Пышминцев долго сидел задумавшись. Было ясно: противник перед ним необычный. Кадыров — личность явно непростая, неординарная. Судя по всему, наделен умом, хитростью, способностью легко менять тактику и умело маскироваться. Чтобы одолеть такого врага, надо ни в чем не уступать. И еще, думал Пышминцев, в поединке с подобным противником нельзя действовать по шаблону, надо искать нестандартные решения. По существу, уже сейчас Кадырова можно было изобличить как военного преступника и, оформив все надлежащим образом, передать его в руки правосудия. Но Пышминцев понимал: Кадыров слишком умен, чтобы раскрываться полностью. На допросе он, припертый к стенке, скорее признается в самых мелких, незначительных преступлениях, подкинет следствию меньшее из своих дел, чтобы не отвечать за большее. А кто знает, какие еще тайны могут скрываться в этой по-своему глубокой, но темной и злой душе?! Взять хотя бы эти регулярные вечеринки: почему столь активно группируются вокруг Кадырова бывшие каратели из «Туркестанского легиона»?

Думай, чекист, думай! И пусть не дремлет в тебе гражданская совесть, пусть не соблазняет тебя легкая возможность покарать врага, если в его деле еще могут открыться новые страницы. Ведь трудишься ты не ради простой мести, и даже не ради высокого и справедливого возмездия. Смысл твоего труда — в охране правого дела миллионов, в защите правды. Не кара, а истина — вот что главное!

Пышминцев составил новые запросы. Он решил сосредоточить поиск на тех, кто знал Кадырова по службе в «Туркестанском легионе». Из показаний, данных Кадыровым в 1945 году на допросе в отделе контрразведки «Смерш», следовало, будто он после убытия из Винницкого лагеря весной 1943 года вплоть до июня 1944 года содержался в различных лагерях на территории Германии и Греции, где был простым рабочим. Из полицейских — и вдруг в рабочие? Маловероятно, думал Пышминцев. Направил он запросы и на тех, кто сейчас работал с Кадыровым в шахте и составлял его ближайшее окружение — на Саидова, Мирзоева, Хасанова, Бабаева, Умарбекова... Теперь оставалось ждать. Пышминцев беспрестанно проигрывал в уме варианты допроса Кадырова. Много бы он дал за то, чтобы встретиться сейчас с ним глаза в глаза — как тогда, летом 42-го, с сержантом Василенко...

Генерал критически оглядел с ног до головы Пышминцева и двух его спутников. Вид у них весьма неприглядный: стоптанные сапоги, мятые брюки, рваные телогрейки... Генерал покачал головой:

— Где это вас так одели?

Тот солдат, что стоял справа от Пышминцева, ответил:

— Отчислены из 1-го Читинского добровольческого лыжного батальона, товарищ генерал.

Пышминцев уловил, как генерал едва заметно поморщился. Потом он вышел из-за стола, приблизился к ним.

— Значит, так. Сейчас немедленно — в баню. Все это, — он брезгливо обвел пальцем их обмундирование, — вплоть до носовых платков, снять и бросить. Получите новую форму. И запомните: вы не «отчислены», а отозваны для обучения на курсах подготовки оперативного состава при Особом отделе НКВД Уральского военного округа. Для этого и прибыли в город Свердловск. Ясно?

— Так точно, товарищ генерал! — бодро ответил за всех Пышминцев.

Курсы при Особом отделе УралВО, как и все подобные курсы в тот критический период войны, были недолгими. Пышминцев окончил их уже в апреле 1942 года. Молодой чекист Иван Пышминцев набирал опыт новой работы, проходя службу в качестве оперуполномоченного Особого отдела 44-й запасной стрелковой бригады УралВО. Здесь ему приходилось главным образом сопровождать на фронт маршевые роты. Состав их был разношерстным. Формировались они за счет молодых солдат, призванных из резерва и еще не нюхавших пороху. Вливались в них и те, кто уже успел повоевать и вновь вставал в строй после госпиталя. Были и такие, кто еще до войны вступил в конфликт с законом и прибыл в запасную бригаду из мест заключения. Всех этих людей предстояло сплотить, сделать единым боевым коллективом. А для этого необходимо было знать личный состав, хорошо изучить характеры и биографии солдат и офицеров. Пышминцев лично беседовал с каждым, кто прибывал в бригаду. Вот где пригодились и верный глаз, и цепкая память, и профессиональное чутье рудничного маркшейдера!

Сержант Василенко, направленный в бригаду после излечения в госпитале, сразу чем-то не понравился Пышминцеву. Во время беседы ерзал на стуле, не выдерживал пристального взгляда — отводил глаза. Казалось бы, ну и что? В послужном списке Василенко значилось, что воевал он на Волховском фронте, командовал отделением, был ранен в плечо, после излечения признан годным к строевой. По всему выходило — нормальный солдат. Но Пышминцева не оставляло ощущение неуверенности, беспокойства. Своими сомнениями он поделился со старшим оперуполномоченным отдела Долголеевым. Понаблюдав за Василенко, тот заявил, что сержант действительно заслуживает внимания. «Глаз у тебя верный, — сказал Долголеев молодому чекисту. — Тут что-то есть. Действуй!».

Пришлось осторожно поинтересоваться, как ведет себя Василенко среди красноармейцев. И скоро выяснилось: в узком кругу солдат он нередко высказывает пораженческие настроения, восхваляет мощь гитлеровской армии, намекает бойцам, что ради сохранения жизни лучше всего по прибытии на передовую сдаться в плен. Когда Василенко арестовали, за подкладкой его бушлата нашли немецкие листовки, которые могли одновременно служить пропуском для перехода на сторону врага.

На допросе Василенко признался, что действительно был ранен и пленен немцами. Под угрозой расправы над близкими родственниками, оставшимися на оккупированной территории Украины, он смалодушничал и согласился на сотрудничество с гитлеровской разведкой. При вербовке получил задание вести пораженческую агитацию, склонять советских солдат к измене. Гитлеровцы перебросили Василенко в расположение наших войск, оттуда он как раненый был направлен в госпиталь, а затем — в запасную бригаду. Но здесь встреча с Пышминцевым оборвала деятельность вражеского агента...

Вспоминая об этом сейчас, через десять лет, Пышминцев очень жалел, что в нынешней чекистской работе встреча с противником лицом к лицу отодвигается, как правило, на самый конец. Вместо того, чтобы сразу глянуть на человека, почувствовать его характер, настрой, может быть, даже образ мыслей, приходится по крохам собирать улики, ворошить архивы, читать бесчисленные документы... Но и на этом пути бывают неожиданные удачи.

На запрос, отправленный из Перми, УМГБ Бухарской области сообщило, что в 1946 году этим управлением были арестованы Максудов Салим и Шарипов Рамазан — бывшие каратели «Туркестанского легиона», воевавшие в составе дивизии СС «Бранденбург» на советско-германском фронте, а позднее принимавшие участие в карательных акциях против белорусских партизан. Опознав на предъявленных фотографиях Кадырова, Хасанова и Саидова, осужденные Максудов и Шарипов заявили, что знают этих людей по совместной службе в «Туркестанском легионе» с сентября 1943 года, когда названные лица прибыли в форлагерь близ местечка Легионово. Прибыли они из какой-то особой воинской части и службу в легионе проходили под другими фамилиями: Кадыров — под фамилией «Умаров», Хасанов стал «Исмаиловым», Саидов — «Кумашом».

Итак, становилось ясно, что Кадыров поступил на службу в «Туркестанский легион» не в июне 1944 года, как он утверждал на всех допросах, а гораздо раньше — в сентябре 43-го. Где же он был до этого? Куда прибыл после Винницкого лагеря для военнопленных? И где, с какой целью ему и его приятелям были присвоены вымышленные фамилии?

Ждать ответа пришлось недолго. Через некоторое время пришел ответ из МГБ Таджикской ССР. В нем сообщалось, что по показаниям арестованных органами госбезопасности республики агентов германской разведки Ерова Мумина, Алиева Шарифа и Курбанова Юсупа проходит Саидов Баймат, 1921 года рождения, из Хаштского района Ленинабадской области. Все три агента опознали Саидова по фотографии и подтвердили, что он вместе с ними обучался в разведывательно-диверсионной школе «Зондеркоманда Баядера», которая размещалась в местечке Регенвурм близ города Мезеретц в Германии. Так, Алиев, в частности, показал: «На фотографии № 2 я опознаю агента германской разведки Саидова Баймата, находившегося вместе со мной в разведшколе «Зондеркоманда Баядера». Саидов во время моего пребывания в разведшколе с сентября 1942 года по март 1943 года носил фамилию-кличку «Кумаш» и числился в таджикском взводе. В марте 1943 года я в составе дивизии СС «Бранденбург» выбыл из школы, а Саидов-Кумаш остался там».