– Стоп, – проговорил Прошин. – Пусть все, сказанное тобой, правда. Теперь мы знаем, где что находится. А дальше? Как этот клад изъять?

– А на это, – отозвался Авдеев весело, – на это есть врачи, и ихние мозги пусть шевелятся и болят. А они додумаются, не боись! А я… мне достаточно. Открытие, врубился? – Он погрозил пальцем. – Э–э, ты, верно, опять купить меня хочешь? Не выйдет, Леха, я ж говорю: ты свое получил. Шабаш. Ты, Михайлов…

Раньше Авдеев работал у Михайлова.

– Михайлов? – насмешливо переспросил Прошин, – Он–то при чем?

– Жулье страшенное! – поделился Коля. – Он тоже, как ты. Любит на чужом ручонки погреть. И отдохнуть за госсчет. Тоже гнилая рыба. Собственно, вас двое таких в институте. Остальные, слава Богу, приличный народ… В Латвию скоро едет Михайлов–то…

– Чего ему там?

– Как чего? – удивился Авдеев. – Развеяться. Готика. Костелы. Древние улочки Риги.

Аппаратура к тому же у тамошних заказчиков барахлит… Не истек срок гарантии. И ответственный кадр едет… Разбираться, ха–ха!

– Он… специально допустил брак? – лениво спросил Прошин.

– Безусловно… – развел руками Авдеев. – Это такая скотина… Как ты.

– Полегче, – добродушно предупредил Прошин. – И какой брак?

– Элементарно! – с пьяной откровенностью поведал Коля. – Система проще ночного горшка : у них в приборе кассетные платы, втыкаем туда одну технологическую, без лака – это вместо заводской… все дела. А там туманы в Латвии, туманы. Балтика. Ну! Влажность воздуха, как говорят синоптики. И все параметры платы через годик тю–тю…

– Ерунда, – медленно сказал Прошин. – И впредь не надо сплетен. Нужна Михайлову Латвия! Он в Австралию ехать не хочет – мне предлагал… Текучка, говорит, запар, ничего не успеваю…

– Значит у вас общие дела, – резюмировал Коля. – Какой запар? Вечный кайф, и покой от него ему только снится. Ты мне на мозги макароны не вешай… Если едешь ты, значит, Михайлов у тебя в кармане брюк. Купил, значит, ты его. И давно пора. Он наглый, но глупый. А ты… У, кобра очкастая… – И он сделал Прошину «козу».

Тот невольно улыбнулся.

– Слушай, Авдеев… А ты не спросил себя, почему это я вдруг начал приглашать вашу милость в гости?

Авдеев насторожился.

– Ну… – опасливо произнес он. – Чего такое?

– Видишь ли… – Прошин убирал со стола. – Ты, конечно, начнешь сейчас ныть о моем коварстве, но заранее предупреждаю: не стоит. Ошибешься. Так вот. Увольняют тебя, Коля. Серега все–таки стукнул, видимо… Но увольняют, мягко, по сокращению штатов…

Авдеев буквально закачался в кресле.

– Врешь! – прохрипел он. – Врешь!

– Да не волнуйся, – благодушно продолжал Прошин. – Друзей не забываю. Вытащу.

Авдеев шарил растерянными глазами по комнате.

– Я это… – говорил он. – К Бегунову… На прием…

– Заткнись! – Прошин слабо стукнул его ладонью по щеке. – Ты думаешь, что я загорелся выудить у тебя заветную частоту? Нет. Она твоя, и знать ее не хочу. Речь о другом. Ты избил Глинского и, чтобы не плел начальству о победе над раком, слушать тебя никто не соблаговолит. Начальство – оно твердолобое, недоверчивое, мыслит конкретными категориями и фактами. Факт такой: пьяная драка. Позор! Но мы все исправим. Кое–кому сверху нужны расчеты, совпадающие с проектом многоячеечного датчика. Скажу более: потому что этому кое–кому нужен многоячеечный датчик. Это большое желание большого начальства. И ты пойдешь навстречу и начальству и желанию. То есть подобные расчеты – твой спасательный круг. И пока ты над ними потеешь, никто на тебя и дыхнуть не посмеет, будь уверен!

– Что за расчеты? – спросил Авдеев удивительно трезво. – Тебе нужна докторская?

– Фи, какие мы подозрительные, – присвистнул Прошин. – Эка, хватил! Разве это тянет на докторскую?

– Да,– сказал Авдеев в раздумье. – Для докторской… хило.

– Уже хорошо. Едем дальше. Завтра ты убеждаешь всех в нерациональности сканирующего датчика. Дело это сложное, но ты гений и потому как там… пусть твои мозги шевелятся и болят, ага? Я пытался сделать такой ход сам, не впутывая тебя в махинации и не портя тебе нервы, но у меня не вышло. Предлога не нашел. Сер я. Как штаны грузчика.

– Ах, вот почему… Спасибочки за благородство. – Авдеев недоверчиво улыбался, дергая уголком рта. Серый ты мой… Волк.

– На здоровье. Только смени тон. Я хамов не выношу. Сам хам. Так вот. Сделаешь расчетики с помощью лаборатории, затем – пожалуйста! – разрабатывай приемник со своей лотерейной частотой и становись академиком.

– Но уйдет год… Год вхолостую!

– Уйдет не год. – Прошин загибал пальцы: – Январь, февраль, март, апрель… Четыре месяца. Только четыре, не больше!

– Но это же… – сник инженер. – Это же придется вкалывать, не разгибая спины. И всех обмануть…

Ай–яй–яй, – посочувствовал Прошин. – Какая трагедия! Я понимаю, старик, но не вижу выхода. А потом, что такое четыре месяца? Дальше– то – король! – Он разлил остатки водки по рюмкам.– Дальше докажешь всем, кто ты есть, а есть ты талантливейший человек! Наташке докажешь…

– Да как ей докажешь? – беспомощно сказал Авдеев.

– Умом! – стукнул кулаком по столу Прошин, веселясь в душе. – Открытием своим! Но поспеши, Коля, поспеши. Четыре месяца тебе даю, большего, к сожалению, не могу. По рукам?

– По рукам и по ладоням, – задумчиво проговорил Авдеев. – Ладно! Черт с тобой!

– Ну, ни фига себе! – оскорбился Прошин. – За него переживаешь, а он тут выкобенивается, фрукт! «Черт с тобой!» Это с тобой… Не надо никаких расчетов. Сам выпутывайся. Катись отсюда!

– Леш, ты чего? – перепугался Коля. – Я ж в шутку…

– В шутку… – обиженно продолжал Прошин, принося с кухни жареные шампиньоны. – Шутник нашелся! Да! – Спохватился он. – Глинскому о расчетах – ни–ни! Узнает – всему хана! Он в курсе, кому из начальства они нужны, и все сумеет увязать. А если поднимется вой, я буду бессилен.

Авдеев понимающе закивал, вытирая рукавом бледное лицо.

– Что с тобой? – испытывая внезапную жалость, спросил Прошин.

– Да… сердце… пройдет сейчас…

В лице Авдеева было что–то трогательное, детское, до боли знакомое… И тут Прошин вспомнил: однажды он несправедливо ударил сына, и у того было такое же выражение лица – непонимающее, растерянное…

– Коля, – сказал он, отвернувшись. – Я обещаю… Твой анализатор будет… сделан. Во что бы то ни стало. Я обещаю.

* * *

Прошин вошел в лабораторию, кинул всем «здрасьте», поклонился и – замер в недоумении.

Вокруг Ванечки и Лукьянова толпился народ. В руках Лукьянова Алексей увидел бандитскую «финку» с разноцветной наборной рукояткой.

- Вот, - сказал Лукьянов сердито. – Ваш протеже развлекается. – И протянул ему нож с оплавленным на конце лезвием. – Поставил к стене фанерку, и стал метать в нее ножичек… Ну, и угодил в силовой кабель, что рядом... В результате – короткое замыкание и небольшой пожарчик… - Он указал на обугленный угол притиснутого к стене стенда.

- А зачем… метал? – растерянно спросил Прошин.

- Вы рационалист, - вздохнул Лукьянов. – Я же говорю6 развлекалось дитя…

- Ну-ка, - сказал Прошин собравшимся, и все торопливо начали расходиться.

Вскоре остались трое: Лукьянов, Прошин и виновник суматохи, постепенно оправляющийся от потрясения.

- Мне не нравится ваше поведение, Иван, - произнес Лукьянов, глядя на Прошина. – Удираете раньше времени с работы, делать ничего не делаете, и не хотите учиться что-либо делать! Филоните… Чукавин уже воет от вас! А сегодня? И потом – почему вы носите с собой оружие?