– Пусть уж лучше рядовым, чем… – Русаков не договорил и положил картошку в чугунок. Пальцы у него дрожали.

Но и так было ясно, что Русаков имеет ввиду: разумеется, хутор, «дубов» и Зинаиду Ёрхову, которая орудовала скалкой не хуже, чем мужик топором.

– Ладно… – неожиданно для самого себя пожалел его Берзалов, – я тебе, капитан, не судья. Но места у меня нет.

– Хорошо… – покорно и даже, как показалось Берзалову, обречённо отозвался Русаков, – тогда я пойду воевать без вас, – он кивнул в угол, где стоял ПКМ[13], обвитый, как гирляндой, блестящей лентой с патронами.

– Хорошая штука, – оценил Берзалов, – только тяжёлая. – Много не навоюешь.

– Пойду к маэстро Грибакину, – упрямо произнёс Русаков.

– А мы бронепоезд подорвали, – обрадовал его Берзалов.

– Тогда пойду один сражаться, – с тайным пафосом сообщил Русаков.

– Вольному воля, – кивнул Берзалов. – А с кем? – уточнил он, и на его губах заиграла кривая улыбка.

Не доверял он Русакову. А кто будет доверять дезертиру? Никто.

– Ну, с этими… американцами… – не очень уверенно ответил Русаков, глядя мимо Берзалова в окно с белоснежной занавеской.

– А ты что, их видел?

– Нет, не видел, но слышал, что говорили.

– Кто говорил? – с иронией спросил Берзалов, уж очень ему хотелось подковырнуть вертолётчика, чтобы ему жизнь малиной не казалась. Особенно он не мог ему простить того, что он за полгода не нашёл дороги в бригаду. Ас хренов!

– Альбатрос… тьфу ты чёрт, – Русаков от досады так сжал зубы, что было слышно, как они скрипят, – Григорий Ёрхов, атаман их.

– А как они тебя нашли? И вообще, как ты здесь оказался?

– Спасли они меня, – поморщился Русаков так болезненно, словно выпил стакан рыбьего жира. – И вообще… почему ты со мной так разговариваешь?

– А как ты хотел? – с любопытством спросил Берзалов.

– Никак… – процедил Русаков и замер от обиды.

– Ты давай подробнее, – велел Берзалов, зачем-то оглянувшись в угол, где лежал Форец. – Мне поверить тебе надо, а не разговоры слушать.

Русаков намёк понял. Правильно, не должны верить, подумал он. Я бы сам не поверил. А раз уж вляпался, то нужно виниться, деваться некуда.

– Я знаю, я тебе противен. Думаешь, я за бабу прячусь?

– Я ничего не думаю, – зло ответил Берзалов. – Я вижу!

– Ничего ты не видишь. – Русаков резко поднялся, достал из буфета бутыль самогона и два граненых стакана зеленоватого стекла. – Не пристало мне боевому офицеру оправдываться, но деваться некуда, – он налил ровно на три пальца – не много и не мало, как раз в меру, чтобы продрало до печёнок.

Запахло ржаным хлебом, и Берзалову страшно захотелось выпить, потому что он замерз в мокрой одежде, к тому же были у него такие моменты в жизни, когда, край, надо приложиться, не для того, чтобы потерять человеческое обличие, а чтобы просто переключиться. Они не чокаясь, как на поминках, выпили и принялись закусывать грибами. Грибы были хрустящими, холодными, с луком, пахли гвоздикой и подсолнечным маслом.

– Сбили-то меня как-то необычно. Приборы до момента атаки ничего не показали. А потом удар, и всё! Темень. Только-только что-то кусками начинает всплывать: взрыва не было, пламени не было, иначе бы обгорел. Удар был сильный, вот, и контузия. А очнулся только на земле. Как лопасти и дверцу отстрелил – не помню. Сработал на одних рефлексах.

– А кто стрелял-то? – всё ещё не верил Берзалов.

– Я же говорю, не понял, – Русаков болезненно поморщился.

И вдруг Берзалов сообразил, что два первых экипажа погибли точно так же, как и «абрамс» и «бредли», от того непонятного удара направленной энергии. Только первые экипажи не имели такой высокой квалификации, как Русаков, и к тому же у экипажа из двух человек было по четыре человека десанта, а это уменьшало шансы на спасение. Значит, капитан говорит правду. Значит, его грохнули точно так же, как и американцев. В полном соответствии с энтропией, то есть с увеличением беспорядка. От этой мысли по спину у Берзалова пробежал холодок предчувствия беды. С кем же мы столкнулись? – подумал он о ком-то третьем, которого никто не видел, но деяния его говорили сами за себя.

– Это я теперь понимаю, что ударило как раз снизу под кабину, а она у меня бронированная, иначе бы погиб.

– Танк тоже дюже бронированный, а его та же самая сила превратила в блин, – веско сказал Берзалов, думая о том, «третьем», который оставлял такие следы, от которых, словно картонные, прогибались семидесятитонные танки, не говоря уже о боевых машинах пехоты, которые на три четверти были сделаны из боевого алюминия.

– Вот то-то и оно… – многозначительно произнёс Русаков и с надеждой посмотрел на Берзалова: «Поверил или не поверит, возьмёт или не возьмёт?»

Наверное, они бы договорились, уладили полюбовно конфликт и даже помирились бы, как только можно было помириться в этих обстоятельствах, но в горницу с сияющими глазами влетел разгорячённый Гаврилов. Оказалось, что Берзалов случайно отключил связь в шлеме, да и сам шлем лежал на лавке.

– Связь! – заорал было Гаврилов, а потом вроде как впервые увидел в углу Зуева, растерянно прикрыл рот ладонью: «Дурилка я картонная» и уже шёпотом доложил: – Связь, товарищ старший лейтенант! Связь!

Но Берзалов и сам сообразил, тотчас напялил на голову шлем, подключился к локальной сети и услышал истошный вопль Колюшки Рябцева:

– Связь!!! Связь!!!

И под эти радостные вопли кинулся к бронетранспортёру. Ему хватило двух секунд, чтобы покинуть дом, добежать до борта номер один, рывком распахнуть дверцу, усесться на командирское место и подключиться к СУО. Он сразу услышал сердитый голос подполковника Степанова из штаба бригады, словно они не расставались, но не было для Берзалова голоса роднее и желаннее.

– Здесь мы, здесь! – в возбуждении закричал он.

– Да не ори ты так! – возмутился подполковник Степанов. – Барабанные перепонки порвёшь.

– Есть, не кричать, – смутился Берзалов, но всё равно радость из него так и пёрла.

Получается, что они наконец пробились, и даже космический гул не препятствовал.

– Лейтенант, где ты шляешься, я тебя уже битый час дожидаюсь.

На самом деле, прошло не больше пары минут, с тех пор, как Колюшка Рябцев, отчаянно скучая, услышал позывные штаба бригады.

– Товарищ подполковник, мы на хуторе возле деревни Каракокша! – поспешно доложил Берзалов. – Сбрасываю разведданные по маршруту, – радостно сообщил он и, не обращая внимания на грозный рык начальства, которое призывало его к серьезности, ответственности и дисциплине, пробежал в стиле глиссандо пальцами на клавиатуре, как музыкант по клавишам пианино, и СУО выплюнула в эфир кодированный блок, который Берзалов ежедневно дополнял новой информацией.

– Молодец, лейтенант… – услышал он через мгновение в наушниках голос майора Якушева. – Читаем донесение. Сейчас скинем новую информацию для тебя, скорректируешь свои действия. У нас кое-что тоже имеется.

– Отлично! – ещё больше обрадовался Берзалов.

Майор Якушев был тем, кого в штабах называют оператором, человек, который занимается анализом поступающей информации. От его выводов напрямую зависела жизнь не только отдельных бойцов и целых подразделений, он и судьба больших и малых компаний, которые вела девяносто пятая отдельная гвардейская бригада специального назначения.

Тут в разговор снова вклинился сердитый подполковник Степанов:

– Высылаем тебе вертолёт за раненым. – От этих слов в душе Берзалова наступило облегчение. – Об американцах и о твоих выводах сообщу позже. Что предполагаешь делать?

– Картина не ясна, – сказал правду Берзалов. – К вечеру выдвинусь на юго-запад в район сорок пятого квадрата с целью разведки. По всей вероятности, граница района южнее, километров в двадцати-тридцати. Пусть вертолёт летит по тому маршруту, который мы прошли. Там нет ловушек.

– Хорошо, – среагировал подполковник Степанов. – Контрольное время восемнадцать тридцать. Обозначьте себя ракетами, если связь не будет работать. Слышишь меня?