Казалось, не о чем больше говорить.

Однако, несмотря на негодующий запрет доктора Уайта, был составлен длинный список душевнобольных, стоявших на очереди для лоботомии у доктора Фримэ­на, - в той же больнице св. Елизаветы.

Еще в 1936 году Фримэн одобрительно высказался о методе безвестного тогда португальского врача Эгаса Моница. Рассуждения, толкнувшие Моница на попытку всадить нож в мозг сумасшедшего человека, - эти рассу­ждения казались несколько странными и притянутыми за уши.

В 1935 году на научном конгрессе в Лондоне Эгас Мониц услышал сообщение профессора Джона Фултона, Физиолога Иэльского университета, о том, как он с целью эксперимента изувечил мозги нескольким дрессирован­ным шимпанзе. До этого они были очень грустными, а после операции сделались вдруг веселыми. Это был чисто научный эксперимент. Профессор Фултон отнюдь не ра­товал за счастливую жизнь для обезьян шимпанзе. Эти грустящие обезьяны становились обычно жалкими, удру­ченными, малодоступными - становились настоящими невротиками, если им не удавалось выполнить заданные уроки. Профессор Фултон со своим ассистентом доктором Якобсеном иссекали из их мозгов лобные доли, которые считаются местонахождением высших психических цен­тров - того, что называют интеллектом. Как ни странно, оперированные шимпанзе не показывали признаков оту­пения.

- Они вели себя так, - говорил профессор Фултон, - как будто присоединились к культу радости Мишо стар­шего и все свои жизненные невзгоды возложили на все­вышнего.

Это было неслыханно. Когда эти обезьяны, лишенные лобных долей мозга, не могли выполнить какое-нибудь за­дание, они нисколько не огорчались, не становились мрач­ными или сварливыми; казалось, им это совершенно без­различно. Они только усердно приглаживали свои меха или затевали веселые игры. Они вполне сохранили свой ум. Они стали обезьянами с совершенно новыми повад­ками, изменившимися к лучшему. Они были забавными лабораторными диковинками.

Уолтер Фримэн рассказывает, что Эгасу Моницу эти счастливые обезьяны отнюдь не казались лабораторными диковинками. Они воспламенили его. Мониц разыскал в кулуарах конгресса профессора Фултона и спросил вы­дающегося ученого, нельзя ли применить эту операцию Душевнобольным людям. Мониц сравнил озлобленных, буйных, одержимых бредовыми идеями сумасшедших в психиатрических больницах с обезьянами, которые стали веселыми и спокойными после потери лобных долей мозга. «Но суждение о проекте Моница оказалось непосиль­ным для Фултона», - пишет доктор Фримэн. Это выхо­дило за пределы его академической сферы. Да и не хватил ли Мониц через край? Не чересчур ли смелая затея? Если удалить человеку важную часть мозга, то ведь назад ее не поставишь. И если эта операция действительно может сде­лать удрученного психотика веселым, то что за будущее его ожидает?

Джон Фергюсон был взволнован моницевской верой в чистую науку профессора Фултона и тем восхищением, с которым Фримэн описывал первые результаты, получен­ные на кучке безумцев, которых оперировали доктор Алмейда Лима и доктор Эгас Мониц в Лиссабоне.

Эти португальские пионеры просверлили дырки по обе стороны лба в черепах двадцати душевнобольных. При по­мощи хитроумно устроенного ножа, лейкотома, они рас­секли пучки нервных волокон, идущие от лобных долей мозга к загадочному бугру в середине мозга - таламусу. Предполагается, что в лобных долях помещаются центры мышления, а таламус считается центральной силовой стан­цией для эмоций; и до сих пор идет еще глубокий спор - слишком глубокий для меня - о значении нервной связи между лобными долями и таламусом.

Как бы там ни было, после операций, разрушивших эту связь, Мониц и Лима счастливы были сообщить, что се­меро из двадцати душевнобольных стали вполне нормаль­ными людьми, а у других семи наступило значительное улучшение; и ни один больной не умер от операции.

Но еще больше взволновало Джека Фергюсона то, с каким блеском Уолтер Фримэн продолжил работу своего предшественника Моница. Фримэн указывает, что, по­скольку лоботомия не безопасная операция, чрезвычайно важно проследить ее отдаленные последствия. Он всяче­ски поддерживал контакт с оперированными больными и их семьями; пациенты систематически приезжали к нему на осмотр; Фримэн и сам навещал их на дому, разъезжая по всей стране, от берега до берега... Со скромной гордостью он сообщает о результатах своего десятилетнего наблюдения за судьбой первых двадцати больных, подгшихся лоботомии в 1936 году.

По истечении десяти лет осталось в живых четырнадцать человек. Четыре из них работали; четыре занимались домашним хозяйством; четыре жили дома, но не работали; только двое находились в психиатрической 6ольнице. И обратите при этом внимание, что до операции ни шоковое, ни какое-либо другое лечение этим больным не помогало; все до одного считались безнадежными; все были обречены на вечную инвалидность.

Можно возразить: что значат двадцать больных для Америки, где в психиатрических больницах находится бо­лее 500 000 умалишенных? Однако же начиная с 1936 го­да Фримэн и сотрудничавший с ним доктор Уаттс опери­ровали сотни тяжелых невротиков и психотиков. Общий итог - 75 процентов из них ушли из больницы и жили дома.

Фергюсон изучал труды других нейрохирургов, прове­рявших на своих больных выводы Фримэна. По данным департамента здравоохранения США, отражающим общие результаты 10 000 лоботомии, хорошие результаты полу­чены в одной трети случаев; удовлетворительные - тоже в одной трети случаев; остальные безрезультатны. Опе­рационная смертность - не более 3 процентов.

Разве это не прогресс в лечении психических болез­ней, думал Фергюсон. В конце концов, это ковыряние вслепую в лобных долях мозга хирургами разной подго­товки было риском... только для неизлечимых сума­сшедших.

Хотя они никогда друг с другом не встречались, Уол­тер Фримэн был руководителем Джека. И крепкий же человек этот Фримэн, думал Джек, читая истории бо­лезни пациентов, родные которых приходили к Фримэну, умоляя о помощи. В жизни, писал Фримэн, эти пациенты были страдальцами. Их одолевали сомнения, страхи, при­ступы депрессии, мысли о самоубийстве; их терзали страш­ные галлюцинации... Дрожь пробегала по спине Джека. Он ведь сам был кандидатом для префронтальной лобо­томии в Больнице ветеранов. Страшно!

Но почему же страшно, если операция могла бы быстро восстановить его умственные способности?

Уолтер Фримэн был честным человеком. Джек читал бесхитростный рассказ Фримэна о темной стороне префронтальной лоботомии. Он не стеснялся говорить об этом откровенно: те, кого она спасает, расплачиваются чем-то очень ценным за облегчение своих душевных мук. - Операция, - как цветисто выражается Фримэн, - ампутирует эмоциональный компонент болезни.

Но она оставляет после себя еще кое-что, и то, что она оставляет, как будто не очень хорошо. «С устранением эмоций, - пишет Фримэн, - одновременно исчезает забота о будущем... У больного хватает еще предусмотрительности, чтобы выполнять какую-то работу, но его ничуть не беспокоят неудачи, болезни, смерть и вечное проклятие...»

Ампутируя эмоции, она убивает также инициативу и умственные способности, необходимые для творческой ра­боты. Лоботомия вернула к труду сотни механиков, клер­ков и других рядовых работников, но ни разу она не вер­нула доктора к практике, писателя к искусству или уче­ного к его исследованиям.

Джек Фергюсон читал и думал: «Вот чего я избежал, увернувшись от лоботомии. А только богу известно, как я в ней нуждался...»

Доктор Фримэн никогда не прибегал к мозговой опе­рации, если пациент не был под угрозой вечной инвалид­ности или самоубийства, да и то только в тех случаях, когда ни инсулин, ни электрошоковое лечение не давали успешных результатов. «Префронтальная лоботомия, - пи­сал Фримэн, - это последнее средство, предел всякого ле­чения».

На операционном столе больной. Фримэн оперирует его под местной анестезией. Больной возбужден, мечется, мышцы у него напряжены, ладони потные, пульс учащен; во время просверливания отверстий в черепе кровяное давление резко повышается. После надреза мозга с правой стороны напряжение мышц становится ужасающим. Боль­ной напуган. Мысли его, очевидно, разбегаются. Надсечка с левой стороны, и через пять секунд...