— Шавки генеральские… — поддержал Жильбер. — Совсем зажрались.

— Ничего, — Диомель огляделся. — После заезда оживятся. Встанем здесь, Морис.

Жильбер остановился. Посмотрел на Кронго.

— А что — после заезда?

— Ничего, — сказал Кронго.

Но Жильбер что-то почувствовал.

— Э, Кро?

— Смотри лучше, Жиль… Сейчас получишь удовольствие.

— Ты о чем? Что — неужели Принц поедет?

— Смотри.

— Что будет… — сказал Жильбер. — Ай-яй-яй, что будет… Ну, знаешь, Кро, мальчик, — это свинство… Честное слово… Сказал бы хоть час назад… Отец поедет?

— Жиль… Не отвлекай…

— Я поставил всего пятьдесят билетов.

Кронго сейчас думал только о заезде. Он почти не слышал и не понимал — о чем говорит Жильбер.

— Хватит тебе, Жиль… — сказал Диомель. — Ты и с десятью обеспечишься на год.

Раздались удары колокола. Ипподром притих; лошади, до этого показывавшие трибунам идеальную рысь, сейчас разворачивались с разных концов к старту; комментаторская и стартовая машины тоже подъезжали к полосе разгона. Кронго ощутил, как много значит для него этот момент… Момент — которого они с отцом так долго ждали Вот это — холодок вдоль спины; плотность воздуха; пересохшее горло; боязнь за отца, за то, что вмешается какая-то мелочь, которую нельзя предусмотреть. И в то же время в нем сейчас живет вера в Гугенотку, вера в то, что они все-таки добились своего. Он был почти уверен — Гугенотка может показать «один пятьдесят». Она сравнялась, а может быть, и превзошла Корвета. Лишь бы это было так… Лишь бы было… Лишь бы было… Если это так — отец выиграет; ведь Генерал не знает, что в заезде есть равная лошадь. Это и даст Гугенотке те доли секунды, которые помогут обойти Корвета; пусть это обман, этот обман — ничто по сравнению с тем, что делал и делает Генерал.

— Не могу, — сказал Диомель. — Такие вещи не для меня.

Да, в том, что они затемнили Гугенотку, был обман; но этот обман поможет разрушить тысячи других обманов.

— Перестань, — отозвался Жильбер. — Слышишь, Диомель. Во-первых, все ясно… И придет Корвет…

— Заткнись.

— А если не придет — что? Мы выиграем. Да, Кро?

Кронго не ответил; он следил, как лошади, миновав линию старта, проезжают дальше, разворачиваются и выравниваются. Отсюда хорошо был виден белый камзол отца; Гугенотка, пропустив на вторую дорожку Корвета, завернула и встала с ним рядом, легко продолжая движение по третьей дорожке. Она шла к линии старта, выравниваясь с остальными лошадьми, шла хорошо, ровно, без тени испуга, не уступая соседям ни сантиметра. Лошади, постепенно разгоняясь, будто плыли перед крыльями двигавшейся все быстрей стартовой машины.

Диомель схватил Кронго за локоть. Кронго покосился, — кажется, Диомель сейчас ничего не ощущает и не видит, кроме шеренги лошадей.

— Молодец, старушечка, — прошептал Диомель. — Молодец, старушечка… Впритирку, вплотную… Так их… Молодец, старушечка…

— Выравнивайтесь! — прогремел голос в репродукторе. — Выравнивайтесь! Пятый номер, подтяните лошадь!

Ипподром глухо шумел; это была реакция, сейчас все следили, как лошади подходят к старту, как завоевывают или отдают сантиметры.

Лошади пошли быстрее; Гугенотка по-прежнему не уступала ни пяди, двигаясь вплотную к крылу; Корвет подавал чуть легче, как бы уступая пространство, как бы говоря остальным номерам — смотрите, я добровольно проигрываю вам на старте чуть ли не метр.

— Отрывайтесь! — приказал репродуктор. — Отрывайтесь!

Машина уехала. Все в шеренге, сразу резко прибавив, включились в борьбу. Шли кучно: Корвет занял место в середине; тут же, то уступая, то сравниваясь с ним, бежала Гугенотка; несколько лошадей перед ними боролись за место у бровки.

Да, это был обман; но обман справедливый, Кронго это знал, чувствовал и не считал обманом.

На первых метрах дистанции стало ясно, что Генерал еще ни о чем не догадывается. По тому, как он сидит в качалке, как держит вожжи, Кронго понял — Тасма сейчас спокоен за себя, за судьбу заезда и за Корвета. Поэтому и не выходит сразу вперед, чтобы, как это не раз бывало раньше, закончить дистанцию далеко впереди с отрывом в несколько столбов. Зная, что равных Корвету нет, и помня о рекламе, которая перед заездом сопровождала каждый шаг американцев, Генерал решил поиграть и закончить гонку броском на финише — тем более что Руан и Клейн уже сейчас ловко оттерли американцев и идут в общей куче, почти не придерживая лошадей и создавая нужный пейс. Генерал мог позволить себе и такое — несмотря на то что Корвет не готовился специально, как финишер, и обычно проходил дистанцию ровно. Гугенотка же была ярко выраженной концевой лошадью; они с отцом хорошо знали, как много сил остается у нее каждый раз к концу дистанции. Этих сил хватило бы, конечно, и на то, чтобы выдержать борьбу с Корветом с самого начала. Но тогда Генерал гораздо раньше понял бы, в чем дело, и мог пойти на все; ради победы он не постоял бы даже перед тем, чтобы загнать Корвета. Сейчас же он ничего не будет знать по крайней мере до третьей четверти. Именно потому, что Генерал сейчас придержал Корвета, пока все складывается хорошо. Гугенотка идет ровно и легко, держась то четвертой, то пятой. Если все и дальше будет идти так — борьбу решит финишный бросок.

Сразу за отцом шли Клейн и Руан; Кронго видел, что они заняты сейчас не столько заездом, сколько американцами. Лошади, занимавшие пока первые три места, опасности не представляли: впереди по бровке двигался швед на заурядном жеребце, явно не рассчитав силы. За шведом держались аргентинцы — два таких же середняка. Трибуны шумели непрерывно; лошади вошли в первый поворот. Швед отпал и сделал сбой; к началу второй четверти заезд выравнялся. Увидев приближающиеся морды, ровно и безостановочно мелькавшие ноги, Кронго понял — Генерал выпускает вперед остальных. Кого же? Идеала и Патрицианку… Руан и Клейн… Патрицианка идет первой и — хоть и на вожжах — пока совершенно сухая. Чувствуется, что кобыла сможет выдержать еще целую четверть… Сможет… Сможет… Если не больше. Отец пока не прибавляет. Видно, что Гугенотка тоже совсем свежая; она продолжает идти в незаметной борьбе с Корветом. Молодец, Гугошка… Молодец… Рыжий сух; так и должно быть; Корвета ничто не берет.

— Что он делает… — Диомель взял Кронго за руку. — Его же съедят.

— Первая четверть — двадцать семь секунд, — объявил комментатор. — Идут с опережением, но пока — не на рекорд.

— Съедят, — повторил Диомель. — Его съедят.

Мелькнул красный камзол — Клейн бросил вперед Патрицианку и занял бровку. Все хорошо; шахматная куртка Руана пока чуть сзади и сбоку. Отец сидит спокойно; он идет сразу за Руаном вровень с Генералом.

Кронго поднял большой палец, дождался, пока строй лошадей пронесется мимо. Пейс был высоким; американцы легко держались на пятом и шестом местах. За ними чуть растянулись остальные, последним теперь шел швед, и, когда заезд отдалился к третьему повороту, в хвосте долго еще был виден его желто-голубой камзол.

Отец сделал правильно, что не поддался соблазну и не вышел вперед.

Вот сейчас, в конце третьей четверти, и должно все решиться. Именно сейчас, когда над полем и над трибунами, постепенно нарастая, встает гул, легкий и пока еще негромкий гул удивления; когда заезд перед поворотом опять сжимается, становясь уже не цепочкой, а плотной группой. Все изменилось; даже отсюда, с угла поля, видно, что Патрицианка ведет заезд из последних сил, ее движения, маховый выброс ног, даже наклон шеи — все, вместе взятое, уже не то. Ясно, что кобыла сейчас отпадет. Настал момент решающего броска. Это обычная точка, в которой Генерал начинает ускорение. И этот бросок сейчас будет. Но этот момент настал и для Гугенотки; отцу уже нечего скрывать. Сейчас Гугенотка должна показать все, на что она способна; показать, что они, отец и он, сумели ее подготовить; показать, что не зря были потрачены их усилия, весь смысл их жизни последних месяцев, все их бессонные ночи, их сомнения, страхи, разочарования, угрызения совести — все, все вместе. Сейчас Гугенотка должна показать, не был ли напрасным их обман — на который они пошли ради разрушения тысячи других обманов.