

обычные одежды и доспехи были увязаны и крепкие вьюки и приторочены к сед-

лам.

На следующий день, чуть только на востоке стало светлеть небо, копыта

наших коней уже вздымали пыль кпд дорогой, ведущей к городу пророка Магоме-

та.

Еще издали завидели мы знаменитые меккские холмы, названия которых —

Анаба, Хира, Тура, Сафа (трех остальных не помню) — были знакомы нам с детст-

ва. Мы ускорили бег наших скакунов и к заходу солнца уже въезжали в ворота

Мекки. Сотворив молитву и оставив коней на постоялом дворе, расположенном у

южной пены юрода, мы отправились к центру, где чуть в стороне от торговых ря-

дов возвышалось квадратное строение, все четыре стены которого были снаружи

задрапированы черной тканью. Так вот он, священный храм Кааба!

На небольшой площади перед входом в мечеть стоил разноголосый гомон:

как полчища вшей над одеждой дервиша, здесь кишели толпы нищих, бормочу-

щих молитвы; легионы крикливых мелких торговцев, продающих ячменные ле-

пешки, шарики сушеного сыра, финики каленые орехи, всевозможные чудодейст-

венные снадобья для лечения ран, желудочных болезней и слабоумия; водоносы,

бьющие звонкими медными чашечками о пузатые бока тонкогорлых кувшинов;

сборщики пожертвований, наделенные во славу аллаха особо тонкими и пронзи-

тельными голосами. Пробившись сквозь толпу, я вошел в мечеть. Тузар остался на

площади. Мы решили, что прирожденному воину не стоит связывать себя теми

ограничениями и условностями, которые сан хаджи может наложить на его, Туза-

ра, основное жизненное призвание. Со мной это проще, так как князь, даже

имеющий духовный сан, в любых случаях остается в первую голову князем, а уже

во вторую — хаджой.

Внутри мечети было тихо и сумрачно. На полу, устланном коврами, стояли

на коленях и отбивали поклоны правоверные ревнители ислама. У северной и

восточной стен сидели муллы; перед ними на деревянных подставках лежали ог-

ромные книги в черных переплетах. Устремив взоры в окрытые страницы, муллы

беззвучно шевелили губами. Между святыми людьми как раз в северо-восточном

углу храма, на уровне груди человека, в стену, сложенную из белых камней, был

вделан Черный камень величиной с кабардинское седло. Именно этот камень,

драгоценней которого не был бы и алмаз того же размера и тысячи таких же ал-

мазов — пусть бы их даже хватило, чтобы только из них сложить стены мечети,

именно этот камень аллах сбросил с неба, когда увидел, что для строительства

храма не хватит одной гранитной глыбы.

В центре Черного камня, гладкого, как сталь моего панциря, оказалось уг-

лубление, получившееся, как я после узнал, от прикосновения множества губ. Не-

земной восторг овладел мною, слезы готовы были пролиться из моих глаз, оза-

ренных небесной благодатью. Сначала я прильнул к камню губами, а затем, чуть

отогнув сверху полотно ихрама, дотронулся до камня панцирем. Тихий короткий

звон стали прозвучал для меня райской музыкой. Ближний мулла встрепенулся и

подозрительно покосился в мою сторону. Однако я уже отошел от камня и звенел

теперь другим металлом. В окошечко портика для сбора пожертвований потекли с

моей ладони золотые арабские диргемы и персидские туманы. (Десяток этих мо-

нет я взял накануне у Тузара). Мулла зачарованными глазами проводил золото,

вздохнул и вновь погрузился в священную черноту Корана.

Главное дело было сделано. Оставалось встретиться с шейхом, принять от

него напутствие, выслушать благочестивые наставления и советы. Не забыл я и о

надписи, которая должна была украсить панцирь и умножить его чудесную силу.

Высокостепенный служитель ислама весьма любезно принял меня в своем

доме. (Этому приему содействовал, конечно, и крупный рубин в массивной золо-

той оправе, посланный шейху через его слугу). Крепкий белобородый старец в ог-

ромной чалме важно восседал на подушках, разбросанных по мягкому ковру. Его

цепкие узловатые пальцы неторопливо перебирали зерна гранатовых четок, а ма-

ленькие слезящиеся глазки бегали из стороны в сторону. Когда он узнал о цели

моего прихода и увидел панцирь, его приветливое лицо слегка вытянулось, паль-

цы стали перебирать четки с удвоенной скоростью, а глаза заслезились еще боль-

ше.

— Сын мой, — ласково сказал старик. — Теперь, когда ты приобщился к

главной святыне мусульманства, не возникают ли в тебе мысли о суетности и ни-

чтожество твоих мирских устремлений?

— Отец, каждый из нас просто следует своему долгу, — ответил я. — А этот

долг определяется нашим происхождением, а также интересами рода и племени,

к которым мы принадлежим...

— Все это правильно, — перебил меня шейх. — Но я имею в виду и другое.

Пристало ли тебе, доблестному мусульманскому витязю, носить вместе с зеленым

тюрбаном гяурские доспехи? Ведь панцирь твой выкован и, дамасскими оружей-

никами? О чем кричит и на кого щерится эта мерзкая львиная морда? Не вызов

ли это исламу, запрещающему делать изображения живых существ! Оставь пан-

цирь здесь. Мы выставим его на всеобщее обозрение и каждый правоверный смо-

жет (за небольшую, конечно, плату) бросить в презренную сталь камень или ко-

мок помета во имя аллаха милостивого, милосердного и пророка его Магомета. А

львиная морда пойдет на переплавку и пополнит тот небольшой запас золота, ко-

торый нами предназначен для украшения мечетей.