В отсеке повисла напряженная тишина, и каждый думал и мечтал о такой безоглядной любви, когда женщина из-за тебя бросается под колеса БТРа. Только не каждому выпадала такая судьба и уже, судя по всему, не выпадет никогда, подумал Берзалов, и ему сделалось втройне горько.

Гаврилов спросил напряжённым голосом:

– Роман Георгиевич, что у вас там?

– Всё нормально, Федор Дмитриевич, всё нормально… сейчас тронемся.

Русаков вернулся в бронетранспортёр ровно через полторы минуты и, ни на кого не глядя, молча полез на своё место. Берзалов не удержался, глянул на часы и скомандовал:

– Вперёд!

Шли на малой скорости, во-первых, из-за Зуева, а во-вторых, чтобы меньше шуметь и лучше приглядываться к местности. Однако всех, без исключения, волновал один, отнюдь непраздный и крайне любопытный вопрос, что такого можно сказать любимой женщине, чтобы она отреклась от тебя в течение одной минуты. У всех так языки и чесались, даже у Берзалова, но он, чтобы не сболтнуть глупость, крепко-накрепко приказал себе следить за местностью и думать только о Варе.

По мере того, как удалялись от реки, дорога сделалась суше и в воздухе появилась пыль. Звезды висели, низко-низко, огромные-огромные, и порой казалось, что они сыплются на голову. Как-то внезапно, словно скачком, из-за леса показалась луна, и Берзалов ахнул, она была непомерно большой, в полнеба, но не это было самое жуткое. Самое жуткое заключалось в том, что это была уже не луна в прямом смысле слова, а вроде бы череп с двумя огненными глазницами и дыркой там, где у живого человека должен быть нос, ну, и разумеется, с зубами, как у лошади. А когда Колюшка Рябцев икнул от страха и заявил своё обычное: «Не верю!», Берзалов понял, что ему самому вряд ли привиделось, что луна-череп самая что ни на есть очевидная реальность, посланная им с неба. Вот об этом-то я точно не упомяну в донесении, подумал Берзалов и едва не перекрестился. У Колюшки, которому по долгу службы, вынужден был следить за дорогой, зубы стали лязгать сами собой, как машинка для заряжания ленты, а Бур от страха выругался матом – витиевато и забористо и попытался забиться под руль управления, чем вызвал праведный гнев Клима Филатова. Остальные в отсеке никто ничего не понял, потому что не имели возможности следить за окружающей местностью. Это обстоятельство и спасло их от преждевременной паники.

– Федор Дмитриевич! – нервно воскликнул Берзалов, который сам испытал неподдельный ужас, – видите?!

– Вижу… – раздался в наушниках спокойный голос Гаврилова, – я его уже давно вижу.

И Берзалов понял: чего в этом мире только ни бывает – даже та самая метафизика, о которой подполковник Степанов отзывался с величайшим презрением, имеет вещественное проявление – на тебе, вот она – в самом что ни нас есть физическом выражении, на небесной тверди во всей своей красе. Как от такой очаровательной иллюзии отречься?

– Что вы думаете? Что это такое? – быстро спросил он, пытаясь избавиться от страха, который схватил его, как волк в чаще.

– Думаю, что мы вошли в неизведанную область. А ещё я думаю, что нас пугают. Что будем делать?

Голос у него был такой будничный, такой невозмутимый, можно даже сказать, сонный, будто бы речь шла каком-нибудь заурядном атмосферном явлении. Берзалов был ему очень и очень благодарен за мудрость и ещё раз убедился, что не зря взял старшего прапорщика в глубокую разведку и что никакой Кокурин его не заменит, будь он хоть трижды суперчемпионом в ловкости.

– Сейчас… – пообещал он, успокаиваясь, и вытащил на броню бандитского отпрыска – Касьяна Ёрхова. – Говори, что это такое? – потребовал он, тыча пальцем в луну-череп.

– Пить хочу… – прошепелявил Касьян, заваливая голову набок, как полудохлый воробей.

Берзалов испугался что Ёрхов тут же помрёт, развязал ему руки и дал напиться.

– Манкурты это всё… – сказал Касьян, с жадностью вливая в себя воду и косясь на луну-череп, как на отцовский ремень. – Манкурты…

– Какие, на фиг, манкурты? – удивился Берзалов и почувствовал, как волосы на затылке у него встают дыбом. – Ты чего, сопля, несёшь?

Касьян испугался ещё больше:

– Манкурты… батя сказывал… как бы… ну… это… м-м-м…

– Чего ты мямлишь? – возмутился ещё больше Берзалов, хотя понимал, что неправ, что нельзя отдаваться нервам, но сделать с собой ничего не мог.

Касьян страдальчески вздохнул:

– …это их знак…

Ясно было, что он сейчас заплачет от страха, от безысходности и от того, что очухался наконец и понял, что сотворил.

– Давай подробнее! – потребовал Берзалов.

– Она через день на третий является. Иногда чаще, – сообщил Касьян Ёрхов таким голосом, словно собрался умирать.

– А что за манкурты? – снова спросил Берзалов и отобрал у него бутылку с водой.

И вдруг понял, что поступает точно так же, как и его начальство: тупо, безапелляционно и по-свински. Дурак, обругал он сам себя и отдал парню бутылку. Он уже забыл, например, о том, что Ёрхов-младший садистки избивал лейтенанта Протасова. Отходчива русская душа.

– Так, давай рассказывай подробно! – приказал он и крикнул в люк: – Архипов, Иван, дай шоколадку. – И пока Касьян Ёрхов пожирал её вместе фольгой и бумагой, сказал в микрофон: – Мужики, кто знает, кто такие манкурты? Знак у них ещё – череп.

– Манкуртов съела «умная пыль», – сказал Касьян явно с чужих слов и тупо уставился на Берзалова, моля взглядом об одном, чтобы его только не убили.

Под левым глазом у него чернел синяк, хотя Берзалов аккуратно бил только по челюсти. Не было у него блатной привычки портить людям лица. Значит, или он промазал хотя бы один раз, или к Касьяну уже приложились. Скорее всего, приложились от души, за Зуева, за «дубов».

– Какая ещё «пыль», да ещё и «умная»? – удивился он.

– Я не знаю, батя сказал, что зелёная, и запретил ходить дальше реки Псёл, мы и не ходим. Один генерал Грибакин однажды проскочил до Харькова, а потом едва ноги унёс. Пол-экипажа, говорят, сгорело.

– В каком смысле «сгорело»? – уточнил Берзалов.

– Я не знаю, я не видел, мужики говорили, и Грибакин тоже, те, кто без противогазов были.

– Ишь ты… – нервно сказал Берзалов и в задумчивости потёр небритый подбородок. – Значит, Грибакин, говоришь?..

Было бы интересно взглянуть на этого генерала. Побеседовать, так сказать, тет-а-тет. Однако мы ж его подорвали, вспомнил Берзалов. Хороший, видать, был генерал, но не уберёгся, потому что на каждую силу всегда найдётся другая сила.

– Ага… – подтвердил Касьян, давясь шоколадкой.

– Значит, Псёл?

– Ага… – кивнул Касьян. – Вы меня теперь расстреляете?

– Видно будет, – сказал Берзалов. – Полезай внутрь и сиди тихо, как мышь.

Касьян Ёрхов даже не вздохнул, а как-то хватая ртом воздух, плюхнулся безвольно в бронетранспортёр. Берзалов покосился на луну – теперь она казалась ему ещё более зловещей, предвестницей бед и страданий, но зато не такой страшной. Ну луна, ну и пусть, решил он, подумаешь, напугали бабу чём-то там.

Они осторожно поехали дальше, минуя государственные трассы и радиоактивные зоны. Только один раз Филатов ошибся, въехал, должно быть, в разбомбленный узел связи, потому что уровень радиации сразу зашкалил за двести рентген, и когда СУО заверещала на весь отсек, то пришлось срочно возвращаться и искать объездной путь. А СУО нет-нет да и возмущённо подавала жуткие сигналы, словно досадуя на то, что её хотели подло и мерзко обмануть. Берзалов только и делал, что ругался чёрными словами:

– У тебя ж дозиметр под носом! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Ты нас всех так угробишь!

А Гаврилов высказался в том смысле, что Филатов – глаза и уши экспедиции, а если он ещё, «дурилка картонная», влезет, куда не надо, то его лишат причинного места, и Берзалов приказал всем принять по три таблетки заморского зелья и вообще, больше пить воды и быть осмотрительней на предмет личной безопасности.

Кец, который чувствовал радиацию кожей, тоже крик поднял, только за общим галдежом его трудно было услышать. Смысл его крика сводился к тому, что, мол, «помрём молодыми». Хотя, наверное, мы ему кажемся старыми-старыми, подумал Берзалов. Даже Сэм задорно гавкнул, хотя чувствовал себя проштрафившимся и больше помалкивал, переваривал свиные шпикачки. Касьян Ёрхов, естественно, молчал, как пленный и как человек, ожидающий казни.