– Вы напрасно обвиняете меня, граф, я не совершила никакого преступления!

– Негодная женщина!

– Я приехала сюда по вашему приказанию…

– Как ты нагло выучилась лгать и в такое короткое время! – воскликнул граф и с такой силой оттолкнул ее от себя, что она упала на пол в обмороке.

В это время отчаянные крики Флорио подняли на ноги весь замок. Брион, выйдя в переднюю, застал здесь целую толпу слуг, сбежавшихся с разных сторон; через несколько секунд явился и Бонниве во главе дворян, находящихся в этот день на службе в замке. Красивый адмирал казался встревоженным; взяв Бриона под руку, он почти насильно заставил его вернуться в комнаты герцогини. Они вошли в тот момент, когда графиня упала без чувств к ногам своего мужа. Не помня себя от негодования, оба дворянина бросились на графа, который встретил их бранью и поднятой шпагой, но они скоро обезоружили его.

– Король! Король! – послышалось на лестнице, и прежде чем кто-нибудь успел оказать помощь графине, лежавшей на полу без малейших признаков жизни, король Франциск вошел в комнату.

Глава 6

Прошло полгода после вышеописанной сцены между графом и графиней Шатобриан в Блуа.

В последних числах марта король сидел на южной стороне замка Фонтенбло и следил за рассадкой растений и земляными работами, которые производились в этом месте для устройства обширного цветника. Постройки в Фонтенбло занимали тогда сравнительно небольшое пространство. Король Франциск, которого можно считать первым строителем замка, переделал бывший здесь убогий охотничий домик и, соединив его с капеллой и церковью, обнес галереей и двором.

Этот новый, как бы случайно возникший замок имел несравненно более своеобразный и романический вид, нежели в позднейшее время. Кругом тянулся высокий густой лес, как темно-зеленое море; несмотря на многочисленные порубки, он так же льнул к замку, как к прежнему охотничьему домику. Ни ветер, ни говор людской не проникали в него; солнце только несколько часов спустя после восхода могло освещать замок, окруженный со всех сторон гигантскими деревьями. В ранние утренние часы каким-то волшебным зеленоватым светом освещалась дерновая терраса, устроенная Франциском перед большой крытой галереей; только весенние птицы своим веселым щебетаньем прерывали тишину. По ночам прилетала кукушка. Король, услыхав ее в первый раз в этом году и поддавшись невольному суеверию, принялся считать, сколько раз прокукует она без остановки.

– Значит, ты пророчишь мне всего пятьдесят лет жизни! – воскликнул со смехом король, когда кукушка замолкла. – Не особенно много, но достаточно, если удастся сохранить до этих лет здоровье и силу!..

Четырехугольное пространство, на котором Франциск приказал вырубить лес для будущего сада, должно было украситься на четырех углах изящными павильонами. Два павильона уже были почти окончены на дальнем конце сада; вблизи них, за высокими буками, покрытыми весенними почками, виднелась зеркальная поверхность озера на темном фоне сосен и елей, под которыми был устроен грот. Но это были только зачатки широко задуманного им плана; он не знал, насколько удастся ему выполнить его в частностях. Занятый этими мыслями, он обратился за советом к матери и сестре, которые в это время входили в галерею, обращенную в сад. Он сделал это скорее из вежливости, нежели из желания узнать их мнение, потому что редко принимал чей-либо совет или следовал чужой инициативе. В деле вкуса он выказывал полную самостоятельность, что нельзя поставить ему в упрек, потому что в этом никто из окружающих не мог сравниться с ним. Маргарита имела больше склонности к умственной жизни и не обладала таким развитым вкусом в пластике, как ее мать и брат. Что же касается герцогини Ангулемской, то она в это время вовсе не была расположена поддерживать разговор об искусстве. Она была расстроена неудачным исходом своих переговоров с коннетаблем и процессом над Семблансэ, который в свою защиту высказал о ней много неприятных вещей, что до некоторой степени отразилось на ее отношениях с сыном. С другой стороны, ее огорчало легкомыслие ее возлюбленного Бонниве, который и прежде часто изменял ей, а со времени своего знакомства с графиней Шатобриан со дня на день становился грубее и невнимательнее в своем обращении.

Она нетерпеливо выслушала вопрос короля и ответила ему недовольным тоном:

– Зачем ты спрашиваешь нас? Разве мы можем дать тебе какой-нибудь совет! Ты ни на кого не обращаешь внимания с тех пор, как эта упрямая Шатобриан удостоила нас своим посещением. По твоему мнению, только она одна имеет вкус!..

– Вы кстати напомнили мне о графине Шатобриан, – сказал король, поспешно поднимаясь со своего места. – Как странно, что она не едет сюда… Брион также не привез до сих пор никакого ответа.

– Я не понимаю тебя, Франциск, – заметила с усмешкой герцогиня Ангулемская. – Стоит ли тратить столько хлопот и времени на эту женщину, которая несмотря на свое замужество осталась совершенным ребенком?

– Что делать! В последние месяцы, проведенные мной в Париже, я мало думал о ней, но образ ее сохранился в моем сердце. Я живо почувствовал это, когда вы произнесли имя графини Шатобриан! Как это ни кажется странным, но моя любовь нисколько не уменьшилась, хотя я, по-видимому, забыл ее.

С этими словами король неожиданно повернулся к замку, оставив спешные работы в саду и дам по своей привычке предаваться всецело поглотившему его впечатлению. Сестра и мать короля были хорошо знакомы с этой стороной его характера; но их удивило, что его могло так сильно взволновать воспоминание, потому что обыкновенно прошлое не имело для него никакого значения.

– Как мне надоела эта графиня, – сказала герцогиня Ангулемская после некоторого молчания, – нужно свести их, чтобы избавиться от нее; его страсть поддерживается неудовлетворенными желаниями!

Маргарита молчала.

После ссоры с мужем в Блуа графиня опасно занемогла, так что долго боялись за ее жизнь и умственные способности. Герцогиня Алансонская ухаживала за ней с самой нежной заботливостью; король со своей стороны выказал такое участие, на которое никто не считал его способным. Когда прошла опасность, он ежедневно посещал больную и относился к ней самым дружеским и искренним образом. При таких очевидных доказательствах глубокой привязанности короля к графине Шатобриан все, безусловно, верили распространившемуся тогда слуху, что весной Бюде будет отправлен в Рим, чтобы выхлопотать расторжение брака графини Шатобриан и благословение папы новой французской королеве. Только одна графиня ничего не знала об этом; когда она настолько поправилась, что могла принимать участие в разговорах, то всегда впадала в печальное настроение, когда речь заходила о супружестве, и с видимою боязнью избегала оставаться наедине с королем.

Наступила зима. Франциск по своему обыкновению решил переехать с двором в Париж; здоровье графини было уже в таком удовлетворительном состоянии, что она могла смело предпринять это путешествие. Все были уверены, что она поедет в Париж с графиней Алансонской и устроится окончательно при дворе, тем более что со времени своей болезни она не могла слышать имя графа Шатобриана без глубокого страха и отвращения.

В день, назначенный для отъезда, король выехал из Блуа верхом со своими приближенными несколькими часами раньше своей сестры; вслед за ним отправилась герцогиня Ангулемская, и только к полудню поданы были мулы с портшезами для герцогини Алансонской и графини, на которых они должны были доехать до первого ночлега в Орлеане. Но по приезде в Орлеан портшез, в котором ехала графиня, оказался пустым. Все поиски и расспросы кончились полной неудачей; и только по прошествии нескольких недель сделалось известным, что молодая женщина достала себе лошадей с помощью слуги графа, оставленного им в Блуа, и дорогой незаметно удалилась от своих спутников. Но куда она делась, оставалось пока неразрешимой загадкой. Все приходили в ужас от мысли, что она вернулась к своему мужу. Наконец Флорио узнал с помощью своих лазутчиков, что графиня не приезжала в Шатобриан и что Батист, слуга графа, которого видели в Блуа незадолго до отъезда двора, также исчез бесследно.