Алексей».

– Вот, – сказал он, заклеивая конверт и передавая его Роману. – Отдашь Николаю.– Он снял очки и сжал ладонью лицо. – Рома, Рома, если бы ты знал, как мне все опротивело… как я устал!

Роман смотрел на него немигающим взглядом. В черных провалах глаз его растворялись почти незаметные, серо–фиолетовые зрачки.

– Леша, – сказал он тихо. – Я ведь не договорил… Поедем вместе, а? Там для тебя найдется и место и работа.

Прошин медленно опустил руку на стол.

– Мой поезд может задержаться? – серьезно спросил он.

– Может. – кивнул Роман. Я не тороплю тебя. Он будет стоять на приколе месяц, год, пять лет… Но советую поспешить.

– Я всегда буду помнить о нем, – сказал Алексей. – Только вот боязно мне в него сесть.

– А ты не бойся. Это твой поезд. – Навашин круто повернулся на каблуках и вышел, оставив у Прошина досадное ощущение: как от интересной книги, прочитанной не до конца и – окончательно утерянной.

Упершись лбом в кулаки, Прошин закрыл глаза. Стало невыносимо одиноко и скучно. В кабинете сонной мухой звенела тишина. Чувствуя, что не в силах находиться здесь дольше, он отправился в лабораторию. Там бушевала дискуссия о летающих тарелках: страстные речи «за», язвительные «против» и двусмысленные реплики колеблющихся. В чудеса подобного рода Прошин не верил, однако ни к ярым противникам их, ни к сторонникам, ни к усмехающейся «золотой середине», да и вообще не к кому не примкнул. Он сидел в уголке, слушал о пришельцах и грустил: «Меня бы они, что ли, с собой прихватили…»

***

Чукавин сидел на подоконнике и курил, старательно избегая тяжелого взгляда Лукьянова. Он знал, что тот терпеть не может табачного дыма, но на лестницу Паша идти не хотел, испытывая отвращение ко всяким «уголкам курильщиков», где прирастаешь к стенке и, сознавая ущербность свою, терпеливо сосешь смесь никотина и смол. В конце концов, удовольствие начинает походить на отбывание повинности, и докуренную сигарету уже с облегчением бросаешь в урну: наконец–то! День был чудесный, почти весенний. Снег на газонах лежал тяжелый и сырой, и на институтском дворике появились первые лужи, горевшие на солнце расплавленным золотом. Зима умирала на черной земле прогалин, в веселой солнечной слякоти, в молодой голубизне неба.

– Скоро… начнется, – вырвалось у Паши рассеянно. – Отрадное природы воскресенье…

– Ты… кончай смалить! – не выдержал Лукьянов. – Обнаглел! Приказ читал – в коридоре висит? Нет? Прочти. Вплоть до увольнения. Потом, кроме тебя здесь люди. Я.

– Здоровым умереть хотите, – заметил Паша, сплевывая на окурок и бросая его в корзину с бумагами.

– Так, – задумчиво прокомментировал Лукьянов. – А мы еще спрашиваем, отчего возникают пожары. Таких, как ты, надо гнать отовсюду.

– Не беспокойтесь, уйду сам, – скривился Паша. – Вопрос одной недели.

– Ух ты! – встрепенулся Лукьянов. – С чего это?

– А работа неинтересная. – Паша, нагнув голову, сосредоточенно болтал башмаком. – Аппарат наш всем до фени, все некурящие, никто рака не боится, никому ничего не надо…

– Ну, понес, – сказал Лукьянов брезгливо.

– А что, нет? – Паша спрыгнул с подоконника. – Нашу мастерскую возьмите. Мастерская лаборатории. Хе! – Он повел головой. – Одних станков сорок штук. Да каких! Черта с копытами сделают и на рога поставят. Прихожу сегодня… К начальнику. Нужен кожух для датчика. Вылупился на меня, как ерш на акулу: «Да вы что! Исключительно с разрешения Прошина. Он у меня командир. А таких ходоков, как ты – целый НИИ…» К тому же, с металлом перебои. Знаю я эти перебои, у меня там свой человек, все рассказал… Устроил себе Леша свой личный заводик. Клепает заводик, тачает, строгает и варит. Заказы для нужных людей исполняет незамедлительно. И, полагаю, за серьезные деньги. А что заводик к головной лаборатории относится, это забыто. В цеха вообще никому допуска нет.

– Ну, это режим секретности… – промолвил Лукьянов.

– Хорошее прикрытие, – согласился Паша. – Только мой приятель мне накладные документики показал… На расходные материалы. Там частная лавочка! – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Там подпольное производство, круговая порука… А если прикинуть, сколько микросхем налево ушло… И все у нас под носом!

– Копии документов твой человек может предоставить? – небрежно осведомился Лукьянов.

– Какую–то часть – да…

– Паша, это обязательно надо сделать…

– Скажу более… – Чукавин стеснительно кашлянул в кулак. – Серега Глинский там тоже завязан… Или был завязан, а сейчас, вроде, откололся от темы… Но то, что пасся там с бесстрастной рожей и стриг купоны – точно!

– Но это же неслыханно! – сказал Лукьянов. – Под оборонные заказы обстряпывать свои личные делишки…

– То ли еще будет! – посулил Чукавин вдумчиво. – Вы идеалами прошлого мыслите, не чувствуете вы веяния новых времен. Думаете, это – отдельные недостатки в нашем общегосударственном движении к светлому будущему? Да это уже система недостатков, которое будущее и определит. Безо всякой его светлости. Количество точно перерастает в качество. Прошина хотите ущемить? Попробуйте. Но и ущемите – ничего это не изменит. Леша – тенденция. Дальнейшего общественного развития, как мне кажется. И таких «леш» очень много, подозреваю. Другое дело, не все пробились через асфальт, не все проросли…

– И за ними – день следующий? – спросил Лукьянов серьезно и настороженно.

– Думаю – да, – сказал Паша и вздохнул. – Ваши идеалы – точно изжиты, уверен. Они пока еще на щите, но изрядно поблекли. Честный труд на благо Отчизны, патриотизм… Все – до поры. Пока лукавству человека не будет способствовать среда. И управляющие ей, сами начавшие развращаться. А когда сам начинаешь развращаться, отворачиваешь глаза и от грешков подчиненных тебе…

– Да что ты мелешь!

– А вы к жизни–то вокруг присмотритесь… – Паша горько усмехнулся. – У всех – сплошные шкурные интересы… Закончилось время бескорыстных героев!

– Но у тебя же их нет, интересов таких! У меня нет! А возьми всю нашу лабораторию, институт, наконец…

– Картину «Гибель Помпеи» посмотрите внимательно, – сказал Паша. – Когда в тектонических плитах накапливается напряжение, происходят такие разломы, что исчезают не институты с благоверным персоналом, а цивилизации… И как вы этого напряжения не замечаете? – Он горестно покачал головой.

– Вот мы его, это напряжение и нейтрализуем, – сказал Лукьянов уверенным голосом. – Документы – срочно! Ты понял?

Доступ в мастерскую действительно был строго ограничен. В ней изготовлялись макеты и изделия, предназначенные для смежников, чьи работы для посторонних глаз были категорически закрыты. Допуска имелись у малого числа лиц. Однако Лукьянов, пользуясь статусом заместителя Прошина, без запинки прошел через двойные стальные двери под недоверчивыми взорами охранников, и вскоре оказался в цеху, нос к носу столкнувшись с начальником мастерской.

Узкий галстук, аспидно–черный халат; лысина, обрамленная прилизанными рыжими волосиками, злые пуговки глаз, бескровные плоские губы; словно пропитанная желчью обрюзгшая кожа щек… И такая свинцовая, прокурорская недоброжелательность во взгляде, что Лукьянова сразу же охватила тоска. Этого типа он не выносил. Но сейчас пришлось выдавить из себя разлюбезнейшую улыбочку:

– К вам, дорогой вы наш, найдите время выслушать…

Прошли в кабинет, совмещавший инструментальную каптерку.

– Срочно нужен кожух, – начал Лукьянов. – Наш инженер уже был у вас…

– Титана нет, – раздался неприязненный ответ.