Перед Ольшанкой, однако, фон нормализовался до боевых двадцати пяти рентген, и Берзалов вздохнул с облегчением, не надо таскаться, как минимум, в противогазе и, как максимум – в АЗК[16].

Иногда они видели огни, в самом центре, как им казалось, радиоактивного пятна, но, памятуя о неведомых опасностях, а самое главное, о зловещей луне-черепе, к огням не приближались, а следили издали.

На рассвете, где-то в районе Щигры, когда Берзалов объявил короткий привал, чтобы экипажи справили естественную нужду. Владимир Жуков облегчился и вдруг заорал так, что многие испугались и едва не задали стрекача на обочину в ближайшие кусты:

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..

– Чего ты орёшь, козел?! – зашикали на него, нервно вздрагивая и косясь на луну-череп, которая хотя и поблекла, но выглядела всё ещё зловещей. К счастью, местность вокруг стала приобретать зримые очертания, хотя туман и полз между кустами, как живой, и невдалеке блестела река. – Чего ты орёшь, дурак? Поэт недоделанный! «Англетера»[17] тебе мало?

– Я вспомнил! Я вспомнил! – не унимался Жуков, гордо вскидывая свой есенинский чуб.

– Говори, – приказал Берзалов.

– Я когда в универе учился…

– Гляди, умный нашёлся, – прокомментировал кто-то, вылезая из кустов, в которые успел сигануть сдуру, и вытирая грязь с коленей.

– Давай, не томи душу, – прошипел злой Берзалов, – хватит трепаться.

– В общем, манкурты… – таинственно сказал Жуков, торжествующе скашивая глаза на нервных товарищей по оружию, – это человек, который не помнит ни родины, ни своих корней.

– Не верю… – заявил Колюшка Рябцев и почти что разрядив обстановку, определив общее мнение: «Не верим, заливает Жуков, студент хренов».

Однако все засмеялись. Уж очень ловко, а главное ко времени и обстоятельствам вставлял Колюшка Рябцев эту свою присказку.

– Ничего себе… – подошёл Гаврилов. – Это что ж такое получается? Мы столкнулись с нелюдями? – он взглянул на луну-череп и показал ей кулак.

– Почему сразу с нелюдями? – ещё больше разозлился Берзалов, на которого вовсе не подействовали шуточки экипажей.

Не любил он, когда все вокруг друг друга пугали. Ведь договорились не считать луну-череп чём-то страшным.

– Товарищ старший лейтенант, – сказал с горящими глазами Жуков, – а вдруг это мутировавшие американцы?

– Это так быстро не происходит, – высказался старший сержант Архипов. – Вернее, конечно, происходит, но не за год и не за два.

– Ты нам ещё лекцию по генетике прочти, – ядовито заметил кто-то.

– Ну а всё-таки?.. – не унимался упрямый Жуков и с надеждой смотрел на Берзалова, уж очень ему хотелось оказаться правым, к тому же он не доверял в таких важных вопросах даже Архипову, которого страшно уважал и побаивался.

– Если они забили на родину, какие же они люди? – добавил масла в огонь всё тот же Гаврилов.

– Ну? А я о чём говорю! – обрадовался Жуков.

У Архипова и Юпитина загорелись глаза, они уже открыли было рты, чтобы сообщить миру свою версию, но Берзалов прервал дискуссию:.

– Всё! Потом разберёмся, что это такое. Висит себе и висит. Никого не трогает.

– Точно, – сказал Петр Морозов и оскалился своими гнилыми зубами. – Никому плохого не делает. Чего мы, луну не видали?

В свои девятнадцать с небольшим лет Петр Морозов успел убить человека и получить срок семнадцать лет. Так что война для него была спасением, иначе бы сидеть ему и сидеть аж до самых зрелых годков, и вышел бы он без единого зуба и, разумеется, лысым, как колено.

– Товарищ старший лейтенант, я вспомнил! – встрепенулся Померанцев, по привычке скребя рыжую щетинку на шее.

Левая рука у него была перевязана чуть выше предплечья, но он, казалось, не замечал ранения.

– Чего вспомнил? – уставились на него с огромнейшим любопытством.

– Вспомнил, что восемьдесят третья воздушно-десантная дивизия американцев имеет вот такие эмблемы на рукавах, – он потыкал здоровой рукой в утреннее небо.

– И я вспомнил! – признался Сундуков по кличке Актёр. – Только я боялся ошибиться.

– И я тоже! – воскликнул Гуча, как всегда, тушуясь и глядя себе под ноги, словно увидел там золотой червонец.

– Что ты? – иронично спросил Берзалов, безуспешно припоминая, что ж там такое говорил подполковник Степанов об этом самом десанте американцев, но голова, как назло, была пустой, как дырявый кошелек, в неё ничего не лезло, кроме огромного желания спрятаться подальше от луны-черепа.

– И я тоже вспомнил об этих самых нашивках, – сказал Гуча так, словно он был истиной в последней инстанции. – Мамой клянусь!

– Ладно, – веско сказал Берзалов, довольный тем, что хоть что-то прояснилось, – потом разберёмся.

– На броню и вперёд! – скомандовал Гаврилов, который наконец-то осознал свою ошибку насчёт нелюдей.

***

Зарницы на юго-западе стали зримее. Пошёл дождь – мелкий, как пыль. Радиация подскочила в среднем на десять микрорентген и была уже выше нормы в три раза. Курск, в который ударили крылатыми ракетами, обошли западнее, потому что по карте получалось, что весенние ветра здесь дули с запада на восток, а значит, и фон местности был ниже. На востоке что-то всё ещё горело. Высказали предположение, что на средне-русской равнине из-за тектонического сдвига вулкан открылся, и дым стлался над горизонтом – привычный, как часть пейзажа. А ещё пахло самой настоящей серой. Позади, на севере, было светло и ярко, словно там всходила заря, впереди же – мрачно и зеленовато, как в большом, мутном аквариуме. И двигаться туда, честно говоря, совсем не хотелось. Если всё это «умная пыль», думал Берзалов, то какого чёрта мы туда прёмся? Но вопрос был, что называется, чисто риторическим, из области душевных терзаний, которые не имели к реальному делу никакого отношения. Поскулил немного, тяжело подумал Берзалов, и вроде бы полегчало.

– Товарищ старший лейтенант, ещё танки… – почти растерянно сообщил Клим Филатов.

Берзалов только на секунду отвлёкся, чтобы почесать голову под чудо-шлемом, которая нещадно потела, и, как назло, проморгал в прямом смысле слова появление красной «галки» на экране СУО, поэтому с напрасной надеждой выдохнул:

– Наши?!

В отсеке повисла напряженная тишина. Даже Сэр перестал лаять.

– Какие же это «наши», – с укором сказал Гаврилов. – «Абрамс»... А на тринадцать часов ещё двое...

– Ну слава богу, – с облегчением ответил Берзалов. – А то, понимаешь, смерти уже надоели.

– А враги, это не смерть?

– Это не смерть, – легко согласился Берзалов, – это отмщение.

Все загоготали, радостные, что «абрамсам» досталось.

– И то правда, – со смешком ответил Гаврилов, которому, честно говоря, было наплевать на всех врагов вместе взятых, иначе он не был бы пограничником.

Они находились на плоской возвышенности, через которую пролегала едва заметная грунтовая дорога, а справа, ниже, перед обожженным радиацией лесом, там, где асфальтовая дорога упиралась в железнодорожные пути, и находились эти самые бедняги «абрамсы», конечно же, приплюснутые, как консервные банки. Ловко их, невольно восхитился Берзалов непонятно чему, впрочем, жалея великодушно поверженных врагов и перенося их печальную участь на свою судьбу, он нисколько не спадал в умиление. Врезал им кто-то по первое число, значит, за дело. Колюшка Рябцев по привычке, как клоун, схохмил:

– Не верю… – и скривился в своей страшной, косой ухмылке.

Однако в прицел было хорошо видно, что один пришибленный танк стоял прямо перед станцией – на перроне, и передние катки у него разведены, как ноги у женщины, а два других – отсюда не было видно – перед лесом. Берзалов готов был руку отдать на отсечение, что все три танка целились куда-то назад и чуть правее ему за спину, через пустошь, в сторону другого леса. Даже захотелось оглянуться. Но к его удивлению СУО больше ничего не идентифицировала – лишь кромку сосен и одиночные кусты на поле. Чудеса в решете, да и только.