Колька поднялся, нашел сигареты в дорожной сумке, закурил, взял блюдце под пепельницу, сел снова за стол.
- Дай закурить, - попросила жена.
- У нас не курят, - буркнул Коля.
Ася вздохнула, достала свои сигареты, закурила.
- Ты чего вообще хочешь? – спросил Коля.
- К тебе вернуться, - глядя на него сквозь табачный дым, ответила Ася, - Если примешь…
- А тебе оно надо?
- Ты мой муж пока еще… Да и Костик у нас…
- Что, - усмехнулся Колян, - не сказала ты Лехе про сына?
Ася отрицательно покачала головой.
- Ну надо же! Как это у тебя ума хватило?
- Ты, если разведешься, я Костю-то заберу… - тихо проговорила Ася.
- Так, значит? – спросил Коля.
- А что мне остается? – развела руками Ася.
Они еще долго молчали. Потом Колька молча ушел, а Ася так и осталась сидеть за пустым столом.
Колян шел к Любе с тяжелым сердцем. Ему не хотелось огорчать ее, волновать известием о приезде Аси. Поэтому, не доходя до Прямухино, он свернул налево и пошел в Коростково к матери.
Наталья обрадовалась, конечно, приходу сына, стала кормить его ужином, но на ее сердце лежала тревога, и она не знала, как ее развеять. Она страшилась откровенного разговора с сыном, который пришел к ней сегодня какой-то потерянный, задумчивый. Он быстро поужинал, дождался, пока мать перемоет посуду и сядет напротив него, и сказал то, что мучило его в этот вечер.
- Аська приехала…
Наталья вздохнула.
- Насовсем, Николаша? – спросила она.
- Вроде да…
- А ты-то что?
- Мам, я не могу ее принять…
- А сын-то как же?
- Отобрать она грозиться его… Но я все равно не могу….
- Ох, сынок… - Наталья собралась с духом и осторожно спросила, - Не из-за Любы ли?
Коля удивленно посмотрел на нее.
- Ты разве знаешь?
- Значит, из-за нее? – Наталья вытерла фартуком набежавшую слезу, - Я все надеялась, что кажется мне…
- Тебе не нравится Люба, да? – напряженно спросил Коля.
- Да что ты! – Наталья поглаживала ладонью стол, - Люба хорошая девушка… Только тебе-то надо с Асей бы жить попробовать… Сын же у вас.
- Ма, я не могу… - снова повторил Коля, - Мне тебе не объяснить наверное, но я не могу…
- Что же я, понять не смогу… - обиделась Наталья.
- Да если рассказать тебе, то поймешь…. Только как рассказать-то, если я сам себе не объяснял этого никогда. Ты скажи мне, как я Асю могу принять, если Люба есть?
Наталья снова заплакала.
- Я сам себе раньше не признавался, что люблю ее никому до этого не говорил, даже про себя никогда такого не проговаривал, но каждую ее черточку помнил, как сквозь стены чувствовал, что она к Ромке приходила, была рядом, и, если проверял – точно, никогда, ни разу не ошибся. Да ведь и я знаю, чувствую, вижу, что Люба меня приняла, что она любит меня. Она уже внутри меня где-то есть, и это уже никуда не вытравить. Как я могу ее бросить теперь? Как теперь, когда она рядом, мне Асю принять? Мама, как?
Наталья все вытирала слезы, но они никак не останавливались.
- Ты не плачь, мам. Что же теперь поделать? Знаешь, как от любви отказаться тяжело? – медленно проговорил Коля.
- Знаю, сынок, - с трудом сказала Наталья. – Ты послушай, я тебе про жизнь свою расскажу, как на исповеди. Если сможешь, простишь меня тогда. Но я должна была тебе рассказать, давно уже надо было, как только стала замечать, что тебе Люба нравится. Теперь-то уж точно время пришло.
Коля поднял глаза на мать, и стал слушать ее длинный рассказ, ни разу не перебив…
***
Замуж я вышла рано. Было у меня платье белое, в синий цветочек, мне бабушка Асина сшила на выпускной. Они вообще-то все такие хозяйственные, и бабка ее и мать. На все руки мастерицы, небось и Асю-то Анна научила всему. Так вот, отгуляла я выпускной в этом платьице, в нем же и замуж пошла. Выпуск-то у нас в июне был, а в августе я уже с Олегом жила. Я до этого ни с кем не дружила из парней, да и вообще о любви и не думала как-то. Мы все больше в куклы играли, да уроки учили. Хотелось мне в педучилище поступать. У нас девчонки-то многие туда поступали. Да родители мои решили по-своему. Я и не знала, а они уже с отцом Олега сладили. Приходят, мне и говорят – так, мол, и так, мы тебе жениха нашли, сосед наш Олег. Я сначала вроде как расстроилась, думаю, какой мне Олег, не охота мне еще замуж. А потом как-то и согласилась. Вот мамка мне из тюлины фату на голову нацепила, да и расписались мы с ним. Он мне еще на свадьбе сказал, что любит меня, что давно все на меня смотрел, а я, мол, не замечала его. Да и куда мне его замечать, и в голове еще ничего такого не было. А потом уж мне батька-то признался, что они меня за него отдали из-за дома в Мытницах. Ну ладно, приехали мы в Мытницы, стали жить. Олег и, правда, меня любил, тут я ничего не скажу. Когда Вика родилась, он мне помогал всегда, и что попросишь, сделает, и чего только подумаешь, и то, смотришь, он уж сам догадался. Пожили мы с ним маленько, Вику растили, да я, как на грех, сдружилась чего-то с Надькой Семеновой. Ну, сдружились мы тогда крепко, в гости все ходили, ни дня не проходило, чтобы не виделись. Ну в гости-то ходили, а у нее муж там, Юрка, сядет тоже с нами, балакает, мы семечками трещим, он нам байки говорит. А сам красивый такой. Глазастый. Ну я и влюбилась в него. Да так влюбилась, что аж дышать больно было. Помучилась-помучилась, да ему и призналась, что так, мол, и так, люблю тебя, не могу. Я же не знала тогда, не понимала, что этому бабнику все равно с кем лежать, лишь бы с девкой. Да и откуда мне понимать это было? Ничего я в мужиках не понимала. Ну призналась я ему, значит, и сладили мы с ним. Сперва-то мы еще таились, я к нему прибегу потихоньку, и убегу так же. А потом пошло-поехало. Олег узнал, Надя узнала, да что там – вся деревня знала, что у нас с ним шашни. А я так его любила, что мне все это нипочем было. Вот через ту любовь мою и беды все пошли. Мамка позора такого не выдержала, померла. Я от Олега ушла к отцу жить. Говорю ему – все, не люблю тебя, не могу с тобой жить никак, ухожу, у бати поживу пока, а там видно будет. И все еще я волновалась, чтобы он Юрке чего-нибудь не сделал. Ну ушла я, а Олег у меня потом Вику отобрал. Ты, говорит, аморальная, дочку заберу, воспитаю сам, а то ты из нее такую же сделаешь. А ведь похоже на то, что так и вышло. А тогда все только боялась, что Юрка меня бросит. Смешно, у него семья, а я все думаю – только бы не бросил. Только бы приходил ко мне. Дурочка была. Но он все приходил ко мне, и я про дочку забывала, вообще про весь белый свет забывала с ним. А скандалов-то было! То Надька придет, в космы мне вцепится, то батька на меня орет, то Олег придет, тоже доводит. Это я уж потом поняла, что он приходил меня обратно звать, жалел он меня все же. А тогда мне до ужаса он раздражал. Вот мы все ругались, а папашка мой и так-то без мамки зачах, так еще и скандалы тут эти. Он посмотрел-посмотрел на все это и тоже помер. Года без мамки не пожил. Вот сколько я бед натворила. Но если б на этом-то и конец. Так все ниточка тянется. Потом я поняла, что Юрка и не любил меня никогда. Смотрю, Надька беременная, Юрка ходить ко мне перестал, значит, все, думаю, пора мне к Олегу возвращаться, пока еще зовет. И он принял меня. Не простил, но принял. А уж потом, когда ты родился. Он стал бить-то меня. Начал-то потому что узнал – снова с Юркой встречаюсь. А я дурочка тоже – последний раз с ним увидеться захотела. Я-то с ним увиделась, да потом неделю дома лежала, встать не могла. Ведь у нас потом еще ребеночек народился, да умер сразу, слабенький был. Я все думаю, потому что он меня беременную бил, а там – кто его знает, может, на роду ему так написано было. Из-за этого тогда такая обида на Олега появилась. И решила тогда, что как только вы с Викой вырастете, я от него и уйду. И ведь какое сердце у меня жесткое – хоть бы раз его пожалеть. Ведь он намучился со мной. Бил, правда, сильно, но ведь не от радости же он меня так. Тяжело ему было. Пьет, пьет где-то, потом домой придет, и начинается канитель. Как дома пьет, еще ничего, бывает и тихо пройдет. Но как только где за порогом напьется, все, тут точно злоба попрет. Ему видать там мужики-то, с которыми он пьет еще пуще накрутят, какие бабы стервы и все такое, ну он и приходит злющий. Сразу за ремнем. У него в гардеробе уж так и висел ремень-то, я прятать его пыталась, но он нашел и повесил. И как чуть что – в гардероб. А ремень хороший кожаный, пряжка железная. Потом, правда, что-то он все больше кулаками стал, да ногами. Уж он приходит злющий, я сразу на двор, чтобы вас-то с Викой не будить. Вот он там изголяется. А потом еще в сарай, как ты прямо. Бьет, а сам плачет. И потом все коленки целует, прощения просит, говорит, что больше не будет. А я слушаю, да думаю, чтобы он хоть меня прибил-то однажды. Вас только жалко, а так – что за жизнь-то? Вот так я и жила. На Юрку тайком уж потом ходила смотреть, вроде как в магазин приду, да все на его крыльцо кошусь – так увидеть хотелось. Встречаться он со мной уже больше не стал, ему и Олег накостылял уже, да и Надька, конечно, всего пропилила из-за баб. А потом как-то стерпелось мне. Забыть-то, конечно, не забыла, где тут забудешь, когда навечно уже одной ниточкой повязаны. Вот. Так что ты Асю-то бил, а мать-то у тебя недалеко от нее пошла. Знаю, сынок, знаю я любовь. Так же как знаю, то перетерпеть ее можно. Трудно, больно, мучительно, но можно. Вот так. Я была бы рада сейчас за тебя, что тебя девушка хорошая полюбила, что она тебе так дорога. Была бы у тебя с ней счастливая судьба. Только сынок, родной, любимый мой мальчик мой, прости меня, нет мне прощения. Одним поступком все жизни я перечеркнула – свою, Олега, твою, Любину, Асину… Это ведь не Ася виновата в том, что ты так мыкаешься, не Ромка, что Любке счастья нет, не спьяну папка умер. Ты ни в чем не виноват. Я же видела все, догадывалась, чувствовало мое сердце, что Любка тебе нравится, что ты вздрагиваешь, когда о ней речь заходит. Как я молилась, чтобы ты ее не выбрал, не полюбил ее. Ведь родила я тебя от ее отца, Коленька. Прости меня, сынок… Любка сестра тебе…