— Три дня? — спросил с сомнением.

7 февраля в полдень Назаров подал в отставку.

Круг ударил по больному:«. .7) Войсковой Круг единогласно просит и настаивает, чтобы генерал Назаров в этот грозный

час не слагал с себя полномочий Войскового атамана и тем самым исполнил бы долг истинного сына Тихого Дона».

Назаров нагнул голову, сказал невнятно:

— Долг свой исполню.

Обритый, обстриженный наголо Богаевский, после смерти Каледина покинутый всеми и готовый скрываться, выступал на Круге с последней речью.

— Одиннадцать лет прошло, как я поверил в казачество. За эту веру, быть может, придется поплатиться... Какая-то дьявольская затея вселилась в русских людей. Словно все сразу ополоумели.

Большевиками приготовлен галстук всей интеллигенции, они расстреливают ее, а кое-кого и пытают. Зверь-человек освирепел теперь больше, чем когда-либо. А ведь это та самая интеллигенция, которая еще при Александре Первом добивалась свободы народу. Декабристы складывали голову за свободу. Но народ остался рабом.

Новочеркасск будет занят. Расправа несомненно будет... Я ухожу, чтобы своим именем кое-кого в ipex не вводить. Доведется, послужу еще. Не доведется, не поминайте лихом.

Я не верю, что большевики пришли спасти Дон, не верю потому, что у меня есть и образование, и знание истории. Кому-то надо подчиниться. Но кому? Красивые слова на знамени большевиков: «Свобода, равенство, братство». Не свершится, не сбудется это. Не проведут в жизнь эти святые лозунги.

Не дай бог, если Круг разбежится. Этого одного я боюсь... Вы должны понять сказанные Алексеем Максимовичем слова: «Если бы мне только два полка, да разве это было бы...».

Свой позор пережить не мог...

А мне пока остается немного — уйти отсюда. Простите, не судите...

На другой день утром Богаевский уехал. Расчет его был ясен. Он и Каледин были на всю Россию объявлены контрреволюционерами, но Каледина уже нет, а Богаевский уходит. А Круг — все же выборный, народный орган...Большевики на переговоры пойдут: немцы начали наступление, война на два фронта для большевиков — большая роскошь. Может быть, удастся зацепиться...

Мобилизация сорвалась. Последняя надежда — 6-й Донской казачий полк, только что прибывший на Дон, невзирая на торжественную встречу и торжественные проводы на фронт против большевиков, бросил позиции и пошел домой, пока не перерезали дорогу вверх по Дону.

— Казаки, а как же приказ атамана? — метались средь проходивших в порядке сотен офицеры-партизаны.

Из рядов насмешливо ответили.

— Приказ у нас такой: «Ребята, по домам!»

Войсковой Круг сгоряча ввел на фронте смертную казнь, но дела уже было не поправить, да и смертную казнь после протеста 28 делегатов отменили...

По городу гулял слух: Голубов передал записку, что сохранит город. Все лезли с вопросами к Назарову. Тот ничего не знал.

i!

il

Он вернулся из поездки по войскам (войск почти не было), вылез из крытого авто. Конвой из партизан спешился, шершавилась замокревшая шерсть на лошадях. Предупрежденный офицер штаба ждал и взял под козырек. Проходя, Назаров остановил на нем взгляд.

— Да. Поезжайте и передайте: казаки никакой помощи оказать не могут.,. Ввиду неудавшейся мобилизации... И что я больше не смею задерживать на Дону Добровольческую армию, — безнадежно махнул рукой и прошел в здание Войскового штаба.

8-го вечером красные ударили по Ростову из Батайска тяжелыми. Генерал Марков, руководивший отходом из Батайска и считавший сдачу этого села своей виной, процедил сквозь зубы.

— Краснокожие...

В штатском костюме и шляпе набекрень Марков походил на героя-любовника из оперетты.

Решение было принято. Часть обозов отправили в Нахичевань и дальше на Аксайскую. Войска таганрогского направления получили приказ оттягиваться в Ростов.

Утро было серым. Сырость, слякоть, густой туман. К знакомым запахам добавился новый — горелой бумаги.

С утра загрохотало. Большевики вели наступление из села Султан-Салы, от Чалтыря и со станции Хопры, охватывали город полукругом. В Темернике постреливали местные подпольщики Зявкина.

По пустынным улицам кучками, озираясь, пробегали юнкера, последнее время они опасались ходить в одиночку.

Казачьи полки, стоявшие в Гниловской, просто ушли из станицы. «Казачьи колонны спокойно, на виду у нас, уходили за горизонт», — вспоминали потом красногвардейцы.

К полудню бой подкатился к самому городу. Красная конница отрезала добровольческий бронепоезд, и белые, лишившись основной огневой силы, стали поспешно отступать. Арьергард Черепова, перестреливаясь с изменившими гниловски-ми казаками и рабочими с Темерника, прошел Гниловскую. Вслед за ним в станицу (уже в полдень) вступили советские войска. Добровольцы, прикрывая город, копились у кирпичного и цементного заводов. Чернецовцы, офицеры-павловцы, студенты, ударницы с пулеметами, Георгиевский батальон — все эти части, перемешанные отступлением, не имея единого командования, дали под Ростовом последний бой.

Большевики взяли кирпичный и разбили цементный завод. К двум часам дня их цепи залегли на окраинах города. Две роты студентов были сбиты и побежали вверх, до Малого проспекта, к своему штабу. Но остальные устояли, и красная пехота, вырвавшаяся вперед без артиллерии, отступила, ушла.

Заспешили, боязливо пригибаясь и помахивая флагами и шапками, делегации...

Добровольческое командование отдало приказ об эвакуации города. Командующий войсками района генерал Африкан Богаевский, брат калединского соратника, распорядился распустить учащихся с занятий, закрыть магазины, жителям запрещалось выходить на улицу после 6 часов вечера. В четыре пополудни он объявил городскому самоуправлению, что армия уходит и снимает караулы.

3-я сотня чернецовского отряда стояла арьергардом у вокзала, прикрывая отход армии. Подкрадывались сумерки. Красные, дождавшись артиллерию, ударили из Гниловской, поддержали из Батайска. Синий снег розовел под шрапнельными вспышками. Подъесаул Лазарев разглядывал в бинокль пугливо погасившие огни Гниловскую и Олимпиадовку, пытался засечь, откуда стреляют.

Грохнуло и завизжало прямо над головой. Чей-то вскрик. Забегали, засуетились партизаны. Ординарец вполголоса сказал из-за плеча.

— Штаб-ротмистр Иноземцев...

Из станционной будки высунулся телефонист.

— Господин есаул, ктелефону... — смущаясь и опуская глаза, сказал. — Красная гвардия. Подключились как-то...

Лазарев взял трубку.

-Ну?

— Дружески советую положить оружие. Иначе будет плохо.

— А не подавитесь?

«Друг нашелся!». Невидимая большевистская батарея ударила очередью, положила партизан на снег, загнала в укрытия. «Нащупали. Потому и звонили...»

— Где командир? От генерала Корнилова...

Мальчишка-офицерик, вчерашний гимназист, щелкнул каблуками, протягивая пакет, сказал, явно рисуясь.

— Мы бросаем этот богатый, но духовно-жалкий и тупо-торгашеский город.

Лазарев, не отвечая, надорвал пакет.

— Командиры взводов, ко мне! — обернулся на партизан, тащивших убитого штаб-ротмистра (усы забиты снегом, прямой пробор растрепался...). — Бросьте труп...

В пять часов Добровольческая армия выстроилась на углу Пушкинской и Ткачевского, у особняка Парамонова. Корниловский ударный полк... три офицерских батальона: Новочеркасский, 1-й и 2-й Ростовские... морская рота в черных шинелях... юнкерский батальон со студенческой ротой... партизаны... Неженцев в черкеске на серовато-пепельной лошади разъезжал перед строем. Темнело. В тревожном ожидании промелькнул час. Из особняка вышли генералы. Корнилов в полушубке с генеральскими погонами, приложив руку к папахе, сбежал по лестнице к вскинувшему голову вороному текинскому коню. В тени высокого крыльца, окруженный конвоем садился в седло. Со звонким цоканьем засеменили по скользкому высокими тонкими ногами подобранные горбоносые кони. Один из конвой-цев вез свернутый национальный флаг.