И вдруг в Прошине будто что–то мягко шевельнулось, и прорезался тоненько голосок Второго:

«Бери этого типа за глотку и вытряхивай из него докторскую. Сам не справишься».

– Да ты пойми, – Авдеев перегнулся через стол, сблизившись лицом с Прошиным. – Пойми, – страдальчески обнажая в оскале бледные десны, цедил он, и слюна пузырилась в уголках рта. – Она же Сереге вроде забавы! А мне… Нельзя мне от нее, Леха!

– Тихо ты! – Прошин на цыпочках подошел к двери, открыл ее, затем закрыл вновь. – Вот что, – сказал, зевая. – Иди–ка ты, Коля домой. Проспись. Потом сполосни морду свою наглую, подстриги патлы эти декадентские и марш в магазин. Выделяю тебе две сотни. Как лорда тебя не них не оденут, но за человека с пропиской сойдешь. А то будто макака. Но все туда–же, по бабам! Женщина же, кстати, ценит в мужчине прежде всего чистоплотность. Это афоризм. И его необходимо запомнить.

– Ты чего, серьезно? – опешил Авдеев.

– Серьезно. – Прошин, слегка откинув голову, приближался к нему. – Я вообще серьезный человек. И с этой минуты столь же серьезно займусь тобой. Видеть тошно, как катишься ты в тартарары. Неужели самому не ясно? Пройдет год, доискришь ты остатками пропитого таланта и уедут тебя в какой–нибудь профилакторий для таких же, как ты, алконавтов, оградят от вечнозеленого змия охраной и начнут лечить гипнозом и общественно полезным трудом. Весело? А Наташу мне жаль…– продолжил он грустно. – Поразвлекается с ней Серега, и – пишите письма. Дура. Хотя, понятно: молодость… А ты Коля прости ей. И – спокойненько, неторопливо отбей ее. Не такое это и сложное дело. Если, конечно, взяться… Но ты измениться должен, Коля, и сильно. Главное – не пей. Моя к тебе большая просьба, мой приказ.

– Завяжем, – глухо сказал Авдеев. – Это – несомненно.

– Ступай, – равнодушно откликнулся Прошин. – И деньги возьми. – Он вытащил из стола пачку. – Да, а Наталья–то, как она к тебе? Ну, ясно. А перед Глинским извинись. Не спорь! Мало ли что… Пойдет еще плакаться в инстанции… Затем. Деньги эти… можешь не возвращать. Дарю. Я сегодня щедрый. Но только еще раз пикни насчет кандидатской!

– Забыто, – мотнул головой Авдеев.

– Провал памяти за двести рублей?

– З–зачем рубли? Человеком надо быть. Человеком!..

– Ну иди, ладно. Утомил, собака.

* * *

С дотошностью корректора Лукьянов рылся в чертежах анализатора, постреливая глазом в сторону Глинского, расхаживающего мимо зеркала и изучающего безобразный, припудренный синяк.

«Авдеева не уволил, – размышлял Лукьянов. – Значит, нужен ему Авдеев. А что я ищу? Ах, вот… Антенны с узкой диаграммой направленности. Откуда у Леши и ним такой жгучий интерес? Стоп. Это ж его кандидатская! То бишь Авдеева. Бедный, глупый Коля… Такая элегантная диссертация… Так что же, ты, Леша, хочешь? Использовать эту работу в конструировании датчика? Чтоб добро не пропадало? Верно. А зачем маялся, щупал меня? И как понять фразу: «Главный вопрос – система опрашивания каждой антенны»? Долго он готовил ее… А фраза умная, дельная»…

– Паша! – крикнул Лукьянов Чукавину. – Прошин предлагает использовать свою диссертацию в применении к датчику. Я – «за».

Авдеев, сидевший неподалеку, и ухом не повел. Он покачивался на стуле, глядя в экран осциллографа, на зеленую пружинку синусоиды и задумчиво грыз большую деревянную линейку.

– Видите ли, Федор Константинович, – Чукавин оглянулся на Авдеева. – Не понадобится нам его диссертация. Создавать датчик как систему узконаправленных антенн дорого, муторно… Это сложный путь. Авдеев предложил другой вариант. Небольшой датчик, похожий на согнутую под прямым углом планку, проходит над телом больного.

– Так… – Лукьянов растерянным жестом снял очки. – А… когда предложил, если не секрет?

– Уж минул час, – сказал Авдеев вскользь.

– Ценное уточнение. – Лукьянов вновь водрузил очки на нос.

Ситуация прояснялась. Прошин, вероятно, о подобной идее, отвергающей увязывание датчика с этой коммерческой диссертацией, не информирован. И если начнутся протесты и подогревания первоначального варианта, станет понятно: он на что–то нацелился. А на что?

Лукьянов потер лысину, сказал «ох» и обратил взор к Глинскому.

– Сергей… Анатольевич! – задушевно начал он. – Вы не против заняться датчиком? Совместно с Чукавиным?

– Но позвольте! – неприятно изумился тот. – Мы с Наташей уже начали работать, мы… Что это значит?!

– Это значит, – спокойно разъяснил Лукьянов, – что в интересах дела подобная раскладка сил наиболее целесообразна.

– Вы не имеете права приказывать мне! – Глинский закипал как теплое шампанское. – На это есть Прошин!

– Вы против? – Лукьянов удивленно раскрыл рот. – Я ни в коем случае не претендую на приказы, я хотел по–дружески попросить вас… Вы же устраиваете из просьбы конфликт!

Все загалдели, на тут же и смолкли: вошел Прошин.

– Что за вече? – спросил он. – Открыт новый закон природы?

Глинский, прикрывая ладонью глаз, принялся изливать возмущение. Лукьянов смотрел на него с кротостью херувима. Бесстрастно выслушав, Прошин взял со стола скрепку, распрямил ее и скучно произнес:

– Спор глуп. Нам дано дополнительное задание. Смастерить небольшой приборчик. А посему Лукьянова и Глинского прошу ознакомиться с темой «Лангуст». С этого часа она целиком и полностью принадлежит им. Думаю, друзья, их творческий союз будет прекрасен!

«Вот приедет барин, барин нас рассудит…» – Лукьянов тяжело опустился на стул.

– Приборчик на экспорт? – спросил он, моргая. – Из иностранцев кто приехал?

– Нет, – Прошин бросил сломанную скрепку на стол. – Заказ отечественных океанологов.

– То онкологи, то океанологи, – высказался кто–то.

– Минуточку… – развязно проговорил Чукавин. – Алексей… это… Вячеславович… Заявочки надо подписать. Детальки кой–какие требуются для новой системы датчика.

– Какой– такой новой системы? – холодно вопросил Прошин.

– А мы нашли путь попроще. Сканирующий датчик. Быстро, надежно, выгодно… И дешевле.

– Исполняйте все так, как было намечено, – отрезал Прошин. – И без самодеятельности, пожалуйста. Самодеятельность – дело наказуемое.

– Крепко вы Алексей Вячеславович, диссертацию свою любите, как погляжу, – добродушно заметил Лукьянов. – Понимаю. Приятно, когда кровный труд в дело идет. Знаешь тогда, так сказать, зачем на свете живешь.

– Вот это вывод, – сказал Прошин. – Наповал. У вас что, на все случаи жизни имеются такого рода обобщеньица?

– Бывает, – грустно подтвердил Лукьянов. – Тяга, знаете ли, к философии.

– А в данном случае – к иронической, – тихо, но внятно прибавил Чукавин.

– Вот как? – одарив его надменным взглядом, сказал Прошин. – Ну, тогда позвольте помудрствовать и мне, Федор Константинович. Точнее, сделать их вашего вывода другой вывод. Вы ищете слишком простой путь к истине.

– А он сложный? – спросил Лукьянов насмешливо.

– Не знаю, – сказал Прошин. – Не знаю, есть ли таковой вообще, потому что не знаю, существует ли она – истина?

* * *

Он вернулся в свой кабинет, уселся в кресло, развернулся к окну и посмотрел вниз. Так и есть: Глинский уже пересекал дворик, направляясь к нему. Протопали шаги по коридору…

– Что за дела? – тяжело дыша, начал Глинский, едва открыв дверь. – Ты терпение мое испытываешь? Или отомстить решил?

– Слушаю ваши претензии, – сказал Прошин.

– Пожалуйста! – Тот наклонил голову. – Первая: почему не уволен Авдеев? Вторая: какого черта ты отфутболил меня на эту вонючую работу?!