Рейды пограничников во вражеский тыл отличались дерзостью и стремительностью: они действовали в хорошо знакомых им районах своих бывших застав, знали каждый камень, склон, ложбинку, болото.
— Дома стены помогают, а мы — дома! — не раз говаривал Дронов.
...Их группа возвращалась из глубокого рейда по фашистским тылам. В белесой мгле полярной ночи, в белых маскхалатах скользили пограничники на лыжах по белым снегам, выявляя расположение вражеских подкреплений, коммуникации противника, штабы, узлы связи. Спали прямо на снегу, подостлав ветки карельской березы, костров не разводили, питались стылыми консервами, кое-как размороженными на синеватом пламени таблеток сухого спирта; жевали каменные сухари.
— Да, с такой пищи ходить будешь, но медленно, если ветра не будет, — пытался шутить Курганов.
— Ничего, возвращаться — не в пекло лезть, — старательно передвигая лыжи, ответил Дронов. — Смотри, наша ложбина. Интересно, закопали егеря своих тут или так и замело снегом?
— Кто его знает? Попробуй, вройся в камень... Стой!
Идущие след в след по лыжне разведчики остановились.
— Чего там? Фрицы?
— Дозорный дал сигнал фонарем.
Дронов и Курганов поспешили вперед, к дозору.
— Что случилось?
— Слева, где наша застава, кто-то воет. А впереди — в метрах трехстах от нас, в низине, похоже, походные немецкие палатки.
— Проверим!
Проверить, понять непонятное, грозящее возможной опасностью, —такой же закон пограничья, как обязательная бдительность. И Дронов свернул с лыжни влево, к заставе. Вернулся он буквально через две минуты.
— И смех и грех, — сказал он, отдуваясь. — Это же наша печь на заставе воет! Узнала своих, вот и подает сигнал.
Мысленно Петр Курганов тотчас представил большую круглую печь из красного кирпича, обитую крашеным железом. Как уютно стояла она в центре родной казармы, а вокруг теснились тридцать пять солдатских коек. Как хорошо горели и потрескивали не поддающиеся топору стволы карельской березы. Вспомнился повар Василий Тельнов, прекрасно пекший хлеб, правда, в другой печи, поменьше. Тельнов погиб в августе на Западной Лице.
— Да, заставу свою сожгли; стены сгорели, а печь стоит, воет, как баба по покойнику, — не обращаясь ни к кому, сказал дозорный.
— Ничего — они нам за все наши беды заплатят. Заставим, — убежденно сказал Дронов. — Так, говоришь, впереди палатки фашистские? Может, тоже померещилось, если вой ветра в печной трубе за страшную опасность принял?
Не померещилось...
В низине, на пути пограничников, стояли большие палатки, в каждой, должно быть, пятнадцать-двадцать фашистов.
— Двенадцать палаток, — вынырнув из темноты, доложил Дронову Петр. — Спят как сурки. Без охранения.
Обычной задачей диверсионно-разведывательных групп было уничтожение живой силы и техники врага, наведение паники в его тылах, захват «языков». На этот раз группа Дронова выполняла чисто разведывательное задание, можно было обойти неприятельский гарнизон, не рисковать: благо собран необходимый материал. Но велико было искушение.
— Часовых нет. Чувствуют себя в безопасности: до линии фронта сорок километров. Ничего, мы их расшевелим, боекомплект у нас не истрачен. Окружаем и в два ноль-ноль, без «ура» и шумовых эффектов, — забрасываем гранатами.
Соотношение сил было не в пользу пограничников, но на их стороне — внезапность, дерзость, вера в свою правоту и полярная ночь...
Забросав палатки гранатами, разрядив автоматные диски в обезумевших врагов, пограничники растворились во тьме, прихватив на всякий случай «языка».
Конечно, не все операции проходили столь же успешно. В одном из дальних рейдов, в котором участвовали совместно три группы, пограничники Дронова ушли из базового лагеря в фашистском тылу громить коммуникации врага. Две другие группы, вернувшиеся с задания, измотанные и смертельно усталые, расположились на отдых. Тоже в низине, за ветром, только не в палатках, а на снегу. Приняли с устатку и для согрева «сто наркомовских граммов» — и уснули. Троих дозорных тоже сморил сон. Каратели из СС — не без помощи белофиннов — бесшумно сняли спящих дозорных, а остальных расстреляли в упор. Из сорока наших бойцов уцелел один, раненый. Он-то и рассказал, как фашисты ножами добивали раненых, уродовали лица мертвых.
Страшное зрелище предстало глазам пограничников группы Дронова, вернувшейся на базу. Отныне ни капли жалости не оставалось у бойцов к лютому зверю-врагу.
— Эх, ребята! — сдернув ушанку, только и мог сказать Дронов. Скорбно помолчав, добавил: — Забыли главный закон пограничья, утратили бдительность. Мы отомстим за вас...
Не с тех ли пор сделались неуловимые чекистские группы грозой и кошмаром оккупантов? Такой факт: когда в октябре 1941 года диверсионно-разведывательный отряд реорганизовали в 181-й погранбатальон, его командиром стал подполковник Михайлов. О бойцах батальона, оправдывая свою беспомощность, фашистское командование распространило легенду: «Пограничники Михайлова дерзки, неуловимы и беспощадны. Бороться с ними невозможно».
В Заполярье Петр Курганов сражался до ноября 1942 года. Потом его вместе со многими товарищами-пограничниками посадили в воинский эшелон и повезли на Урал. Прогромыхали за открытой дверью теплушки знакомые станции: Верещагино, Менделеево, Пермь II... До дому, казалось, рукой подать.
Однако на самом деле до дому оставалось еще больше двух лет войны, борьба с националистами всех мастей, учеба в школе контрразведки «Смерш».
«Уполномоченному управления КГБ СССР по Коми-Пермяцкому округу Пермской области майору Курганову П. А.
Гражданин Вайткунас, проживающий в поселке Визяй, сделал мне устное заявление. Вечером 25 января, примерно в 23 часа, он заметил неизвестного мужчину, постучавшегося в дом Вакшаускаса. Несмотря на чрезвычайную нелюдимость и подозрительность старого Вацлава Вакшаускаса, неизвестный был тотчас впущен в дом. У двери он произнес несколько фраз по-литовски. Вайткунасу разобрать удалось одну: «Привет из Литвы».
Голос мужчины, его жесты, фигура показались Вайткунасу знакомыми, хотя лицо в темноте разглядеть не удалось. Однако он утверждает — привожу его речь дословно: «Если бы не известие о смерти Винцаса Вакшаускаса в Радминском лесу, можно было бы поклясться: незнакомец этот — он».
Возможно, Вайткунас ошибается и незнакомец — связник старого националиста Вакшаускаса, прибывший из Литвы. Прошу разрешения на его проверку.
Запросив в архиве ориентировки по розыску Вакшаускаса, майор Курганов внимательно ознакомился с ними. Тут-то у него и мелькнула впервые догадка, что убийство в Радминском лесу не стыкуется с повадками «лесных братьев». Не стыкуется! Зачем нужно было до неузнаваемости корябать лицо убитого?
По фронтовому опыту Петр Абрамович помнил, что фашистские прихвостни, особенно оуновцы, литовские «лесные братья», — страшно истязали свои жертвы, вырезали на теле звезды, вспарывали животы, выкалывали глаза, привязывали к дереву и садистски разводили под босыми ступнями огонь... Так они поступали и с представителями Советской власти, присланными в освобожденные от фашистов районы, и с местными активистами, коммунистами, учителями. Довелось Петру Курганову видеть и тело убитой националистами молоденькой учительницы-комсомолки неподалеку от Барановичей летом 1944-го. Бандиты надругались над ней, потом отрезали груди.
И головы отрезали — было! Но старались лицо оставить узнаваемым — чтобы поняли местные жители, кто и за что «наказан», будь то сельский активист или отступивший от дела «лесной брат»; чтобы вселить в души людские ужас и покорность: мол, советские войска пройдут на запад, а «мы тут век хозяйничать будем».
И приходилось частям контрразведки «Смерш», кроме вылавливания парашютистов, диверсантов, разведчиков противника, прочесывать леса, отыскивать бывших старост и полицаев, бандитов, их схроны, тайники с оружием и продовольствием. Именно в такую часть был направлен Петр Курганов после двухмесячного лечения в госпитале, накануне наступления Центрального фронта в июле 1943 года. Их 118-й отряд по охране тыла 65-й армии вступал в бои с группами отставших, пробивающихся на запад фашистов, выявлял в освобожденных деревнях и селах бывших карателей, пособников оккупантов.