В письмах отцу Михаил называл его «драгий отче и государь мой» или «святый владыко и государь мой»; часто писал, что скучает вдали от него: «Желаем бо... предобрый твой глас слышати, яко желательный елень напаятися». С дороги царь посылал отцу подарки — две сотни яблок из сада Троице-Сер-гиева монастыря или своих «царских трудов рыбные ловитвы... пять осетров». Владыка же не скрывал от сына свои тягости и болезни: «...от старого от лихорадки есть немного полегче, а камчюгом (подагрой. — И. К.), государь, изнемогаю и выйти ис кельи не могу», — и утешал «вселюбезнейшего сына нашего и государя, света очию моею, подпор старости моей, утешение души моей, да не даси себя в кручину о моей немощи».

Филарет являлся для сына авторитетом и главным советником. Порой он бывал недоволен мягкостью и нерешительностью царя, и тот, как отмечала псковская летопись, «от отца своего многи укоризны прият». Но и патриарх признавал главенствующее положение царя в московской политической системе. Он всегда соблюдал этикет — ничего не навязывал сыну; допускал, что его совет может быть не принят, а по поводу тех или иных решений обязательно спрашивал: «А ныне как вы, великий государь, укажете?»

Богомольный сын не особо жаловал светские развлечения, предпочитая им поездки по ближним и дальним обителям — в Троицу, Николо-Угрешский или Симонов монастыри. По пути могли устраиваться царская охота и прочие развлечения; например, государя «тешили» стрельцы, паля «по шапкам из луков и пистолей». Сам он являлся скорее зрителем, чем участником этих увеселений. С 1630-х годов Михаил Фёдорович стал брать на соколиную охоту сына Алексея, и царевич навсегда полюбил «красную и славную птичью потеху».

Документы сохранили описание церемоний, которыми обменивались светский и церковный владыки, «...от великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Руси в посылке к государю царю и великому князю Михаилу Фёдоровичу: блюдо икры паюсные, блюдо икры осетровой свежие, блюдо икры сиговые, лещ жив паровой, язь жареной, стерлядь паровая, спина белой рыбицы свежие с уксусом студёным, лук сырой, крошен мелко, четверть коровая тельново из государева патриарша блюда, стерлядь тельная... уха назимная шафранная, уха назимная чёрная, уха щучья шафранная, уха щучья чёрная, уха окунева, уха стерляжья, окуни росольные» — все эти вкусности патриарх отправил сыну накануне Пасхи в марте 1623 года.

И всё же основания для «кручины» у молодого царя были. Порой даже он, царь и самодержец, оказывался бессильным — на его напоминания о необходимости выплаты жалованья стрельцам и дворянам отец отвечал, что казна пуста, хотя и признавал: «Не дати, государь, тем городом твоего государева жалованья никакими мерами нельзя». Набожный Михаил принимал близко к сердцу непорядки в самой Церкви. «Ведомо нам учинилось, что в Павлове монастыре многое нестроение, пьянство и самовольство, в монастыре держат питьё пьяное и табак, близ монастыря поделали харчевни и бани, брагу продают; старцы в бани и харчевни и в волости к крестьянам по пирам и по братчинам к пиву ходят беспрестанно, бражничают и бесчинствуют, и всякое нестроение чинится», — сокрушался он в 1636 году в послании инокам Павлова Обнорского монастыря.

Государеву невесту в 1623 году «реабилитировали» — признали здоровой; но упрямая мать царя на брак категорически не соглашалась — и он опять уступил. Скандальная история в царской семье, как и нынешняя «светская хроника», широко обсуждалась — о горькой судьбе несостоявшейся царицы рассуждали даже сидельцы можайской тюрьмы.

Попытки взять в жёны принцесс из Дании и Швеции не удались — тамошние короли не собирались обсуждать вопрос о смене веры ради московских «варваров». В сентябре 1624 года 29-летний царь всё же женился: «...взял за себя государь [дочь] боярина князя Владимира Тимофеевича Долгорукого, царицу Марию Владимировну. А радость его государева была сентября в 18-й день, а тысяцкий был у государя боярин князь Иван Борисович Черкасский; а дружки с государевой стороны были бояре: князь Дмитрий Мамстрюкович Черкасский да князь Дмитрий Михайлович Пожарский с княгинями, а с ца-рицыной стороны были дружки боярин Михаил Борисович Шеин да князь Роман Петрович Пожарский с жёнами. В первый же день была радость великая. Грехов же ради наших от начала враг наш дьявол не хочет добра роду человеческому, научил враг человека своим дьявольским ухищрением, и испортили царицу Марию Владимировну. И была государыня больна от свадьбы и до Крещения Господня».

Второй брак, с Евдокией Стрешневой, заключённый в 1626 году, оказался счастливым; мать царя даже спрятала от сглаза венец невесты в ларец и запечатала своей печатью. В апреле следующего года в царской семье родился первенец — дочь Ирина. Она стала любимицей бабки, которая шила для неё потешные куклы и баловала сластями; тогда же Марфа Ивановна сделала вклад в Благовещенский Шеренский (Ши-ринский) монастырь в Кашинском уезде — только что напечатанное Евангелие с гравюрами Кондрата Иванова по рисункам известного иконописца Прокопия Чирина. Волею судеб это Евангелие в 1916 году приобрела у купца старообрядческой лавки в Апраксином дворе императрица Александра Фёдоровна для подарка супругу к празднику Пасхи. Евангелие хранилось на рабочем столе Николая II, рядом с бронзовым бюстом царя Михаила Фёдоровича.

Но наследника престола пришлось подождать — царица

опять родила девочку. Наконец в 1629 году появился на свет мальчик — будущий государь Алексей Михайлович. Рождение других его сестёр сопровождалось рассуждениями скептиков, подобными словам «чёрной старицы» из Курска Марфы Жилиной: «Глупые де мужики, которые быков припущают коровам об молоду и те де коровы рожают быки; а как де бы при-пущали об исходе, ино б рожали всё телицы. Государь де царь женился об исходе, и государыня де царица рожает царевны; а как де бы государь царь женился об молоду, и государыня де бы царица рожала всё царевичи. И государь де царь хотел царицу постричь в черницы». Из десяти царских детей до взрослого возраста дожили Ирина, Анна, Татьяна и Алексей, а их братья — пятилетний Иван и новорождённый Василий — умерли в 1639 году.

Успехи и неудачи

Михаилу Фёдоровичу и его отцу так и не удалось взять реванш за польское вторжение и вернуть Смоленск. После смерти (1632) Сигизмунда III московские полки во главе с боярином Михаилом Шеиным перешли польскую границу. Вначале успех сопутствовал русской армии: она заняла Серпейск, Дорогобуж, Рославль, Невель, Себеж, Трубчевск, Новгород-Се-верский и Стародуб. Но под хорошо укреплённым Смоленском войско завязло. Избранный на польский престол сын Сигизмунда Владислав IV собрал армию и в августе 1633 года блокировал русских, отрезав от путей подвоза продовольствия. Эпидемии, голод и потеря надежды на помощь (в это время умер главный инициатор войны Филарет) заставили командующего вступить в переговоры, на которые поляки пошли, поскольку страдали от тех же напастей и, несмотря на все усилия, не смогли развить успех и взять крепости Белую и Вязьму.

Пятнадцатого февраля 1634 года боярин, так и не дождавшись подкреплений из Москвы, подписал почётную капитуляцию: русское войско отпускалось домой со знамёнами и личным оружием, но без артиллерии, дав обязательство четыре месяца не воевать против Польши. В обратный путь отправились восемь тысяч человек — всё, что осталось от московской армии. Это была одна из самых крупных неудач русской армии в XVII столетии. В Москве Шеин и второй воевода Измайлов были признаны виновными в поражении и казнены на Лобном месте. 4 июня 1634 года в селе Семлеве на реке Поля-новке (между Вязьмой и Дорогобужем) был заключён мир. Речь Посполитая отдавала Московскому государству лишь

Серпейскую волость. Только в одном гордый, но зависящий от собственной шляхты король Владислав уступил: за «тайную дачу» в 20 тысяч рублей он отказался от притязаний на русский престол и признал Михаила Фёдоровича законным царём.