Довольно долго богомол не подавал признаков своего присутствия после того, как они слышали последний крик Виктора Грожина, наверняка, предсмертный. Тварь, получившая новую жертву, бесспорно, где-то затаилась.

Когда полеты вокруг дома возобновились, они реагировали на них относительно спокойно, оставаясь в сидячем положении. Вскакивали только, когда богомол залетал в кухню.

Анин понимал, он не сможет бороться со сном сколько потребуется. Ольга Сурта дремала, положив голову на плечо мужу. Тот время от времени проваливался в дрему, правда, на считанные секунды. После чего вскидывал голову, заново рассматривая сидящих рядом.

Анин пытался ни о чем не думать, но перед внутренним взором бесконечно прокручивалось последнее событие — бегство Грожина.

В какой-то момент Анин вспомнил, что Грожин — его друг. Они дружили с раннеподросткового возраста. В некотором роде это удивило его. Казалось, они много дней находились здесь, даже бегство от Котлована стало чем-то далеким, едва ли ни прошломесячным, и все это время Грожин держался в тени, молчал и не было ни единой попытки завязать разговор с ним, с Сергеем, хотя в данной ситуации это стало бы чем-то вполне естественным: они же друзья.

Грожин, отдаляясь от него, в считанные часы превратился в темную лошадку — чужого человека, с которым они, если и дружили, то не иначе, как в прошлой жизни. Когда они увидели его в окно, подхватившего ружье и бегущего к калитке, Ольга Сурта воскликнула:

— Что он делает?

Грожин пытался спастись в одиночку. До других ему не было дела. Будь даже ружье во дворе единственным оружием, он бросил бы остальных без колебаний. Конечно, каждый из оставшихся думал в первую очередь о самом себе, однако, Грожин в своем индивидуализме превзошел всех: он не сказал никому ни слова.

Когда он скрылся из виду, они полагались только на слух. Несколько секунд Анин, прильнув к окну на свой страх и риск, видел Грожина, когда тот разворачивал джип.

После чего они лишь слушали.

Крик Грожина не мог быть двусмысленным: его остановил богомол. Они стояли и ждали, выглядывая в боковые окна, хотя происходящее все равно оставалось скрыто от их глаз.

Джип остановился — это они поняли по гулу двигателя. Грожин больше не кричал. Это могло означать, что он мертв либо пытается выяснить, где после первого появления затаился богомол. Во второе верилось с трудом.

Джип, остановившийся за огородом, продолжал тихо урчать.

Спустя несколько долгих минут, за которые ничего не изменилось, они не могли не признать: будь Грожин жив, после столь продолжительной паузы он бы пытался двинуть джип дальше.

— Почему он даже не воспользовался ружьем? — спросила Ольга Сурта, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности.

Ей никто не ответил.

Донской, простояв, как и другие, еще с минуту, не упоминая ни словом Грожина, сказал, что им лучше отойти от боковых окон и занять прежние места.

Джип продолжал равнодушно, монотонно урчать часа полтора, пока не закончился бензин, и не заглох двигатель.

Сурта в очередной раз встрепенулся, вскинув плавно опускавшуюся голову, и разбудил жену.

Анин заметил, как после секундного недоумения Ольгу охватил страх, потерявший свою яркость всего через минуту: она боялась, однако, весь этот день она испытывала одно и то же, и в какой-то степени организм стал вырабатывать своеобразный иммунитет.

Анин перевел взгляд на Донского. Тот по-прежнему смотрел в окно и, казалось, не испытывал потребности во сне. Вот кто не был темной лошадкой, и кому Сергей сейчас доверял меньше, чем Грожину. Как предполагал Анин, Олег и Ольга Сурта не позарятся на его револьвер, вряд ли это сделает Анжела Маверик, а вот Донской, если ситуация еще больше ухудшится, вполне может воспользоваться тем, что Анин заснет.

Сергей словно бы осязал исходившую от Донского ущербность, связанную с отсутствием у него оружия. Даже без этого Донской чаще командовал ими, чем кто-либо другой. Как же будет чувствовать себя он, Сергей Анин, если в руках у него не окажется револьвера?

Впрочем, после поступка Грожина вряд ли кто-нибудь захочет снова покинуть дом. Джип далековато, микроавтобус заведешь лишь после продолжительной возни.

Они останутся в этом доме все, что бы ни случилось между ними. С одной стороны это обнадеживает — заставляет держаться друг друга, с другой стороны… как сказал бы его отец, Владимир Анин, «им некуда идти и есть, что делить».

Ольга Сурта, окончательно вернувшаяся к реальности, спросила:

— Что нам делать, если тварь ночью полезет в окно?

Они молчали, и она повысила голос:

— Ну что же вы? Скажите хоть что-нибудь!

Олег приобнял ее.

— Успокойся, Оля.

— Сергей? — продолжала она. — Артем?

Донской посмотрел на нее:

— Когда полезет, тогда и решим, что делать, — недовольно пробормотал он. — Хотя, если будем сидеть тихо и не бегать по дому, богомол не полезет.

На этом разговор оборвался, и они снова погрузились в продолжительное молчание.

Так и пришла ночь.

Около четырех часов утра Сергей Анин окончательно избавился от сновидений, штурмовавших его на протяжении всей ночи.

До полуночи он кое-как справлялся с собой. Уже в половине одиннадцатого не было видно ни зги. Арсеньево, где не было электричества, находилось посреди густого леса, и отблески света с ближайших трасс не проникали к хутору. Можно было подумать, они спустились в погреб.

Как догадался Анин, никто из них не спал. Первые часы после опустившейся завесы тьмы были самыми напряженными. Именно в этом промежутке времени многое должно было выясниться.

Воспользуется ли богомол темнотой, чтобы проникнуть в дом?

Вряд ли тварь стала бы тянуть слишком долго, если темнота являлась ее союзником. Поэтому они ждали, и это, конечно же, отогнало сон. В эти минуты Анин не чувствовал сонливости и мог бы поклясться, что выдержит без сна всю ночь.

Реальность оказалась куда сложнее.

Что бы ни грозило человеку, у него остается физиологическая потребность. Если бы они метались по дому, если бы богомол время от времени касался своими шипами окон, они бы не спали. Падали с ног, не в силах были бы разговаривать, но не спали.

Однако, они сидели без малейшего движения в полной темноте.

Проем окна угадывался лишь как пятно менее плотной тьмы. Свыкнувшись с темнотой, Анину казалось, он различает сидящих в комнате, тем не менее это было не совсем так. Он просто помнил ГДЕ они сидят, слышал их дыхание.

Неподвижность, тишина и темнота — с ними бороться оказалось тяжелее, чем с нервным ожиданием богомола. Анин боролся до конца. Где-то в глубине души и полуночи он уже замечал за собой предательские мысли, что ничего не случится, пока не рассветет и лучше хоть немного вздремнуть. Кроме того, по чистоте дыхания он определил, что заснула одна из девушек.

Анин все чаще проваливался в болотную жижу сна и, по-видимому, последней каплей явилось осознание того, что заснул, наконец, Донской. Тот находился ближе других, дыхание стало медленным и ровным. Дыхание спящего человека.

Тем не менее Анин периодически выплывал на поверхность, темная комната с невидимыми, но сидящими рядом людьми смешивалась с картинками сна, такими же черными и неясными. Эти переходы стали бесконечными благодаря естественной неуверенности, что богомол не предпримет хотя бы ничтожную попытку проникнуть в дом — подсознание не желало мириться ни с какими потребностями.

В какой-то момент Анин заметил, черного цвета все меньше. Вернее, чернота потускнела, стала ближе к грязно-серому. Теперь на фоне окна можно было различить человека. Анин понял это, когда увидел кого-то. Почти сразу же Анин догадался, это — Донской. Анин знал, что видит его во сне, ведь на самом деле тот сидел рядом, и его дыхание было по-прежнему глубоким и размеренным.

Знал… пока Донской не пошевелился, и это разрушило иллюзию сна.