Так кто может упрекнуть семнадцатилетнего юношу, тоже заболевшего морской лихорадкой? Отец, который все же надеялся отправить Вильгельма в кавалерию, скоропостижно умер 26 сентября 1904 года, в возрасте 52 лет. Мать предоставляет сыну свободу действий, и юноша подает документы в морской кадетский корпус, расположенный в Киле.

КАДЕТ КАКАРИС

Комиссия тщательно проверяла биографии каждого соискателя. Канарис — с их точки зрения — был идеальным кандидатом. Он происходил из «хорошей» семьи — для тогдашнего ВМФ это было даже важнее, чем школьная успеваемость. Кроме того, фрау Канарис не колеблясь уплатила 4800 марок — плату за четыре года обучения. По тем временам это была очень большая сумма. Именно она спасала от проникновения в элитные ряды морских офицеров всяких нежелательных элементов — сыновей мелких бюргеров и уж тем более рабочих.

Итак, 1 апреля 1905 года Вильгельм стоял перед мрачным зданием старой школы палубных офицеров на кильской Мулиусштрассе — как правило, именно здесь начиналась карьера офицеров императорского флота. Вместе с ним сюда поступили еще 158 абитуриентов.

Строгость и дисциплина, полное послушание, безжалостная зубрежка и муштра, доводившие до полного физического изнеможения, — такими выдались первые месяцы пребывания на флоте.

Сперва обучение проходило на берегу. Новобранцы знакомились с пехотным делом. Началась однообразная череда «ружейных приемов», приходилось маршировать и ползать по-пластунски, мучиться от постоянных ночных побудок, построений, от каждодневной чистки оружия.

Через 4 недели новоиспеченных кадетов распределили по трем учебным парусным судам. Канарис попал на корвет «Штайн». Пожалуй, во всем императорском флоте сильнее всего муштровали будущих офицеров именно на этом судне водоизмещением 2843 тонны. Экипаж его состоял из 20 офицеров, 449 унтер-офицеров и матросов, 50 кадетов и 210 юнг. Работы хватало всем: парусником было очень трудно управлять — он нормально шел лишь при сильном бризе.

Кадетов одели в короткие синие кители с золотыми пуговицами; на боку висел морской кортик, при ближайшем рассмотрении оказавшийся «старым, тупым ножом», как вспоминал сам Канарис.

Новички, понятное дело, возомнили себя почти уже офицерами. Впрочем, их заблуждения скоро рассеялись. Кадетам предстояло изо дня в день доказывать свою храбрость: их заставляли карабкаться на самую высокую брам-рею и балансировать на этой головокружительной высоте. Юноши были счастливы, когда наконец заканчивались эти страшные упражнения и начинались занятия штурманским или артиллерийским делом.

Зато часы ночной вахты выглядели идиллически: кадеты быстро выучились спать стоя.

* * *

После первичного обучения у побережья корвет взял курс на датский мыс Скаген, а затем Исландию: предстояло совершить переход в Средиземное море. По пути открывались чудные виды, однако кадетам было не до красот природы. Приступы морской болезни, проклятая брам-рея и ежедневная муштра отравляли жизнь. Недовольство и страх кадетов росли. Их ни на минуту не оставляли в покое, и молодые организмы не выдерживали. Многие кадеты заболевали, ведь в дополнение ко всему им часами приходилось пребывать в мокрой одежде: в баркасе на веслах ее не высушишь...

Все эти испытания надлежало пройти и Канари-су. И хотя он не был спортсменом — телесная мощь его никогда не интересовала, — Вильгельм отличался железной волей, и та выручала его. От недели к неделе росли его достижения, наливались силой мускулы...

Непрестанную борьбу юноши с самим собой, со своими слабостями оценил и один из его педагогов, палубный офицер Рихард Протце. (Позднее он станет другом Канариса, а когда тот возглавит абвер — и одним из самых близких его помощников.)

А вот среди кадетов друзей у Канариса, как и в гимназии, было мало. Конечно, его своеобразный юмор, готовность прийти на помощь они ценили, но тон задавали другие кадеты. Одним из них был

Карл-Георг Шустер— полная противоположность сдержанно-ироничному Канарису. «С самого начала они были антиподами», — вспоминал один из их соучеников, Отто Беннингдорф. (Забегая вперед, скажем, что адмирал Канарис и адмирал Шустер будут соперничать до самой смерти.)

* * *

В начале 1906 года судно вернулось из плавания. Настала пора обучения непосредственно в школе. Тут уж Канарис сумел показать, что среди его соучеников нет ему равных. «Весьма одарен в теории, прилежание железное» — такую характеристику дал ему один из педагогов. Физика, математика, теория навигации, основы судостроения — Канарис успевал одинаково хорошо по всем предметам. Вот только в танцах — а кадетов учили и этому искусству — ему недоставало темперамента.

Впрочем, Канарис довольно быстро заметил, что обучение в морской школе построено совсем не так, как в других учебных заведениях. Некоторые важные дисциплины здесь отсутствуют. Так, с 1905 года кадетов перестали обучать иностранным языкам. Нет лекций по внутренней и социальной политике. Даже военные предметы читали не слишком основательно. В центре внимания была подготовка офицера и «джентльмена», и это не случайно. Любое учебное занятие обязано было внушать кадету, что он — представитель военной элиты, призванный руководить обществом и государством.

Тут еще, пожалуй, можно добавить, что подобные веяния шли с самого верха. Вот что, например, пишет о последнем Гогенцоллерне— императоре Вильгельме II — известный немецкий исследователь

Эмиль Людвиг. Родившийся с травмой левой руки — были порваны связки плечевого сустава и разорваны окружающие мыщцы, — будущий император направил все свои усилия на то, чтобы окружающие не замечали его физического недостатка. Мальчик «выучился ловко засовывать левую руку за пояс или в карман, перекладывать в нее из здоровой руки поводья, проделывать разные манипуляции без помощи слуги». И при этом даже собственную мать Вильгельма не очень-то беспокоило то, что в погоне за формой, лоском и блеском мальчик как-то не особо заботился о том, чтобы понимать суть вещей.

Так это и осталось, когда мальчик вырос, стал юношей, кронпринцем, а потом и императором. Похоронив в короткий срок сначала деда, а потом и отца, он не особо о них печалился. Они освободили ему путь к престолу — что же о них сожалеть?

И он стал царствовать сам, всегда находя время для блестящих парадов, охоты, но откровенно скучая за делами государственными. В мае 1900 года он нашивает себе знаки отличия фельдмаршала, заставив двух старших генералов просить его об этом. При этом он был, вероятно, убежден, что вместе с нашивками получил также познания и ум полководца. Во всяком случае, он во весь голос заявил на очередных маневрах: «Я не нуждаюсь в генеральном штабе, справлюсь один со своим флигель-адъютантом».

империи, весьма похожее на касту гвардейских офицеров в старой Пруссии. Командование флота сознательно поддерживало такое мнение, так что офицеры ВМФ видели себя новым рыцарским орденом Германии, подчиненным лишь воле кайзера и далеким от сиюминутных политических конфликтов.

От членов этой касты требовались сдержанность во всем и неукоснительное соблюдение жестких правил чести. Залезать в долги считалось предосудительным делом; с запахом алкоголя боролись с помощью строгих приказов, а то и гауптвахты; для заключения брака до получения звания «капитан-лейтенант» требовалось специальное разрешение начальства.

В любую минуту офицер обязан быть готовым к защите чести мундира — в случае необходимости и ценой своей крови. Даже кадетам надлежало принимать вызовы на дуэль. Суд чести военно-морского флота постановил: «Каждому, кто затеет спор с офицером, придется убедиться, что это — не пустая забава, а вопрос жизни или смерти». Морские офицеры порой поднимали оружие даже против своих товарищей по флоту — инженеров, палубных офицеров, — ежели те хоть как-то задевали их реноме.

Особенную неприязнь морские офицеры испытывали к флотским инженерам. Тут не допускалось никакого послабления, никакого панибратства. Ни один инженер не смел отдать приказ морскому офицеру; инженерам также запрещалось переступать порог казино, предназначенного для морских офицеров.