— У меня достаточно времени, — ответил он.

— Это так, — сказала Маргарет. Она снова села в кресло и кликнула своих женщин.

Ему давали понять, что он свободен. Это было для него внове, и он был настолько ошеломлен, что подчинился. Позднее она заплатит за это. Если он решит потребовать с нее плату.

У ребенка резались зубки, и он непрестанно капризничал. Что бы ему ни дали, все ему было не то и не так. Когда бабушка баюкала его, он вопил, прося соску с сахаром; когда тетушки совали ему сахарную соску, он ревел, требуя материнскую грудь; когда мать давала ему грудь, он колотил по ней так, что оставались синяки, и продолжал настойчиво орать. Его мать готова была кричать вместе с ним, хотя бы только для того, чтобы не слышать его воплей.

— Ну прямо маленький принц, — сказала Лейла с негодованием. До того, как родился этот ребенок, она была главной среди младших жен. В конце концов, она имела право на превосходство над Сайидой: та была всего лишь младшей дочерью в своей семье, да и замуж вышла поздно. Но Сайида сделала то, чего Лейла не могла — она подарила мужу сына, и таким образом стала важной персоной в пределах их маленького мирка.

— Принц, — повторила Лейла, изящно прижимая ладони к ушам. — Его капризы — закон для нас. Ну почему я не могу выспаться с тех пор…

Сайида сжала зубы, чтобы не сказать что-либо, о чем потом придется пожалеть. Грудь ее затрепетала. Она рискнула покачать Хасана на своем колене. Его крики перешли в рев пополам с икотой.

— Ну вот, — произнес женский голос от входа. — Что такое? — Вошедшая подхватила Хасана на руки.

Тишина наступила столь внезапно, что у Сайиды закружилась голова. Долгое мгновение она просто сидела и наслаждалась этой тишиной. Затем открыла глаза и огляделась.

Хасан наконец нашел то, чего хотел. Его пальчики запутались в самых великолепных в мире волосах. Невероятно — но он даже начал смеяться!

Лейла тихонько взвизгнула. Дородная неторопливая Фахима вышла, чтобы принести еды и напитков, как того требовал закон гостеприимства, но прямо взглянуть на гостью не решилась. Матушка — для Сайиды она всегда и бесповоротно была Матушкой — села очень прямо и неподвижно. Она не заходила так далеко, чтобы прямо выразить антипатию, но на ее лице явно читалось неодобрение.

Сайида не обращала внимания ни на кого из них.

— Марджана! — Сайида бросилась к гостье, держащей на руках ребенка. Хасан даже не нахмурился. Он был совершенно заворожен и блаженствовал. — Марджана! — вновь вскрикнула его мать. — О чудотворица! Не желаешь ли ты усыновить его?

Марджана улыбнулась и покачала головой. Она снисходительно принимала и бурные выражения чувств Сайиды, и выходки Хасана, дергающего ее за волосы.

— Мир тебе, — сказала она, — и мир этому дому.

Это напомнило Сайиде о хороших манерах. Она поклонилась так учтиво, как только могла, в то время как ей хотелось плясать от радости.

— Да осенит мир Аллаха тебя, твой приход и твой уход, и пусть твое пребывание здесь будет долгим и благословенным. — Она сглотнула. — Марджана! Когда ты вернулась? Где ты была? Надолго ли ты останешься? Ты знала о Хасане? Ты…

Марджана рассмеялась:

— Все по порядку, о стремительная! Я вернулась только что, я была там, где была, я останусь до вечерней молитвы, и да, я знала и о Маймуне и об этом его прелестном сыне.

Лейла сделала знак против дурного глаза. И сделала это не только для того, чтобы отогнать демонов, которые могли услышать, как Марджана дерзко превозносит достоинства Хасана.

— Этот ничтожный пащенок, — промолвила Лейла, — доводит нас до умопомешательства.

Марджана едва взглянула на нее. Сайида спрятала усмешку. Лейла не только знала о том, что прелестна, но и была уверена, что никто не может не заметить этой прелести. Но рядом с Марджаной она просто-напросто усыхала до полной неприметности. Марджана была великолепна, небывало, ошеломляюще прекрасна. Ее кожа была подобна слоновой кости. Очи ее были словно чистые изумруды, или, как не раз злобно говаривала Лейла, словно кошачьи глаза. Ее волосы были тем богатством, ради которого можно пойти на убийство: прекрасные, невероятного цвета темного сладкого вина, до которого добрым мусульманам воспрещено дотрагиваться, они ниспадали до колен. Здесь, в знакомой до отвращения комнате, среди суматохи, создаваемой четырьмя женщинами и ребенком, она сияла, как драгоценность. Даже в скромной простой одежде она выглядела так, словно была облачена в шелка и золото.

Фахима вернулась в сопровождении служанки, принеся все необходимое для маленького пиршества. Матушка молча неодобрительно взирала на это. Лейла принюхалась и нахмурилась:

— Зирбаджа? Фахима, мы же хранили ее для…

Матушка взглянула на нее. Этого было достаточно. Лейла надулась, но умолкла.

Марджана откусила немного хлеба с солью, взяла кусочек халвы, плеснула в бокал немного зирбаджи, полила рис острой приправой из чеснока и пряностей. Хасан с жадностью потянулся к еде. Марджана задобрила его халвой, которой он и удовольствовался.

Мираж. Нет, подумала Сайида, не мираж. Марджана. Остальные, даже Лейла, относились к Марджане с настороженностью, почти со страхом. Она была семейной легендой и семейной тайной. Немалая тайна, и вот она сидит, смакует зирбаджу и пьет крепкий сладкий кофе из серебряной чашечки, какие подаются только очень важным гостям.

Когда Марджана отведала всего и должным образом похвалила угощение — вытянув из Фахимы имя нового пекаря, обосновавшегося на базаре и проходившего обучение на кухне самого султана, — то завела какой-то длинный и неинтересный разговор.

Сайида была обучена следовать необходимости. Но она никогда не могла научиться терпению. При старших женщинах Марджана никогда не рассказывала лучшие свои истории. Для них она была чудачкой с дурной репутацией, и они терпели ее потому, что так приказал им их господин и повелитель, и проявляли гостеприимство потому, что так завещал Пророк. Для Сайиды она была просто Марджана, и это было весьма непросто. И это было чудесно и великолепно, и историям Марджаны не было равных, потому что они были правдивы.

Но Марджана не рассказывала их всем и каждому, а нарушить законы вежества Сайида не могла. Она сидела у ног Марджаны, стараясь помнить о достоинстве замужней женщины и не ерзать от нетерпения. Несомненно, Матушка знала об этом. Она прослеживала каждый шаг Марджаны на каждом фарлонге долгого пути в Мекку; поминутно задавала ей вопросы о каждом из ее попутчиков; просила описать каждый камень каждого святого места в этом святейшем из городов.

Лейла, единственная из всех, пришла на помощь Сайиде. Она томно зевнула, словно кошечка, и потянулась, демонстрируя в выгодном свете округлости своей фигуры.

— Я прошу всемилостивейшего прощения нашей гостьи, — сказала она, — но мой муж и повелитель должен прийти ко мне сегодня, и я должна отдохнуть, иначе я вряд ли смогу доставить ему удовольствие.

Сайида закусила губу. Матушка была выше ревности. Фахима не обращала внимания. Но они вспомнили о неотложных обязанностях. Они не могут оставить важные дела ради Марджаны; ничего не оставалось, как поручить гостью заботам Сайиды.

— С меня будет достаточно, — сказала Марджана, — если я побуду с маленьким принцем. Если его мать пожелает отдохнуть часок…

— Конечно же, она не пожелает, — резко возразила Матушка. — Ступай, девочка. Проводи госпожу в сад. И попридержи свой язычок. Гостье не следует выслушивать все глупости, которые так и сыплются с него.

Сайида, чрезвычайно довольная собой, танцевала вокруг розового куста, которым Фахима ужасно гордилась.

— О сиятельная! О великолепная! — Сайида сорвала цветок и уткнулась в него носом, вдыхая аромат. Марджана смотрела на нее смеющимися глазами. Сайида подхватила на руки Хасана, успевшего проголодаться, и опустилась на траву, чтобы покормить его. Но ее улыбка была отнюдь не улыбкой материнского счастья. — Ведь они сделали это все потому, что ты так хотела, правда? Даже Лейла?