Когда с полковником Петром Абрамовичем Кургановым мы «читали» полесскую страницу его фронтовой биографии, я не удержался, спросил, знаком ли он с романом В. Богомолова «Момент истины». Ведь и время совпадает — август 44-го, и место — Барановичи, Шиловичи, Лида, и операция по освобождению Белоруссии — «Цитадель»!

— Ну, мы-то от Лиды далеконько были, — усмехнулся Петр Абрамович. — Что же касается романа, то героев его автор честно написал, мало чего, так сказать, преувеличил. Розыскная работа контрразведчиков в лесах будто с натуры списана. Малые группы, внезапные огневые стычки...

— А Таманцев? Стрельба «по-македонски» из двух наганов, сверхвыносливость и сверхловкость — супермен, да и только.

— Война всему научит. Были у нас такие оперативники, действительно «скорохваты». Алехин мне нравится, но, признаться, профессионально не верю ему в заключительных эпизодах: вряд ли буквально в минуты можно нормальному человеку, даже с тренированной памятью, «прокачать» все те ориентировки и приметы возможных диверсантов, чтобы выявить Мищенко.

— Давно читали роман?

— Лет двенадцать назад. В журнале. Тогда он назывался «В августе сорок четвертого»...

— А помните всех героев.

— Как не помнить! Я с этими героями в молодость свою вернулся. Тогда-то, в сорок четвертом, стукнуло мне всего двадцать два года. И ничего я, кроме крови, грязи, пота, снова крови, — тогда еще не видал на белом свете. Спаленные деревни, развалины городов и трупы, трупы, трупы...

Петр Абрамович помолчал, задумался, провел ладонью по лицу.

— Честно говоря, у тех, кто прочтет роман Богомолова, может сложиться впечатление, будто части «Смерш» лишь тылы охраняли. Нет, доводилось нам выполнять и многие другие задачи. В сентябре 1943 года наш 118-й отряд получил боевую задачу: переправиться на западный берег Сожа и захватить плацдарм. И удерживать его, оттягивая на себя фашистов, пока основные силы 65-й армии генерал-лейтенанта Батова не форсируют Днепр в районе Лоева. Отряд из трехсот чекистов разбили на пять групп, чтобы каждая могла удерживать участок более широкий по фронту, поскольку вторая половина задачи — отбить возможный фланговый удар гитлеровцев по наступающей армии. Сентябрьской ночью переправились через Сож. Наша группа вышибла фашистов из прибрежной деревушки, захватила плацдарм, окопалась. Десять суток непрерывного боя. Ночью подвозили еду, патроны. Выстояли. Медаль «За отвагу» — как раз за тот плацдарм. А друга моего, Николая Овсянкина из Красноярска, тоже пограничника, подкараулил вражеский снайпер. Пуля под срез каски вошла, меж бровей...

— Не стыкуется, Казис, измордованный труп в Радминском лесу с повадками «лесных братьев», — прямо сказал капитану Андришунасу Курганов. — И не очень я удивлюсь, если Винцас Вакшаускас действительно «воскрес» и приехал в Визяй. Есть у меня по этой ситуации любопытное соображение. Скорее всего сам Винцас убрал одного из своих сообщников, вероятно того, орудовавшего вместе с ним в доме убитых братьев-комсомольцев. А что, если выйти на прямой контакт с Вакшаускасом?

— Полагаю, Петр Абрамович, вы не имеете в виду его арест?

— Арест ничего не даст. Вакшаускас будет молчать. Разговорится он лишь тогда, когда сам явится к нам. С повинной.

— С чего он вдруг явится? Двенадцать лет «нелегалки».

— Вот, вот! Подумайте, не осточертело ли ему жить бирюком, тележного скрипа бояться? Надо заставить его прийти с повинной, подтолкнуть, подсказать. Полагаете, отец не станет наводить Винцаса на подобную мысль? Он-то наверняка всех страшных дел родимого сыночка не знает.

— Отец? Он же закоснел в кулачестве, националист до мозга костей!

— Думаю, с Вакшаускасом-старшим получился перегиб. Тень сына-бандюги и антисоветчика пала на отца. Кулак? А он в тридцать восьмом году все свое хозяйство передал сыну: двадцать пять гектаров земли, восемь — леса, двух лошадей, четырех коров. Ведь не старый был, а весь изработанный. Сам землю обрабатывал, батраков не держал. Ты, дорогой Казис, за чапыги плуга хоть раз держался? Сено кашивал? А мне — доводилось. Второе: националист? Безграмотный крестьянин, по-русски ни слова не знающий. Он же трудяга, в другом веке родился и жил, глазами в землю уставясь. Вот его мировоззрение! Значит, «связник из Литвы» скорее всего плод твоей фантазии. Да, «воскрес» Вакшаускас. Используем этот факт.

— Тогда предлагаю план. Добьемся, чтобы Вакшаускас приехал в Кудымкар, поселился у меня. Думаю, сумеем потолковать по душам. Лишь бы не сорвался Вайткунас.

Этот разговор состоялся в кабинете майора Курганова 27 января 1960 года. Детали операции разработали до мелочей. Многое теперь зависело от Юстинаса Вайткунаса, бывшего батрака, в начале 1948 насильно вовлеченного в банду Вакшаускаса и сдавшегося вместе с пятью сообщниками. Ему на суде определили — по молодости лет — минимальный срок. На лесоповале сошелся с хорошими людьми: разный народ до 1955 года прозябал в колониях. Люди открыли молодому литовскому парню глаза на многое. И когда в 1956 году Юстинас приехал на жительство в Визяй, там встретился с литовцем-чекистом Казисом Андришунасом и без колебаний предложил свою помощь в борьбе с бандитами, по вине которых в конечном счете и сам пострадал. Ведь, подкармливаемое западными спецслужбами, националистическое подполье продолжало еще существовать, еще бродили по земле, скрываясь от возмездия, многие нацистские преступники. В том числе и литовский фашист Антанас Стрейкус, на совести которого были расстрелянные только в Утенском районе три с половиной тысячи евреев, коммунистов, советских работников, комсомольцев, еще больше — в соседнем...

А Винцас Вакшаускас до сентября 45-го, до разгрома банды Стрейкуса, — служил под его началом и, возможно, располагает какими-либо сведениями о своем бывшем главаре.

На столе, накрытом белой в голубой горошек клеенкой, стояли тарелки с аппетитными ломтиками сала, солеными грибами, огурчиками. Водку Винцас Вакшаускас разливал в граненые стаканы...

Старый Вакшаускас поначалу и пускать Юстинаса в дом не хотел, но после слов, что Винцасу угрожает опасность, послышался из-за двери знакомый голос: «Впусти, отец. Надо поговорить со старым товарищем».

— Так, уверяешь, опасность грозит? — недобро спросил Винцас, едва гость переступил порог. — Что за опасность?

— Ты бы раздеться предложил сперва, а потом и спрашивал, — тоже по-литовски ответил Юстинас.

— Раздевайся.

Юстинас расстегнул полушубок, снял шапку, повесил на вбитый в стену деревянный колышек. Прошли в кухню.

— Завтра или послезавтра будет паспортная проверка. Заходил брат моей жены, а он приятель нашего участкового.

— Ну и что? У меня документ самый надежный.

Винцас отогнул полу пиджака. Под ремнем тускло блеснула рубчатая рукоять парабеллума.

— И ты с таким «паспортом» через всю Россию катил? Рискованно!

— Терять нечего. Обрыдло скрываться, наниматься плотничать и столярничать по дальним хуторам. Да и чего бояться? За мной с той поры, как расстались мы в Радминском лесу с Карло Ионасом, дел нет. Автомат и гранаты закопал; пока продукты были — отсиживался в схроне. Потом пошел наниматься — тому сарай подремонтировать, перекрыть крышу, тому — рамы зимние смастерить...

— А ведь мы тебя на суде не выдали. Пятеро получили по четвертаку: бандитизм, измена Родине. Мне снисхождение сделали, все же учли — несовершеннолетний. Но восемь лет оттрубил как миленький. А теперь в соседях с твоими живу, в леспромхозе вкалываю.

— Не выдали, значит? Что ж мы насухую сидим? Батя, где у нас капуста да сальце? А что вы могли выдать?

— Про убитых комсомольцев допрашивали.

— Но и я тут не при деле.

— Да мне все равно, — равнодушно сказал Юстинас, подумав про себя: крепко сдал за двенадцать лет их бывший главарь. И волосы побелели, и в цепких когда-то холодно-голубых глазах — загнанность, усталость. Но вот вновь мелькнула в них былая жестокость, подозрительность.