Они находились в миле от устья Иоу. Луна дробилась яркими каплями по быстрой ряби и вновь, как ртуть, сливалась воедино. Каждые десять ярдов из темной глубины, пропарывая ее, поднимались две грозди блестящих бусин и опять уходили вниз. Порой оттуда вылетала серебряная стрелка и заканчивалась в водовороте, поднятом рыбьим хвостом. И каждые десять ярдов наружу выглядывала усатая голова, чтобы определить направление — внизу почти ничего не. было видно, — и опять исчезала. Тарка плыл над самым дном, энергично работая лапами, чтобы преодолеть встречную силу течения, готовый подскочить и схватить рыбу, если она попытается проскользнуть мимо.

Он поравнялся с мостом, по которому проходила узкоколейка; мост отбрасывал густую тень. Высунув голову, чтобы вдохнуть воздух, Тарка увидел за полосой тени светлое расплывчатое пятно — это переливалась вода через гребень плотины. Он снова нырнул и еще быстрее стал вертеть головой из стороны в сторону, потому что здесь, в темноте, рыбе легче было уйти от него, хотя глубина не превышала двух футов.

Когда Тарка достиг середины тени, хвост его серпом взметнулся вверх, туловище выгнулось, задние ноги коснулись камней. Он подскочил. Чешуя рыб, идущих на него во мраке, отражала только мрак, но Тарка заметил тончайший волосок света — это мерцала лунным инеем струйка, бегущая за спинным плавником. Зубы Тарки схватили хвост ближней рыбы, рыба вырвалась; тогда выдра повернула свой «руль», штопором вошла в воду и снова взметнулась: пасть захлопнулась на горле кефали. Тарка всплыл наверх и вытащил пятифунтовую рыбину (та извивалась всем телом) на груду камней у водослива. Придерживая добычу передними лапами, Тарка наклонился над ней и принялся ее пожирать, хотя жабры рыбы еще поднимались и опадали, с каждым разом все слабей и слабей ударял хвост.

Вскоре Тарке надоело жевать костистую голову кефали, он впился ей в загорбок и вырвал большой кусок. Он ел минут пять без передышки, затем вытянул шею с колючей, торчком, шерстью и возбужденно втянул воздух. «Хью-и-ик!» Ноздри его раздулись. «Хью-и-ик!» Белохвостка посмотрела через гребень плотины и скользнула вниз. «Йнн-йинн-и-и-икк-р!» — зарычала она, оскалила белые клыки и вырвала рыбу у Тарки; он перекатился на спину и принялся играть ее хвостом. Затем снова стал на лапы и поглядел на воду через прямоугольную арку между быками — он вспомнил про вторую кефаль.

Тарка спрыгнул с камней. Начисто обглодав скелет, Белохвостка последовала за ним.

Канава, где в быстрой, прозрачной воде связками горностаевых шкурок колыхались бурые водоросли, тянулась в нескольких ярдах от речушки, мимо побеленной известью мельницы со сломанным водяным колесом. На травянистом берегу канавы была ограда из старых железных кроватей, и тут, на фоне искореженных каркасов, Белохвостка увидела темные очертания Таркиной морды. Он ел. Заметив Белохвостку, громко свистнул. Пробегая по траве, она почуяла запах чешуи — здесь Тарка тащил волоком свою добычу. «Йинн-иккр!» — снова зарычала она, подскочила к кефали и схватила ее лапами. Тарка следил за ней. Затем слизал кровь с ран и опять побежал к реке. Он бежал охотиться за большой рыбой.

На лугу возле мельницы была куча отбросов и сора, ее сваливали там мусорные фургоны. В месиве из тухлого мяса и гнилых овощей рылась свинья с поросятами. Они с жадностью уплетали яичную скорлупу, кости и угли. Здесь при свете ущербной луны в низком, все густеющем тумане Тарка и Белохвостка затеяли странную игру. Начала ее Белохвостка. Подняв перед Таркой фонтан брызг, она вышла на берег. Когда же он последовал за ней, Белохвостка помчалась вокруг луга, сначала в одну сторону, затем в другую. Она почти вплотную пробегала мимо Тарки, но ни разу не взглянула на него. Немного погодя выдры вернулись к речушке и принялись резвиться, точно пара дельфинов. Затем вместе вышли на берег и разбрелись в разные стороны. То удаляясь от реки, то опять к ней подходя, пролезая в квадратные ячеи проволочной ограды, они кружили по луговине, словно бесцельно, не узнавая друг друга, блуждали по невидимому лабиринту. Снова в воду — пить и охотиться за угрями, и снова к странной игре на лугу.

Каждый делал вид, что не замечает другого; выдры были счастливы тем, что они вместе, и старались вернуть себе острую радость первой встречи.

Делая седьмой круг по лугу, Белохвостка подбежала к поросенку; почуяв ее запах, тот вскочил, хрюкнул, заверещал, затем застыл. Десять черных рылец поднялись от аппетитных отбросов, перестали хлопать горячие ушки. Белохвостка двинулась дальше, и все поросята вскочили и с визгом пустились наутек. Матка, увесистая и осторожная свинья, с глазками, заплывшими жиром, съевшая в ту ночь, помимо двадцати фунтов прочей снеди, двух крыс и кота, вытянула пятачок и, переваливаясь всем телом, пошла на тревожный запах. «Ис-исс-исс!» — угрожающе закричала Белохвостка. Если бы свинья поймала ее, к утру от выдры остались бы одни кости, ведь она весила всего четырнадцать фунтов, а свинья — семьсот. Белохвостка призывно засвистела, и Тарка кинулся на свинью.

Семьсот фунтов живого веса вернулись от ограды с разодранными ушами, без кончика хвоста, а Тарка принялся жевать траву, хотя и не был голоден: он хотел избавиться от неприятного вкуса во рту.

Всю ночь над долиной носились стрижи так высоко в поднебесье, что даже совы не слышали их пронзительных криков. А когда на востоке стала разгораться золотая заря, стрижи тремя воронками полились вниз, к земле. Их узкие крылья со свистом резали воздух. Тарка и Белохвостка лежали на спине в мельничной запруде и смотрели, как птицы смыкаются в цепи и мчатся прочь, одни — вверх по долине, другие — к морю. Вдруг головы выдр поднялись, повернулись и вместе ушли под воду — их слуха достиг лай гончих в псарне на Пилтонском холме.

Днем Тарка и Белохвостка двинулись к реке по канаве, которая выходила из мельничного пруда. Вскоре травянистые склоны сменились цементными стенами, над которыми возвышались дома Бэрума — ряды окон и голубятни на крышах, где ворковали голуби. Те, что постарше, время от времени скашивали обведенные красной каемкой глаза на небо — подходила нора, когда из гнезд на неприступных скалах Кошельного залива и Геркулесова мыса и на красных утесах побережья прилетали сапсаны и кружили над крышами городка.

С насеста на ветке дерева у канавы выдр заметил петух и закричал: «Ку-ка-ре-ку!», гребень его налился кровью. Когда же снова взглянул в воду, он там ничего не увидел и громко сообщил курам о своем торжестве. Тарка еще не забыл, к чему в прошлый раз привел петушиный крик.

Канава прошла вдоль дороги, миновала кирпичный утес — одну из стен городской лесопилки — и повернула обратно у запертого колеса; вода низвергалась через шлюзный порог и по трубе устремлялась в губу. Был отлив. Тарка и Белохвостка проплыли над затопленными белыми цветами ложечницы к излучине, где лежал спиленный лес, и, выйдя на берег, стали искать убежища в дубовых бревнах. В то время как они пробирались по шероховатому стволу, пискнула крыса, за ней вторая, и скоро пищали уже все обитающие в штабеле крысы. Старый самец увидел Тарку и кинулся бежать, подав сигнал остальным — самцам и самкам без детенышей. Одни из них попрыгали в воду, другие скрылись в кладках досок, где тоже жили крысы; между хозяевами и пришельцами завязался бой. Все утро из досок доносился пронзительный писк, не заглушаемый даже громким звоном циркульных пил. Крыс услышали пильщики, и во время обеденного перерыва один из них пошел за своими хорьками [3].

Тарка и Белохвостка бок о бок лежали в пустом стволе дуба, свернувшись калачиком и тесно прижавшись головами. Дупло было сырое; в его щелях торчали скелеты мышей и воробьев, видевших Тарку еще малым выдренком. Были там и рыбьи кости, хранившие чуть слышный запах, но и они не вызывали у него воспоминаний. Осенью — выдра с детенышами уже давно покинула этот гостеприимный приют — дуб срубили, оставив в земле корни, отволокли на лошадях через луг и переправили вместе с другими деревьями на лесопильню.