— Арестуйте его! — обратился один из близнецов к персивантам. Его голос звучал на слишком высоких нотах, слишком отчаянно.

В это время из артистической комнаты вышел последний персивант с пачкой бумаг в руках. Это были наши пьесы, запертые в большом сундуке на верхнем этаже.

— Вот то, что мы хотели, — крикнул он своим спутникам и нахмурился, заметив незавидное положение близнецов. — Что... — начал он.

— Ничего подобного, — прервал его мой брат. Он выглядел более сердитым, чем обычно, но голос оставался спокойным.

Секунду или две никто не двигался. Затем Ричард Бёрбедж и Генри Конделл вытащили мечи, клинки лязгнули о ножны. 

— Ни пьес, — сказал Бёрбедж.

— Ни чего-либо другого, — продолжил Раст, подергивая острием меча в дюйме от глаза близнеца.

— Мы здесь по королевскому делу... — начал персивант с нашими пьесами в руках, но его опять прервал мой брат.

— Возникло недоразумение, — произнес он спокойно и уверенно. — Если вы здесь по делу, нужно было спросить лорда-камергера, мы его люди.

— А мы люди королевы, — настаивал высокий персивант, стоящий на сцене.

— А лорд-камергер, — мой брат по-прежнему говорил спокойно, — кузен её величества. Уверен, он захочет с ней посоветоваться. А это, вы отдадите мне, — он протянул руку за драгоценной стопкой пьес. — Недоразумение, — повторил он.

— Недоразумение, — отозвался персивант и смиренно позволил моему брату забрать бумаги. Верзила бросил костюмы. Он видел лёгкость, с которой Алан Раст разоружил близнеца, и настороженно взглянул на Ричарда Бёрбеджа, чей меч был поднят для удара. Вряд ли его заставили отступить мечи, несмотря на мастерство Раста. Я подозревал, что его убедило упоминание о лорде Хансдоне, лорде-камергере. 

— Мы уходим, — крикнул он своим приятелям.

— Но... — возмутился один из близнецов.

— Мы уходим!

Они ничего не взяли, я просто ушли, пытаясь окончательно не уронить достоинство, и я услышал стук удаляющихся копыт.

— Что за... — начал Ричард Бёрбедж и покачал головой. — Как они посмели сюда прийти? Разве они не знают, что наш покровитель — лорд Хансдон?

— Лорд Хансдон не может защитить нас от ереси, — сказал мой брат.

— Здесь нет никакой ереси! — рассердился Уилл Кемп.

— Это всё город, — устало сказал мой брат. — Театр не могут закрыть, потому что мы за пределами его юрисдикции, но могут намекнуть персивантам, что мы притон разврата.

— Я чертовски надеюсь, что так и есть, — проворчал Уилл Кемп.

— Они вернутся, — сказал Алан Раст, — если лорд Хансдон их не остановит.

— Ему это не понравится, — сказал мой брат, — но я напишу его милости.

— И сейчас же! — буркнул Уилл Кемп.

Агрессивный тон возмутил моего брата, но он кивнул. 

— Конечно, сейчас же, и кто-то должен доставить письмо.

Я надеялся, что он попросит меня, это даст мне возможность посетить особняк лорда-камергера в Блэкфрайерсе, ведь именно там работала та сероглазая девушка с игривой улыбкой. Сильвия, молча повторял я имя, Сильвия. Потом я произнес его вслух: «Сильвия».

Но брат попросил отнести письмо Джона Дюка.

И я перенесся в Эфес, чтобы сыграть Эмилию.

Через две недели Генри Кэри, лорд Хансдон, лорд-камергер и наш покровитель, сам пришел в «Театр». Он приходил не посмотреть спектакль, он никогда не смотрел представления в «Театре», а вместо этого неожиданно прибыл во время утренней репетиции. Мы узнали об этом, когда во двор вошли четверо его слуг, все в тёмно-серых ливреях с эмблемой Кэри в виде белой розы на плечах. Все с мечами и уверенной поступью, и все актёры на сцене замерли.

За этими четырьмя проследовал, слегка прихрамывая, пожилой мужчина с суровым, измученным жизнью лицом и седой бородой. Он был коренастый, с широкой грудью и носил простую одежду без украшений, но глубокого чёрного цвета, что выдавало его богатство. На шее у него висела золотая цепь и золотая брошь на чёрном бархатном берете. Если бы не золото и дорогой цвет одежды, его можно было бы принять за торговца, проработавшего всю жизнь с древесиной или камнем, крепкого, сильного человека, и конечно, человека, которому лучше не переходить дорогу.

— Мастер Шекспир, — обратился он к моему брату, — я получил вашу записку. 

— Милорд, — брат сдёрнул шляпу и опустился на одно колено. Мы все последовали его примеру. Нам не нужно было рассказывать, кто этот пожилой человек с суровым лицом. Эмблема на плечах его слуг сообщила всё, что необходимо знать. Пятый слуга, худой мужчина в тёмно-серой ливрее с эмблемой Кэри, вошёл вслед за хозяином и теперь почтительно стоял за спиной его милости с сумкой в ​​руках.

— Встаньте с колен, в этом нет необходимости, — произнес лорд Хансдон. — У меня дело в Хэмпстеде, и я подумал, что мог бы заодно взглянуть, где вы прячетесь, друзья мои. — Он повернулся и уставился на высокие галереи «Театра». — Похоже на постоялый двор.

— Очень похоже, милорд, — согласился мой брат.

— Так это театр, да? — Его милость огляделся с явным интересом, переведя взгляд с галерей на высокий навес над сценой, поддерживаемый двумя колоннами. — Думаете, это надолго?

— Надолго, милорд?

— Когда я был молодым, не было ничего подобного. Ни одного театра! А что теперь? Сколько их? Три? Четыре?

— Думаю, это надолго, милорд. Театры популярны.

— Но только не у пуритан. Они заставили бы всех петь псалмы вместо просмотра пьес. Как проклятые перси.

При упоминании персивантов брат напрягся.

— Милорд, нам удалось избежать кровопролития.

— Жаль, — усмехнулся лорд Хансдон. Саймон Уиллоби, в юбке поверх штанов, вытащил из артистической стул и спрыгнул со сцены, чтобы предложить его гостю, но лорд Хансдон ответил на любезность лишь хмурым взглядом. — Я не калека, парень. — Он оглянулся на моего брата. — Есть один мерзавец по фамилии Прайс. Джордж Прайс. Он главный у персивантов, настоящая свинья во плоти. Слышал о нём?

— Я слышал о нём, милорд, да. Но не знаком. 

Брат говорил за всю труппу. Даже Уилл Кемп, обычно такой говорливый, был ошеломлён приходом лорда-камергера.

— Энергичный мерзавец, наш Поросёнок Прайс, — произнёс лорд Хансдон. — Пуританин, конечно же, и потому утомителен. Пусть себе ищет иезуитов, я не против, но пусть только попробует потревожить моих слуг. То есть вас.

— Для нас это честь, милорд.

— Вы слуги, не получающие жалованье, лучшего сорта! — Лорд Хансдон рассмеялся. — Я велел проклятому мерзавцу оставить вас в покое.

— Я благодарен вашей милости.

— Он может послушаться, а может и нет. Это же наглая стая дворняг, эти перси. Полагаю, что наглость прилагается к должности, да?

— Такое часто происходит, милорд, — сказал мой брат.

— И королева любит своих соглядатаев, — продолжил лорд-камергер. — Она не хочет, чтобы какой-нибудь поклятый иезуит перерезал ей горло, что вполне понятно, а Поросёнок Прайс чертовски хорошо вынюхивает мерзавцев. Её величество это ценит. Я велел ему оставить вас в покое, но стоит ему почуять запах мятежа, он спустит собак, и если ему удастся найти доказательства, даже я не смогу вас защитить.

— Мятежа, милорд? — озадаченно произнес мой брат.

— Вы слышали меня, мастер Шекспир. Мятежа.

— Мы актёры, милорд, не заговорщики.

— Он жаловался, что вы прячете экземпляр «Собрания». — Обвинение было жёстким и резким, произнесённым совсем другим тоном по сравнению с предыдущими высказываниями его милости. — Ему сообщили из надёжных источников, что вы раздаёте копии проклятой книги публике.

— Что делаем, милорд? — в изумлении спросил брат.

Мы актёры. Мы притворяемся, а притворяясь, мы убеждаем. Если бы кто-то спросил, не крал ли я его кошелёк, я бы посмотрел на него потрясённо и так невинно, что не успел я еще ответить, а он уже знал бы ответ, а все это время его кошелёк лежал бы у меня в камзоле.