Итак, попытка Генгенбаха и Зеехазе дезертировать закончилась неудачей. Вскоре их направили в Венгрию, где они попали на участок фронта, расположенный северо-западнее Будапешта, между Комаромом и рекой Питра. Оба были зачислены в только что сформированную дивизию народного ополчения: Генгенбах — на должность командира артиллерийской батареи, Зеехазе — его шофёром.

А спустя несколько дней в Банкеши встретились обер-лейтенант Клазен и ефрейтор Мюнхоф. Встретились молча, выразив своё удивление лишь вскидыванием бровей, однако так и не проронив ни слова о том, что они пережили во время переправы через Сену.

О Линдемане никто из них не имел ни малейшего представления.

Генгенбах просмотрел план учебных занятий, составленный на 24 ноября 1944 года. В нём значились упражнения в паводке и стрельба из пулемёта. После обеда — стрельба из панцерфауста, которую проводит начальник штаба обер-лейтенант Клазен. План был подписан командиром дивизиона капитаном Зойфертом.

Появление капитана Виктора Зойферта в полку было неожиданным и странным. Однажды поздно вечером он пришёл в штаб полка, замёрзший, голодный, выбившийся из сил. Пришёл, а не приехал, так как машина по дороге ему не встретилась.

Командира полка майора Кисингена сразу же вызвали в штаб дивизии, который размещался в замке графа Эстергази.

Денщик объяснил лысоголовому, с чёрными крашеными усами, капитану, что он спокойно может выспаться на кровати командира, который наверняка вернётся не раньше утра.

Зойферт сразу же разделся, и завалился в кровать командира.

Майора Кисингена в этот день как раз произведи в подполковники. За отсутствием командира дивизии новоиспечённого подполковника поздравил лишь начальник отдела кадров. Две золотые звезды были водружены на соответствующее место, после чего оба выпили по три рюмки шнапса.

Каково же было удивление и возмущение подполковника, когда он, ввалившись к себе, застал в своей постели капитана-резервиста с лысиной во всю голову и чёрными крашеными усами. Капитан же, как ни в чём не бывало, встал с постели и, пробормотав «хайль Гитлер!», объяснил, что он прибыл в полк на должность командира дивизиона.

Подполковник, не сдержавшись, начал ругаться на чём свет стоит, в то время как Зойферт надевал свои брюки и застёгивал френч. К слову сказать, две пуговицы он застегнул неправильно, отчего полу френча смешно перекосило. Сапоги с носками он держал в руках, а ремень с портупеей, на котором болтался пистолет, повесил себе на шею. В таком карикатурном виде капитан выскочил в комнату денщика, который никак не мог удержаться от раздиравшего его смеха.

— На должность командира дивизиона! — гремел, никак не успокаиваясь, подполковник. — Как бы тебе не так!

Вчера же Генгенбах получил у Зойферта командировочное предписание, согласно которому он должен был отбыть на легковой машине в Будапешт с целью приобретения запасной рации. А спустя четверо суток должен был состояться их переход через линию фронта.

Зазвонил полевой телефон.

— Клазен слушает.

— Что случилось?

— Дорогой Герхард, я бы хотел просить тебя провести занятие по стрельбе из панцерфауста. В полдень ко мне должен прибыть новый командир дивизиона. Сам понимаешь, что я не могу положиться на этого Зойферта.

— Разумеется. А кто этот новенький, Гельмут?

— Пока ещё сам не знаю. Начальник штаба полка ничего мне не сказал.

— А что будет с Зойфертом?

— Скажу тебе по секрету…

В этот момент в трубке что-то зашипело. Генгенбах сразу же представил себе, как капитан, нервно пощипывая чёрные усики, жадно подслушивает их разговор.

— …Это не входит в мою компетенцию, но думаю, что он будет назначен командиром третьей артбатареи. Подполковник Кисинген — наверное, ты помнишь историю со спаньём капитана в его постели — считает, что Зойферт ещё не дорос до того, чтобы командовать дивизионом.

Генгенбах хихикнул в трубку:

— Большое спасибо, Гельмут. Будь спокоен, стрельбы я организую самым серьёзным образом. Можешь смело на меня положиться. А когда ты что-нибудь узнаешь о новеньком, будь добр, позвони мне ещё разок…

— Сделай всё как положено, Генгенбах!

— Привет, Клазен!

«Легко сказать: «Стрельбы я организую самым серьёзным образом», — думал Генгенбах. — Так же легко, как говорить об «окончательной победе» или о создании «чудо-оружия». Но кто теперь верит таким словам? Фау-1 солдаты вообще не принимают всерьёз, а Фау-2 считают психологической приманкой, чтобы хоть как-то поддержать стремительно падающий авторитет нацистской партии. Неужели солдаты на седьмом году войны способны поверить в какие-то обещания? И всё это тогда, когда они собственными глазами видят, как трещит фронт, куда ни посмотри. Мысленно они молятся о том, чтобы всё это поскорее кончилось, а провидение хоть пальчиком указало бы им на выход из создавшегося положения».

В фюрера верила лишь верхушка, но даже она уже не питала надежд на будущее.

«Из создавшегося положения есть лишь один выход, — размышлял Генгенбах, надев на голову фуражку и направляясь к месту занятий по стрельбе. — Ещё четыре денька, и мы отсюда сбежим, а за это время нужно запастись бензином, боеприпасами и продовольствием. Кто знает, что может потребоваться в этой нелёгкой поездке по незнакомой Венгрии, по местности, лежащей между двумя фронтами, которая сегодня принадлежит одним, а завтра может оказаться в руках противной стороны. Обо всём этом должен позаботиться Эрвин Зеехазе.

В оставшееся время я должен обстоятельно изучить положение, а потом — в Будапешт. По дороге как следует осмотрюсь, установлю, где именно проходит передний край. Лучше всего об этом узнать где-нибудь в штабе тыла. А затем в действие будут пущены вторые командировочные предписания, которые заготовил я сам. По этим бумагам мы сможем выйти на передовую.

А дальше всё будет зависеть от того, удастся ли нам преодолеть самую опасную реку, где на каждом шагу стоят вооружённые часовые, которые открывают огонь без предупреждения, как только услышат что-нибудь подозрительное. Сосед часового тут же запустит в небо осветительную ракету. Это не говоря о минных полях, о которых сначала нужно разузнать. Возможно, немцы покажут их на карте или на местности.

Но перейти через свою линию фронта — это ещё полдела. Самое главное — благополучно перейти и через русскую линию. Перед русскими окопами также установлены минные поля, а русская артиллерия пристреляла каждый участок местности…»

— Первая батарея для занятий по стрельбе построена! — доложил Генгенбаху старший на батарее.

— Оцепление проверили?

— Так точно, господин обер-лейтенант!

— Вольно!

Новобранцы, одетые в старое обмундирование и изношенную обувь, худые и бледные, мёрзли на ветру. Вид у них был беспокойный: они явно не были готовы к такой деятельности. Они испуганно поглядывали на выкрашенные в жёлтый цвет панцерфаусты, представляющие собой толстую трубу с визиром, на переднем конце которой помещался конусообразный снаряд, обладающий страшной пробивной силой.

Вахтмайстер Монзе приказал притащить с сельского кладбища надгробный камень и установить его на дороге возле кладбищенской стелы, чтобы иметь, как выразился Монзе, реальную цель.

— Каково расстояние до цели? — спросил Генгенбах.

— Самое большее — тридцать шагов. Стрелять с колена! — скомандовал Монзе и, понизив голос до шёпота, проговорил: — Наши старички наверняка наложат в штаны. — Кивком головы вахтмайстер кивнул в сторону левого фланга строя, где стояли те, кто недавно выписался из госпиталя. Почти всем им было за пятьдесят, некоторые из них награждены Железным крестом. На каждом из них война оставила свои отметины.

— Отправьте людей в укрытие и первый выстрел произведите сами! — распорядился Генгенбах.

Такое распоряжение не столько удивило Монзе, сколько испугало, Жестом он приказал сорока солдатам укрыться за каменной стеной, и теперь они выглядывали из-за неё, бросая на вахтмайстера злорадные взгляды.