– Ты главное, дождись первого экипажа… мы люди военные, надежные, как наш бэтээр, – и похлопал по его стальному боку.

– Ага… – соглашался с ним Кец, набивая рот шоколадом и косясь на своего благодетеля, как верующий на икону.

Сэр в свою же очередь не отрывая от него взгляда, пускал длинные-длинные слюни и был не менее предан Кецу, чем Кец – Архипову.

Гаврилов прикрывал тыл и дышал в микрофон взволнованно, как спринтер, побивший мировой рекорд. Всё будет хорошо, думал Берзалов, всё будет просто отлично! – уговаривал он сам себя, напряженно вглядываясь в СУО, и не верил, не секунду не верил самому себе – уж очень всё складывалось как-то естественно. К тому же экран был мёртв и кроме второго борта ничего не показывал. Позже вместе со связью и второй пропал, но пока они их видели.

На прощание Гаврилов пошутил:

– Роман Георгиевич, мы вас ждём, как любимую тещу, самое позднее через час.

Это было намёком на ностальгическое прошлое Гаврилова, который как-то проговорился, что тёщу у него звали Клавдией Михайловной и, вопреки стереотипам, он с ней ладил и даже, можно сказать, любил сыновней любовью, возил подарки и заботился, как умел заботиться только военный человек, полжизни проживший в гарнизонах и на заставах: регулярно звонил, справлялся о здоровье и отсылал оказией или через почту всякие южные деликатесы. В общем, баловал.

– Как договорились, – подтвердил Берзалов, добавив, – через час по плану уходите в сторону Харькова, – и подумал, что раз Спас молчит, то имеются все шансы на благополучный исход мероприятия.

Бур тайком перекрестился, а Колюшка Рябцев зажмурился, оскалился и, должно быть, приготовился к самому худшему, к Скрипею и ещё к чему-нибудь ужасному, например, к ядерному взрыву, но ничего не произошло. Только Бур, который сидел ниже и впереди Берзалова на месте стрелка, явственно и громко икнул.

– Крути башкой! – сердито произнёс Берзалов, и Рябцев впился глазами в прицел так, словно видел его впервые.

У Берзалова из головы всё ещё не выходил разговор с прапорщиком, и поэтому он был злым и нервным. Последнее, конечно, было особенно хорошо там, где грозила опасность, то бишь в данный момент в лесном кванторе. Договорились его так называть, в отличие от школьного квантора. Берзалов его так и обозначил в донесении, которое отдал лейтенанту Протасову, и в пакете, который вручил Гаврилову. То-то у подполковника Егорова глаза на лоб полезут, думал он так, словно ему было пятнадцать лет и он всех хотел страшно удивить, чтобы о нём думали только хорошее и вспоминали незлым, добрым словом.

– Вы, Федор Дмитриевич… простите меня, – неожиданно даже для самого себя сказал Берзалов. – Не прав я. Но… и вы тоже не правы…

– Ну-у-у… – великодушно отозвался Гаврилов тем тоном, когда думают об одном и том же. – Главное, чтобы задание выполнили. А то, что мы спорим, так-х-хх… это ж-ж… для пользы дела.

Он крутил своим рязанским носом и был абсолютно, стократно, всецело прав. Полностью с вами согласен, подумал Берзалов и без всяких там телячьих нежностей и объятий на дорожку прыгнул в бронетранспортёр, и они понеслись.

Дорога, похожая на туннель, плавно повернула влево, деревья сомкнулись, зелёный полумрак накрыл их. Берзалов включил подсветку. Вернее, СУО сама всё сделала, хотя это мало помогло. Если какой-нибудь американец и сидел в кустах, например, с ракетой «джавелин»[11], то его всё равно не разглядеть впопыхах, да и поздно. Шарахнет так, что броня покажется бумагой.

Потом сделалось светлее: прояснилось, и они въехали в поселок – вполне целый, хорошо сохранившийся, с дощатыми заборами и яблонями в цвету.

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – кажется, прошептал Берзалов, но больше ничего не добавил, иначе бы его слова могли интерпретировать как годно: и как панику, и как воззвание Гаврилову к помощи. Прапорщик и так тут как тут – напомнил о себе, за одно проверяя связь:

– Остриё сеть! Остриё семь! Роман Георгиевич, что у вас там?! – всполошился он.

Его голос едва был слышен сквозь бесконечный космический гул.

– Остриё пять, всё нормально… – не поверил даже самому себе Берзалов, – находимся на краю пустого посёлка. Ведём разведку.

Аппаратура шифрации и дешифрации задерживала ответ на долю секунды. Накануне они обговорили и эту предосторожность, задействовав СУО на полную катушку, хотя теряли оперативность.

– А то мало ли что… – сказал Гаврилов. – Услышит кто-нибудь, и пиши пропало.

Берзалов хотел сказать, что связь вообще стала глуше, что это плохой признак, но не успел. СУО вдруг выставила красную «галку», а где и как в привязке к местности – визуально не определишь, потому что заборы и дома закрывали видимость. Правда, азимут был взят верно. Если бы не азимут, лихорадочно подумал Берзалов, то вообще кранты. Колюшка же Рябцев выдохнул все свои ночные страхи:

– «Бредли»!

– Вижу… – спокойно ответил Берзалов и приказал: – Филатов, назад! Всем из машины – вон! Рассредоточиться!

Это манёвр у них был отработан до совершенства. Не зря он гонял экипаж до посинения: «высадка и посадка на бронетранспортёр». Главное, чтобы никто руку себе не сломал, как Кумарин, подумал он. Гаврилов почему-то молчал, вроде как ничего не слышал, но сейчас было не до него. Сейчас надо было выкручиваться.

– Чванов, можешь достать его из «шмеля»?

– Могу! – бодро ответил Чванов и надел свой огромный шлем, величиной с казан.

– Я могу! – подпрыгнул Бур.

– Сиди на месте! – приказал Берзалов. – Или нет, будешь вторым номером.

– Есть вторым номером! – обрадовался Бур и, забыв, что надо обязательно поворчать, проявить, так сказать, характер, неуклюже полез из бронетранспортёра, как всегда, выронив магазин.

– Быстрее, быстрее, ребята! – торопил их Берзалов, – потому что если америкосы опомнятся, нам голов не сносить.

А сам подумал, что уходить надо, назад к Гаврилову, ведь получается, что квантор запечатан, как бутылка с шампанским, что стерегут его американцы, как зеницу ока. А воевать такими силами мы не можем. Это конец, мрачно думал Берзалов и соображал, как бы половчее вывернуться из неприятной ситуации.

– Филатов, сможешь пройти соседней улицей и прикрыть наших?

– Смогу… – ответил Клим Филатов и мягко, как детскую коляску, тронув с места многотонную машину, подминая колёсами тюльпаны и гвоздики, росшие у калиток, завернул за угол. И СУО, всё так же настойчиво рисуя домики, улочки, проулочки, тут же отобразила уже не красную «галку» под номером двадцать один, а контуры «бредли» во всей его красе. Но кроме этой «галки» появились ещё и двадцать вторая и двадцать третья «галки» почти за пределами видимости СУО, но о них пока можно было не думать. О них потом… потом… уговаривал себя Берзалов, кожей чувствуя, что проигрывают они во времени, что кто-то невидимый наводит на их несчастный БТР какую-нибудь супер-пупер ракету. А потом когда бабахнуло – громче, чем он ожидал, и когда ударная волна – короткая и стремительная – пришла и пнула башенку БТРа, вздрогнул от неожиданности, хотя, конечно, ожидал выстрела из «шмеля».

– Вперёд! – скомандовал он. – Вперёд! Теперь только вперёд!

Бронетранспортёр, напичканный оружием и электроникой, но всё равно уязвимый для любого пехотинца, выскочил точно сбоку «бредли», и Колюшка Рябцев с расстоянии в двести метров залепил ему в корму длиннющую очередь, да так, что во все стороны брызнули пламя, огонь, а осколки веером ушли в зеленоватое небо.

Ещё ни один «бредли», сделанный из алюминия, не выдержал попадания «шмеля-м» и очереди, считай, в упор из автоматической стомиллиметровой пушки с бронебойными подкалиберными снарядами. А этот как стоял, так и остался стоять, даже не шелохнулся, и из него никто не выскочил, и не повалил дым, а ещё не завыли сирены и в небе не залетали БЛА[12].

Поубивали мы их, что ли, всех? – страшно удивился Берзалов, и только потом понял, что сержант Чванов кричит в наушнике что есть мочи:

– Подбили! Подбили!!!

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Чего орёшь?! – грубо спросил Берзалов так, как только он умел спрашивать в минуту душевных волнений. – Сам вижу, что подбили.