Новости действительно были неважными: капитан Го-Данго больше не получил писем, поэтому Натабура ломал голову, что ему предпринять в поисках Юки. Разве что отправиться на остров Яку? Но что-то ему подсказывало, что надо ждать, что именно сюда придут хорошие новости.

За день до этого они как обычно встретились на мосту Ясобаси, и капитан предложил:

– Поговорю я сегодня с приятелем, может, он чего подскажет?

Сегодня же он сообщил:

– Отправили…

– Слава Будде! Кого отправили?

Капитан сообразил, что проговорился:

– Отправили людей на поиски.

– Кого именно? Кими мо, ками дзо!

– Не могу рассказать, но если все объяснится, то дай слово, что поможешь.

– Если только все объяснится, – нехотя согласился Натабура. – Кими мо, ками дзо!

Капитан Го-Данго не хотел раскрывать всех карт по одной причине: он боялся, что Натабура сам найдет Юку и тогда потеряет всякий интерес к заговору, до реализации которого осталось совсем мало времени.

В общем, когда он пришел к Гёки, они выпили пару кувшинов сакэ и решили отправить в деревню Охоя под видом травников-врачевателей тёдзя[150].

На рассвете этого дня из Киото на север вышла пожилая пара. Она несла легкие носилки, в которые складывали весенние лечебные травы. Лучше маскировки трудно было придумать. По плану, в течение семи дней они не спеша должны были добраться до деревни, вручить старосте тайный знак и попытаться выведать судьбу Юки. Но все случилось не так, как задумали капитан Го-Данго и его друг Гёки и даже не так, как представлял себе Натабура и тем более Язаки, которому было не так тоскливо, потому что с ним происходили странные вещи. Впервые за всю свою длинную-длинную жизнь он чувствовал, что в нем вызревают семена бескорыстия. Вначале он не придал этому никакого значения и даже гнал эти вредные, глупые мысли, но однажды поймал себя на том, что без всякого сожаления отдал Афра свою порцию мяса, не отведав ни кусочка. Он даже сам удивился, должно быть, даже больше, чем Афра, который все слизнул в одно мгновение, и чашку не надо было мыть. Во? – удивился Язаки. Что со мной? И тут же обо всем забыл.

Для Натабуры же потекли тягостные дни ожидания. Теперь он часто приходил на пруд, тронутом утренним ледком, чтобы посидеть рядом с горбатым мостиком над водой и подумать, что все могло быть иначе, что бурая трава сменится зеленой, что зацветут луга и он увидит Юку.

Все сковано морозцем.

Ни ветерка, ни дуновений.

Лишь ветка намимацу

Тонко пахнет смолой.

Есть ли это Знак мусин?

Мне почему-то грустно.

Если бы воин, пребывая в унынье, мог спросить:

«Луна, в чем моя вина и можно ли повернуть время вспять?»

Он бы не услышал ответа.

Как не услышит ни прошлогодний лист, ни рябь воды,

Ни калико[151], всплывающая из-подо льда.

Ива шепнула,

Что все быстротечно, хотя и создано для человека.

Хотел бы я в это верить,

Но не могу.

Не дарите мне надежду на встречу с любимой!

Если бы Натабура не предавался грусти, он бы наверняка заметил Баттусая, который с большим интересом следил за ним. Он уже выследил и Язаки, и Афра, но страх быть обнаруженным заставлял его быть крайне осторожным и использовать весь свой опыт синобимэцукэ – чаще всего он зарывался в листву на ближайшем холме. Баттусай действительно умел убивать взглядом, но у него не было задания расправиться с Натабурой. Словно волшебная сила притягивала его к этому непонятному человеку.

***

Где-то там, в глубине свой черной души, начальник городской стражи Макар Такугава сочувствовал заговорщикам. Ведь самое святое для настоящего самурая – бусидо[152] – это отомстить за своего господина. Макар Такугава тоже был когда-то самураем и в душе остался им. Поэтому-то он и не усердствовал, когда появились кантё Гампэй и повар Бугэй. С одной стороны, он должен был поддерживать власть регента Ходзё Дога, а с другой ему больше нравился опальный император Мангобэй. Поэтому когда ему донесли, что самый главный из заговорщиков – Гёки, отправил на север странную пару – вероятнее всего, чтобы за кем-то следить, он действовал чисто формально и вдогонку послал всего лишь одного человека, но с заданием убить пару где-нибудь в тихом, безлюдном месте. Убить быстро и безболезненно и списать все на разбойников, а разбойниками, как известно, были ронины, которых ничем невозможно было выкурить из гор. Причем, если убийство по какой-либо причине не состоится, то начальник городской стражи особенно и не расстроился бы. Мало ли что может произойти в мрачных горах.

Старик говорил на птичьем языке. Его понимала только старуха.

– Это он, – сказал Андо, когда в комнату вошел самурай.

Андо снял кожаную манцуки[153], под которой прятались редкие седые волосы, и степенно убрал ее в носилки. Его лицо ничего не выражало. Он давно уже свыкся с ролью тёдзя.

– Не гляди… – тоже по-птичьи ответила Эн. – Может, он нас не заметит.

Но самурай, кряхтя, выбрал место рядом с ними и расстелил циновку. Оружие он положил ближе к стене. Его камисимо[154] была сделана с большими жесткими крылышками-надплечьями, что придавало самураю мужественный вид, но этому противоречил большой живот, свойственный вялым и ленивым людям. Из еды у него были два кусочка вареного бамбука.

– Пригласи его поесть с нами, – сказал старик, по-прежнему не глядя на самурая.

– Господин, не хочет присоединиться к нам? – старуха вопросительно посмотрела на соседа.

Самурай был толст, неопрятен. Из-под носа у него торчала щетинка редких усов. Единственным его достоинством, казалось, была молодость, но и она не гарантировала успеха в задуманном деле. Неужели он наш убийца? – удивилась Эн. Я еще никогда не видела таких молодых и неопытных убийц. Обычно к нам подсылали умудренных жизнью красавцев, которые нападали из-за угла и всегда были жестокими, как даэки – демоны ужаса, но все одинаково, без исключения, глупы. Поэтому ей со стариком до поры до времени удавалось избегать смерти.

– А что у вас есть?

– Мы люди небогатые, но у нас еще осталось моти и сакэ.

– Сакэ… – мечтательно произнес самурай. – Ну-ка, ну-ка…

Беспечность может стоить тебе жизни, хотела сказать Эн, но не сказала, а только подумала, что он совсем зеленый. Может быть, он так же ловок, как и самонадеян? Правда, за всю жизнь я таких не встречала. Что-то одно из двух. Вообще, в жизни мало умных людей.

– Хм-хм… – прочистил горло самурай.

Чтобы нагнать пожилую пару, он бежал два дня. Как всегда, его сорвали без предупреждения. Он занимался тем, что в веселом квартале играл с юдзё в карты на раздевание и весьма преуспел, оставшись в одной набедренной повязке, готов был снять и ее, но тут за ним пришли, и он не без сожаления был вынужден оставить это веселое занятие.

– Ты еще забыла о тэрияка и часуйме, – напомнил Андо.

– А завтра что мы будем есть? – спросила Эн.

– Завтра может не наступить, если он не наестся, – назидательно произнес старик. – Дай… дай… не жадничай. Уйдем налегке, не впервой.

И то правда, подумала старуха и полезла в носилки. Они давно уже ждали погони, и дождались.

– Часуйма… – скривился самурай. – Лучше обыкновенный чай. От часуйма я спать хочу и губы слипаются. Наму Амида буцу!

Не дождавшись приглашения, он бесцеремонно налил сакэ и выпил, громко прихлебывая, словно малое дитя. Эн на мгновение стало его жалко, как бывает жалко желторотого неоперившегося воробья. Убьет его старик, убьет, подумала она, убьет. Ах, убьет! Однако ничего поделать невозможно. Значит, так угодно Богам, решила она с облегчением. На все их воля.

– Хорошо… – произнес самурай. – Много ли человеку надо? – Его розовые, как у девушки, щеки разгладились. – А куда вы так спешите? И почему говорите на непонятном языке?

– Весна, – по-птичьи объяснил Андо. – Время сбора мха для императорского двора.