— Лейла не участвует ни в чьих интригах, кроме своих собственных. — Марджана осыпала голову Сайиды розовыми лепестками. Хасан, сосавший грудь, засмеялся. Марджана провела ладонью по своим волосам, легким, шелковистым и необычайно мягким. Эта мягкость была странной, ибо сама Марджана отнюдь не была нежным созданием. Она сбросила свои покрывала и широкое верхнее платье темного цвета. То, что было под платьем, ужаснуло бы Матушку и весьма заинтересовало бы Лейлу: одежда, в какой ходили молодые мужчины Дамаска.

— Это не опасно? — спросила Сайида. Вопрос был глупый, но не спросить она не могла.

Марджана гибким движением опустилась на траву и сноровисто заплела волосы в косу, перевязав ее лоскутом зеленого шелка и перебросив через плечо. Ее улыбка была подобна белозубому оскалу хищницы. Это была неженская улыбка, и все-таки в ней было что-то невыразимо женственное. Такова уж была Марджана.

— Это совершенно безопасно, — ответила она. — Разве иначе я затеяла бы это?

Сайида осторожно обдумала этот вопрос. Хасан ущипнул ее за нежную кожу груди. Она наклонила к нему голову.

— Я умерла бы за него, — сказала она, обращаясь скорее к себе самой. Потом подняла лицо. — И ты тоже.

Улыбка пропала с лица Марджаны. Она вскочила. Сайида в испуге вскинула руки, защищая сына, потом опустила их, не прося, однако, прощения. Марджана не заметила ничего. Она кружилась в безумном танце, она словно бы была солнцем, а Сайида — робкой тенью. Она была грациозна, как пантера в прыжке, столь же необуздана и столь же смертоносна.

Но Хасану не грозило ничего. Марджана буквально упала наземь перед Сайидой и ее сыном.

— Ты слишком доверяешь мне, — сказала она.

Сайида покачала головой.

— Упрямица!

Сайида улыбнулась.

Марджана вздохнула.

— Дитя! Знаешь ли ты, что думает обо мне твой муж? Что я вхожу в число самых богатых людей города, что я чересчур фанатична в своей вере и чересчур люблю добрые дамасские клинки, ибо копья плоти у меня, увы, нет. Он жалел бы меня, если бы меньше меня презирал.

— Ах, — сказала Сайида, ничуть не встревоженная, — он мужчина, и недавно приходил доказывать это. Конечно же, он невыносим.

— Дарует ли он тебе счастье?

Это был отнюдь не праздный вопрос, каким бы ленивым тоном он ни был задан. Сайида слегка вздрогнула. За Хасана она больше не боялась. Но за его отца…

Она ответила Марджане правду:

— Мне двадцать один год. Все мои сестры были выданы замуж, едва достигнув женского возраста. Я была самой младшей, последним горьким разочарованием, до того как Аллах сжалился над нашей семьей и послал ей сына. Но вопреки долгу и обычаю мой отец снисходил до того, чтобы питать ко мне теплые чувства. Я выросла на твоих глазах, и ты знаешь, что он позволял мне жить более счастливо, чем у меня на то было право. Но истина есть истина. «Для женщины существует лишь выбор между замужеством и могилой.» Отец спросил моего согласия. Он не приказывал мне. Он предложил мне выйти за Маймуна, и я согласилась.

— Но счастлива ли ты?

— Ты видела Маймуна.

Глаза Марджаны были прищурены, это был опасный признак. Сайида твердо встретила их взгляд:

— Он дал мне счастье.

Марджана прикрыла глаза. Сайида даже пошатнулась, освободившись от натиска этого взгляда. Это была правда, твердило ее сердце, с силой колотясь возле прильнувшей к ее груди щечки Хасана. Маймун не был совершенством. Он был слишком молод, чтобы приобрести мудрость, он был блистателен и знал это, он был мужчина. Но он был Маймун. Сидя в брачную ночь подле жены и в первый раз созерцая ее непокрытое лицо, он не отшатнулся. Он даже не отвел глаз. «Не красавица, — сказал он ей потом, будучи слегка пьян, но сохраняя рассудок. — Но и не уродина. В самый раз для меня.»

— Ответь мне, — сказала Сайида гостье, — где ты была с тех пор, как я видела тебя в последний раз? Не считая Мекки, конечно.

— Что? Ты не веришь?

Саийда поклонилась так изящно, как только могла поклониться с ребенком на руках:

— Воистину, о хаджини, эта солнцепоклоннница претендует на малую причастность к святыням. Отнюдь не на то, что осмотрела и потрогала каждый камень между Дамаском и Каабой.

Марджана рассмеялась. Такой радостный смех редко можно было услышать из ее уст. Хасан оторвался от материнской груди, уставился на Марджану и засмеялся ей в ответ. Он все еще смеялся, когда снова оказался на коленях у гостьи. Сайида подавила в себе желание воспротивиться этому. Она подалась вперед:

— Ну же, — приказала она, — рассказывай.

— Слушаю и повинуюсь, — ответила Марджана.

Марджана побывала везде. И делала все, как была уверена Сайида. Делала то, что и не мечтала делать ни одна женщина, и даже кое-что из того, чего не мог бы вообразить ни один мужчина. Когда Сайида была маленькой, он верила каждому слову каждой истории как чистейшей правде. Когда она стала постарше, то решила выбросить из головы эти сказки и бредни. Но теперь она снова верила им. Марджана была Марджаной. Ей не нужно было раскидывать сети лжи.

Марджана принесла с собой подарок: какой-то очень странный плод, снаружи покрытый коричневыми волосками, а внутри зеленый, блестящий и кисло-сладкий. Он был принесен из страны, еще более странной, чем он сам, и более далекой, нежели могла представить себе Сайида.

— Это так же далеко, как звезды? — спросила она.

— Не настолько далеко, — ответила Марджана, — и не так далеко, как мне порой приходилось путешествовать. Существуют миры внутри этого мира, далеко за морями. И люди… Она покачала Хасана на колене, глаза ее загорелись от воспоминаний. — Люди цвета земли, поклоняющиеся солнцу. Чернокожие люди, обитающие в пустыне, где погиб бы самый выносливый бедуин. Они живут там нагими, облаченные лишь в свою гордость, и весь мир для них составляет тень, в которой можно поспать днем. Они не испугались меня. Они встретили меня с почтением, как духа воздуха.

Сайида проглотила последний кусочек плода. Она резала его ножом Марджаны, новым и прекрасный лезвием. Потом она повертела его в пальцах:

— Еще один нож, сработанный отцом?

— Маймуном.

Сайида подняла брови:

— Я надеюсь, что это было сделано не ради меня.

— Его изделия хороши, — ответила Марджана, — что бы он обо мне ни думал.

— Ему неизвестна правда.

— Ты не веришь ему?

— Отец не счел необходимым говорить ему. Как же могу я?

— Твой отец не счел необходимым говорить и тебе.

— Ему это было не нужно, — промолвила Сайида. — Он все еще полагает, что лучше бы мне этого не знать никогда. Но он был достаточно мудр, позволив Маймуну пребывать в покое неведения. Уж слишком Маймун настойчив, пытаясь защитить меня от всех невзгод в этом мире.

— Даже от деторождения?

Их глаза встретились, во взглядах обеих было понимание. Сайида вздохнула, пожав плечами:

— Он дал мне Хасана, не так ли? И это великое сокровище. Даже когда у него режутся зубки.

Марджана посмотрела на ребенка, дремлющего у нее на руках.

— Этим утром я убила христианина, — сказала она.

Сайида застыла. Она не думала ни о Хасане, ни даже о Маймуне. Ее взгляд был устремлен на Марджану.

— Это было так просто, — произнесла Марджана. — Один удар, прямо в сердце. Его жена даже не проснулась. Это был добрый клинок, выкованный твоим отцом.

— Я надеюсь, ты скажешь это ему.

Марджана снова стала укачивать Хасана. Она выглядела скорее юной девушкой, нежели женщиной. Но затем она подняла голову, и лицо ее не было человеческим.

Сайида вздрогнула. Временами было трудно помнить, кем была Марджана. Не женщиной. Даже не человеком. Она очень хорошо изображала человека; но порою эта маска внезапно слетала, уничтоженная одним словом, жестом или вспышкой света в этих огромных кошачьих глазах. «Ифрита, — произнесла Сайида почти вслух. — Дух огня.»

За движениями Марджаны трудно было уследить, она двигалась быстрее, нежели любой смертный. Она очень осторожно положила Хасана на руки его матери, и застыла так неподвижно, как не смог бы никто из людей. Она села на пятки, словно служанка, но она не более чем играла роль прислуги. Так же, как играла роль женщины.