– Да, – сказал напоследок Цветаев. – Нужны два костюма пожарника.

Все эти «гнилые» вопросы: а если предадут, а если элементарно не справятся, он затолкал подальше в себя и оставил, честно говоря, про запас в качестве претензий к Пророку, понадеявшись на его заверения.

– Сделаем, – сказал то ли Рем, то ли Ромул.

Цветаев почему-то им поверил. И всё: ни вопросов, ни интереса, полное безразличие в глазах что у одного, что у второго. Цветаев подивился на братьев, на их коллективный разум, и отправился на Прорезную, 12, Б, допивать итальянское сухое. Однако по пути «срисовал» все посты на бывшей Красноармейской и на «Динамо», и на Парковой, и на «Арсенальной», последнюю, кстати, тоже собирались переименовывать в очередного апологета бандерлогов, сбивали таблички. Но это уже были рутинным делом, на которое никто не обращал внимания, то ли радуясь, то ли горюя от ветра перемен.

На Крещатике он вдруг подумал, что майданутые от усердия могут перегородить проезжую часть дороги, и суеверно скрестил пальцы, потому что против таких обстоятельств был бессилен.

***

Повинуясь странной прихоти, влил во фляжку сухое итальянское вино – возникла у него вдруг такая потребность, и он, привыкший идти на поводу у своего второго я, исполнил заказ, ещё не зная, востребуется он или нет.

Вряд ли бы ему окончательно и бесспорно повезло, если бы в предрассветных, уже августовских, сумерках он не столкнулся с человеком в майке и трико. Завидев Цветаева, он остановился с пустым ведром у мусорного бака и пропустил Цветаева, хотя раз двадцать мог прошмыгнуть в подъезд.

– Вы меня ждали? – удивился Цветаев, замедляя шаг, так спрашивают у судьбы разрешения перебежать дорогу.

– Вас, – ответил мужчина.

– Из-за пустого ведра? – с непонятным облегчением догадался Цветаев.

– Да.

– Спасибо, не ожидал.

– Вы им там врежьте, – вдруг доверительно посоветовал мужчина, и лицо его в сетке морщин сделалось просящим.

– Кому? – удивился Цветаев на всякий случай и остановился.

– Ну тем, на площади, – мужчина мотнул головой туда, где до сих пор сидели майданутые.

– Почему вы решили, что я иду на площадь?

– А вы наш, – хитро улыбнулся мужчина. – Я за вами уже месяца три наблюдаю из того окна, – он показал на второй этаж, над переходом в соседнюю улицу. Вы шпион, то есть доблестный разведчик, вчера в чёрном комбинезоне вернулись, а потом дом на площади загорелся.

– Хм… – на всякий случай смутился Цветаев.

– Не бойтесь, не бойтесь, никому не скажу. Если бы хотел, давно… у нас нынче доносительство в почёте. – Он снова мотнул головой на белый ящик на противоположной стороне улицы, с помощью которого «обізнані»[134] киевляне могли исполнить свой гражданский долг. – Смело делайте ваше дело. Избавьте нас от этих мерзавцев. Я хочу, чтобы в Киеве снова цвели каштаны.

– Не понимаю, о чём вы говорите, но на всякий случай приму к сведению.

Именно так должен отвечать истинный разведчик, подумал Цветаев. На лице у человека промелькнуло сожаление о затеянном разговоре.

– Я ведь вначале туда ходил, думал, историю творю, а теперь этот евромайдан проклинаю. Вы даже представить себе не можете, с какой тоской я вспоминаю свою маленькую, но твердую пенсию, курс доллара по восемь гривен, устоявшуюся жизнь, ежегодные поездки в Крым с внучкой, у неё астма. Теперь я понимаю, что скоро всех тех, кто делали майдан, станут бить и гнать большой метлой! Удачи! Я нашим людям дорогу с пустым ведром не перехожу.

– А кому переходите? – не удержался Цветаев.

– Всем остальным.

– Спасибо, – ответил Цветаев и со странным ощущением разоблаченного шпиона отправился дальше.

Странное это было ощущение, словно тебя раздели, и ты потихонечку, шаг за шагом облачаешься на ходу. Нехорошее ощущение скрытой опасности, и пока ты не надел последнюю вещь, ты сам не свой, и потом ты тоже сам не свой, потому что зависишь от кого-то, а это очень плохое чувство. Явка на Прорезной, 12, Б, засвечена, потому что если начнут искать, то оцепят весь район и найдут, обязательно найдут. Впрочем, он не хотел думать, что мужик проболтается, хотя в нём что-то было неестественное, потом он понял, что именно: мужчина красился, а это настораживало, как всё ненатуральное, как обманка, как манок, как сама идея площади «Нетерпимости» – не первозданность, а вторичность.

Когда Цветаев добрался до Казацкого отеля на углу Михайловской, то уже светало. Майдан спал. Все эти палатки, доски, проволока, камни, все эти покрышки, бутылки с коктейлем Молотова, брёвна, палки, щиты и прочее, предназначенное в конечном итоге, чтобы убивать людей, всё требовало очищения. Всё, что зародилось здесь, должно было сгореть в огне и остаться в памяти лишь как символ человеческой грязи, тупости и фашизма, нет других определений тому, что случилось.

Цветаев начал со стороны Главпочтамта, двигаясь к Прорезной. У него была та самая последняя бутылка с коктейлем Молотова из башенки. Было тихо и сонно. У перехода Цветаев облил гору покрышек остатками горючей жидкости и бросил спичку. Огонь занялся не сразу, побежал дорожкой вдоль палаток и тротуара. В отдалении лениво гавкнула собака. Цветаев свернул за угол и быстро пошёл вверх по улице. Его охватило знакомое волнение, но он и мысли не допускал, что братьям Микулины дали маху, хотя именно на этот случай у него был приготовлен план «б», тот самый, который не одобрил Пророк.

На Пушкинском спуске его ждал «косоглазый», на заднем сидении которого притаилась «Машка, завернутая в покрывало из магазина Татьяны Воронцовой. Цветаев объехал район сверху, и испытывая с каждой секундой всё большее волнение, спустился по Михайловской до дома номер семь и с облегчением вздохнул: напротив уже стояла пожарная машина, а по тротуару нервно расхаживали двое пожарных, похожие на друг друга как две капли воды, правда, рукав одного из них был повязан жёлтой лентой.

Цветаев заехал за ограждение и вышел, прихватив «Машку». Со стороны майдана было ещё тихо, только собака заходилась в лае.

Братья Микулины дружно отдали честь. Пожарная форма на обоих висела, как на пугалах.

– Оружие есть?

– Есть.

– Кто из вас Рем?

– Я, – ответил тот из братьев, на рукаве которого была повязана жёлтая лента.

– Встанете сейчас внизу, справа от гостиницы. Двигатель не глушить. Выйдут они из этих ворот, – Цветаев показал на проулок напротив. – Четверо конвойных. Двоих передних берёте вы, двух задних – я. Следите за мной, сигнал – мой выстрел.

– А потом что делать?

– Потом мы забираем человека и уходим. На всякий случай раскатайте рукава и налейте воды. В общем, сделайте вид, что вы пожарные.

– А-а-а… А зачем?

– Майдан горит!

– Майдан?! – удивились они, и только тогда любопытство проскользнуло в их голосах.

Теперь действительно были слышны крики, но не ужаса, а первой, ещё неясной тревоги. Братья Микулины бросились к пожарной машине, через минуту уже раскатывали рукава в конце улицы.

Цветаев сел в «косоглазого» и стал ждать. Нет ничего хуже ожидания, думал он. Выйдет или не выйдет, сбудется или не сбудется? Зубы заныли, как перед атакой, а в животе поселилась слабость.

Часы показывали пять минут седьмого, когда решетчатые ворота наконец отворились и появилась колонна. Впереди шли двое конвойных. Орлова, который обычно вышагивал в первых рядах, однако, заметно не было. Наверное, он с той стороны, которая мне не видна, подумал Цветаев и высунул «Машку» в окно, поймал в перекрестье панорамы голову охранника, нажал на курок и, не проверяя результат, тут же перевёл прицел на второго охранника и убил его выстрелом в спину. После этого выскочил и побежал к пожарной машине. Навстречу ему с безумным лицом нёсся пленный.

– Куда?! – крикнул Цветаев, – Куда?! Вниз! Вниз!

Но пленный со всё тем же безумным выражением на лицу, шарахнулся от него в проулок на Житомирскую, на которой было точно так же опасно, как и на Михайловской.