– Не умеют они по-нашему… – объяснил Гаврилов выражая тем самым мысль, что к тяготам они не привыкли, готовили их на роль господствующей расы, а получилось шиворот-навыворот.

– Как это так? – удивился Берзалов, и вдруг подумал, что, чем быстрее они уберутся за мост, тем будет лучше.

Вот такое страстное желание охватило его, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот, ведь за рекой Псёл начинались неизведанная область с «умной пылью». Он даже оглянулся на этот мост, как будто хотел удостовериться, что он никуда не делся. Мост, действительно, находился на месте: из-за крайних сосен торчали металлические фермы красно-бурого цвета. Но уходить, не допросив пленных, было бы вдвойне глупо. Во-первых, американцы наверняка что-то знали, а во-вторых, он был просто обязан понять состояние противника и сообщить о нём в штаб бригады, так сказать, оценить стратегическое состояние врага.

– Американцы, чего с них возьмёшь? Знаете, о чём они первым делом заявили?

– Нет, – ответил Берзалов, но ему стало интересно.

– О женевской конвенции сорок девятого года обращения с военнопленными.

– Ишь ты! – воскликнул Берзалов. – Страшно, – и брезгливо посмотрел на американцев. – Как начинать, так они смелые, а как ответ держать – так я не я и хата не моя. Чудны твои дела, господи!

Американцы снова что-то залопотали, отчаянно жестикулируя, особенно старался негр в твидовом пиджаке.

– Чего они хотят?

– Говорят, что они не виноваты, что им приказали, – сообщил Жуков.

Берзалов вспомнил, что Жуков, похожий на Есенина, числился у них переводчиком. Кто бы подумал, что пригодятся его таланты.

– Скажи, что все так оправдываются. А ещё скажи, что раз они первыми начали войну, то расстреляем к едрёне-фене. А ещё скажи, что мы дикари и всякие конвенции нам не указ. Ведь они считали нас дикарями?!

– Считали, – злорадно согласился Архипов, и глаза у него азартно заблестели.

В следующую минуту американцы выдали столько незнакомых слов, что у Берзалова заболела голова. Не врали американцы. Пахло от них большим-большим несчастьем, растерянностью, но не тем несчастьем и не той растерянностью, которой пахли «наши» после поражения, всё-таки они сохраняли русский «дух», а вселенским страданием и вселенской же безысходностью. Ещё они готовы были шарахаться от каждого куста – то ли потому что попали в чужую страну, то ли просто были смертельно напуганы. Англосаксы, одним словом, чего с них возьмёшь.

– Говорят, что они теперь не американцы.

– А кто?.. – со сдержанным изумлением спросил капитан Русаков.

– Дурилки картонные, – со смешком поддакнул Гаврилов.

– Манкурты, а не американцы… – недоумённо произнёс Жуков, показывая всем своим видом, что слово ему незнакомо, но он перевёл правильно. – Просят не убивать их.

Однако, к удивлению, слово «манкурты» было произнесено на русский манер: с правильным ударением и с окончанием «ы».

– Какие ещё манкурты? – чрезвычайно удивился Берзалов и готов был уже взвиться от возмущения, потому что, что ни день, то новости: то манкурты, то луна-череп, то «умная пыль». Ничего не поймёшь, только запутаешься. Воистину, мир перевернулся.

– Они себя так называют, мол, говорим, что понимаем. Мол, потерянные мы на веки вечные, и нет нам спасения, ну и прощения тоже заодно.

– Гы-гы-гы!.. – зареготал кто-то.

– Вот это правильно, – удовлетворенно заметил Русаков.

Действительно, пленные выглядели очень странно, одетые цивильно кто во что горазд. Негр был в твидовом пиджаке, подпоясанный рваной женской шалью, тот, что легко раненый, вообще – в галошах на босую ногу. Третий – в бушлате, только этот бушлат из чёрного стал неопределенного бурого цвета. Ну а четвертого Берзалов не разглядел, им занимался Чванов.

– Ничего не понял! – возмутился Берзалов. – Говорите точнее! – потребовал он.

Негр, словно от отчаяния, что-то закричал. У него были белые, как будто фарфоровые зубы.

– Родины у них нет, – перевел Жуков, – вот они и пали духом. Отрекаются они, – и для убедительности потыкал в подбитый «абрамс», который выглядел так, словно спереди его ударили огромной-огромной лопатой: передний отсек с водителем был смят, башня – как гармошка, пушка изломана, словно спичка, а гусеницы – в дугу.

– Подожди… подожди… – стал догадываться Берзалов. – Так что… разбомбили их, похоже, к едрёне-фене?.. – обрадовался он. – Что, всю Америку?.. Ха!!! – от восторга он хлопнул себя по коленкам и на мгновение забыл обо всех своих заботах. Вольготно и легко сделалось у него на душе. Так вольготно он чувствовал себя только с Варей. – Это круто меняет дела! Ты понимаешь, Фёдор Дмитриевич?!

О Победе с большой буквы никто не сообщает. Победа – она есть, или её нет. Победа – это знамя, которое несут несколько поколений. Победой вдохновляются. О Победе слагают песни, пишут книги и снимают фильмы. Тем более, если это Победа в Третьей мировой! Только какой ценой, тяжело подумал Берзалов.

– Понимаю, – степенно, как подобает серьезному человеку, объяснил Гаврилов. – Кончилась Америка! Получается, что это грубый исторический факт! И запал у них кончился. Воевать не хотят, дурилки картонные. Родины-то нет. Говорят, шли к нашим сдаваться. Сил, говорят, на исходе. Жрать хочется. А завшивели до предела. Я такого ещё не видел.

– Ишь ты! – ещё пуще обрадовался Берзалов, хотя радоваться, конечно, было кощунственно – разбабахали огромный континент, жалко ему вдруг стало бедных американцев вместе с их мечтой свернуть весь мир в бараний рог. Перестал существовать самый грозный противник, и от этого в душе образовалась пустота. Что теперь делать, непонятно.

– Плачут, что спутников у них теперь нет, «джипиэс» не работает, мороженое и кока-кола кончились. Командиры разбежались.

– Первыми! – многозначительно добавил Жуков. – А некоторые попросту застрелились от восторга.

– Ха! – ещё радостнее воскликнул поражённый Берзалов. – Выходит, мы войну выиграли?! – все ещё не верил он сам себе.

– Выходит, – не менее восторженно произнёс Русаков, – неожиданно…

– Вояки хреновы! – сказал кто-то, кажется, Петр Морозов, демонстрируя великое русское превосходство, помноженное на долгое страдание всего русского народа.

Все толпились и таращились на американцев, словно на диковинку, словно это был вымирающий вид, жалкий, убогий и несчастный – манкурты, одним словом.

– Так, а почему все собрались, как на смотрины?! – всё-таки нашёл причину разозлиться Берзалов. – Рассредоточиться. Остаются Жуков, мы с Федором Дмитриевичем и капитан Русаков. Архипов, Юпитин, – Берзалов взглянул на часы, – выступаем через двадцать минут.

– Самое интересное, что манкуртами их наши, в смысле, русские назвали, а эти, как попки повторяют, – счастливым голосом сказал Гаврилов.

– Только голову морочат! – с облегчением воскликнул Берзалов. Одной тайной стало меньше. – Спроси у них, как они узнали, что США кирдык?

– Уже спрашивали, – улыбаясь до ушей, ответил Жуков. – Говорят, что сигнал приняли с подлодки, которая шли в Чёрное море нас бомбить, мол, что делать? Штаб развален, командные пункты молчат, командование ни гу-гу, ну и всё в том же духе, – добавил Жуков.

– Здорово! – признался Берзалов. – Неужели мы им козью морду сделали?! Это же исторический момент! – всё ещё не верил он себе. Срочно надо в штаб сообщить! Рябцев!

– Ну так-х-х-х! – гордо воскликнул Гаврилов, и с его лица можно было писать икону, настолько оно было одухотворенным.

– Единственная приятная новость за полтора года, – с лёгкой душой вздохнул Берзалов. – Теперь мы совсем по-другому заживём! Теперь же можно свободно вздохнуть! Президента выбрать. Спроси, что стало с подлодкой. Рябцев!

– Не дошла до места встречи. Они её три месяца, как манну небесную, ждали.

– Конечно… – сказал капитан Русаков со знанием дела. – Босфор завален ядерными минами. Наши черноморские вертолетоносцы и завалили. У меня там кореш служил, так из всей эскадрилий три машины осталось. А подлодка шла, видно, с крылатыми ракетами.