— Так точно, — подтвердил Гаррис.

— Это-то и определило его связи с нами еще очень давно, — заметил Лайт. — Но для нас это не фигура, он просто ловкий приспособленец.

— Но, лейтенант… — возмутился генерал Гаррис.

— Это так, и мы должны отдать себе отчет в этом, — твердо сказал Лайт. — Ведь это он вместе с повешенным в Нюрнберге Йодлем на все лады убеждал Гитлера взять командование армией в свои руки. Гитлеру это льстило, и совет Варлимонта он выполнил… Для нас это оказалось невыгодно. В военном отношении сей генерал не имеет никакого значения — бумажный стратег, только и всего…

— Гальдер? — допытывался Прайс, мрачнея.

— Наш старый друг, — заметил Гаррис. Келли молча курил. Лайт задумался.

— Я обязан быть объективным, — сказал он. — Генерал Гаррис назвал Гальдера нашим старым другом… Очевидно, вы, Гаррис, имеете в виду откровенные беседы Гальдера с нашими дипломатами еще в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда он убеждал нас дать Гитлеру полную свободу рук на Востоке, заключить с ним военный союз, а затем и информировал нас о военных мероприятиях, намечаемых Гитлером?

— Я имел в виду именно это, — заносчиво подтвердил Гаррис.

— В таком случае вы упускаете из виду, — спокойно сказал Лайт, — что поведение Гальдера было хитростью и наверняка инспирировалось Гитлером. Теперь имеются документы, из которых видно, что Гитлер мечтал о завоевании не только всей Европы, но и Соединенных Штатов Америки. И он, естественно, хотел, чтобы мы не мешали ему. Гальдер делал вид, что не понимал политики невмешательства, убеждал нас не обращать внимания на концентрацию фюрером войск у границы Франции, заверял нас, что, мол, фюрер сам знает, кого ему кушать сначала. Он обманывал нас.

— Я с вами не согласен… — визгливо начал Гаррис, но Прайс жестом приказал ему замолчать.

Лайт продолжал:

— Почему наше командование ценит сейчас генерал-полковника Гальдера? По трем причинам: во-первых, он издавна считается специалистом по Востоку, всегда был душой и телом за войну против Советского Союза; во-вторых, одно время он был начальником гитлеровского генштаба, в его руках сконцентрировались все старые оперативные планы войны против Советского Союза и, наконец, в-третьих, еще незадолго до прошлой войны он выступил на совещании в Военной академии в Берлине… Присутствовали высшие офицеры и верхушка гитлеровской партии… Гальдер изложил перед ними свой план ведения будущей войны. «Новая война, — заявил тогда Гальдер, — это будет комбинация воздушных атак, потрясающих своим массовым эффектом; новая война — это захват врасплох, террор, саботаж, убийства руководителей правительства; атаки, подавляющие численным превосходством во всех слабых пунктах, неожиданные штурмы, невзирая на резервы и потери». По Гальдеру, война против Советского Союза должна была быть закончена в течение трех месяцев: месяц для «решающих боев», еще два — для «завершения операции». План Гальдера предусматривал «общее непрерывное наступление германских армий вплоть до Урала». Нетрудно видеть, что теория Гальдера совпадает с нашей нынешней военной доктриной.

— Это и ценно, — заметил Келли.

— Не спорю, — парировал Лайт. — Мне хотелось лишь обратить ваше внимание, джентльмены, на одну неточность, а именно, я не считал бы план Гальдера чем-то принципиально новым. Придерживаясь его, Гитлер вел войну на Востоке и был разбит.

Это было рискованно: выходило, что, следуя той же самой военной теории, армии, брошенные на Восток в будущей войне, будут разбиты. Но Лайт пошел на этот риск — он должен был предупредить, предостеречь.

— Мы не видим возможности пересматривать наши стратегические планы, — вмешался Гаррис.

Заговорил Прайс.

— Беспокойство лейтенанта Лайта мне понятно, — сказал он. — Лайт боится риска. Мы — тоже. Однако, Лайт, не утоните в вашем пессимизме. Что бы вы ни говорили, без германской армии дело у нас не пойдет. Вам это должно быть и самому ясно. Не правда ли? Возможно, они будут воевать, и не очень хорошо, допускаю, но ведь, между нами говоря, больше-то воевать некому. А нам нужна огромная армия.

— Советская зона, Германская Демократическая Республика, застряла у меня, как кость в горле, — Келли стукнул кулаком по столу.

— Рано или поздно этот орешек тебе придется раскусить, — сказал ему Гаррис.

— Я за реальный подход к делу, — сухо заметил Лайт. — Что нам нужно с военной точки зрения? Сотни отмобилизованных дивизий, придвинутых к советской границе.

— Правильно, — бросил Гаррис.

— Но этих дивизий у нас нет, и неизвестно, когда они будут…

— Они будут, — вставил Прайс.

— Допустим, будут, — продолжал Лайт. — Но прежняя ситуация все равно не повторится; для того, чтобы добраться до советской границы, им надо с боем пройти территорию двух давно готовых к нашему нападению государств.

Келли пренебрежительно махнул рукой.

— Восточную Германию я беру на себя.

— Громкие фразы всегда находятся в противоречии с чувством ответственности, — сказал Лайт. — Что, собственно, мы можем взять на себя? Начать военные действия? Это-то не трудно… И получится у нас тут Корея номер два.

— Русские вряд ли полезут, — заметил Гаррис.

— Думаю, что вы ошибаетесь. Да если бы они и не полезли, у Восточной Германии имеются сейчас сильные соседи на юго-востоке, они-то, наверное, придут на помощь немцам по ту сторону Эльбы. Я лично в этом ничуть не сомневаюсь. А что все это будет означать? Вместо того, чтобы бросить наши армии на Восток, мы застрянем здесь, а армия, созданная нами в Западной Германии, прежде чем добраться, скажем, до Вислы, будет вести братоубийственную войну у себя дома, в долине Рейна, на Эльбе, у Одера. Что же получится? Если мы будем сидеть сложа руки и ждать, пока кончится война тут, на территории Германии, то мы рискуем очутиться в такой ситуации, при которой начать войну против Советов будет самоубийством. Если же мы обрушим на Советы атомный удар с воздуха одновременно с вторжением в Восточную Германию, действия авиации не получат поддержки армии на суше и будут по сути дела не только бессмысленны, но и преступны по отношению к самим себе.

— Что же вы предлагаете? Сосуществовать? — Гаррис не скрывал своего озлобления.

Лайт снова уклонился.

— Я предлагаю не доверять слепо опыту гитлеровских генералов, — сказал он.

— Новая Корея? — произнес Прайс. — Тоже будет неплохо… А там видно будет…

Прайс неуклюже встал:

— Я спешу.

Келли сказал предупредительно:

— До поездки на маневры у нас имеется еще время, сэр. В Пфальце вы увидите в действии атомную артиллерию…

— Прочти, Джо, — и Прайс подал ему вынутые из бокового кармана документы.

— Карл Функ! — Келли был приятно поражен. — Давно, давно пора выпустить его из тюрьмы. Функ — это…

— «Тигры», «пантеры», «фердинанды», — перебил его Прайс. — Знаю. Именно поэтому я сам буду присутствовать при объявлении Функу решения об его освобождении.

— Как, вы поедете в тюрьму? — удивился Келли.

— Безусловно. И поеду туда немедленно.

Келли взглянул на огромные, стоявшие в углу кабинета часы.

— Просил бы отложить наш визит в тюрьму на пару часов, сэр, тогда я имел бы возможность познакомить вас с результатом работ другого заключенного, генерал-лейтенанта Дрейнера. Ваши указания он выполнил — разработка плана закончена.

Прайс оживился.

— Об этом никто не знает?

— Ни одна живая душа.

— Великолепно! А я боялся, что Дрейнер все еще сидит над своей фамильной картотекой.

— Ему было не до того. А вообще-то, скажу я вам, немцы большие мастера по составлению картотек. — Келли рассмеялся.

— Я слышал о картотеке беженца из Прибалтики, Альфреда Розенберга, — сказал Прайс.

— В нее были занесены фамилии трех миллионов евреев, подлежащих уничтожению, — пояснил Келли.

— У гестапо, — вмешался Лайт, — была составлена картотека на пятьдесят миллионов опасных или внушающих сомнение немцев.

— Поистине шедевр! — вскричал Прайс. Он не понял иронии Лайта.