— Девочка родилась на корабле, товарищ мичман, нам ее и крестить, — напомнил Хабарнов.

— Дело говоришь, — согласился боцман. — Какие будут предложения?

— Вьюга! — предложил Федя Тулупов.

— Чего, чего? — удивился боцман.

— Вьюга — женского рода… — уже не так смело пояснил Тулупов.

— Вот бы тебя, Тулупов, оженить на Вьюге!

— Светлана… — сказал Нагорный и покраснел.

— А что? Светлана хорошее, светлое имя. Возражений нет?

— Нет! — за всех ответил старшина Басов.

Сопровождаемый матросами, держа на вытянутых руках цветок, Ясачный не торопясь направился в кают-компанию.

Куда девались блестящие ораторские способности боцмана! Он словно проглотил язык:

— Вот… От матросов корабля… — еле выговорил он и, передав Аннушке в руки горшок с геранью, добавил: — Матросы и старшины просят назвать девочку Светланой. Обычай такой есть — на корабле родилась, на корабле и крестить…

Женщине трудно было держать на весу тяжелый цветочный горшок, она поставила его на грудь, и капля материнского молока просочилась сквозь тонкую блузку.

Посмотрев на улыбающиеся лица матросов, Аннушка перевела взгляд на герань и, с трудом сдерживая слезы благодарности, прочла на ленте тисненные золотом слова: «Морские части погранвойск».

Остап Максимович Крамаренко проснулся рано. Поставив на электрическую плитку чайник, он открыл форточку и по привычке, приобретенной еще в военном училище, взялся за гантели. Как бы он ни устал, когда бы он ни лег накануне, десять минут зарядки каждое утро стали для него такой же привычной потребностью утреннего туалета, как душ или бритье. Брился он каждый день, сначала потому, что этой элементарной опрятности требовало от него высокое звание офицера, а теперь еще и потому, что борода стала седой и хотелось скрыть это не только от окружающих, но и от самого себя.

Бреясь, он рассматривал свое лицо в зеркале. Когда-то у Остапа Максимовича были глаза с огоньком, теперь они поблекли и как-то выцвели, время вытравило их молодой блеск. Волосы, хотя и не утратили своего былого цвета, — поредели.

— Да, — вздохнул Остап Максимович, — время идет.

Протерев одеколоном лицо, он взял помазок, бритву и пошел в ванную комнату. Он ходил из кабинета в спальню, из спальни в столовую, и шаги его гулко, точно на вокзале, отдавались эхом в большой квартире, еще так недавно населенной многочисленными обитателями. Жена умерла в начале этого года. Старшая дочь Татьяна забрала своих сыновей и уехала на Дальний Восток к мужу, пограничнику, его перевели на Курилы. Младшая, Ольга, в Архангельске строит корабли. Была большая дружная семья, целых три поколения — шесть человек, а теперь один…

«Квартиру поменять, что ли? — подумал Остап Максимович. — Возьму одну комнату, куда мне такие хоромы…»

Стоя у окна, он любовался открывающейся перед ним панорамой. Этот город и порт росли вместе с ним, на его глазах.

В форточку врывались звуки тифонов, гудки буксиров, сирены катеров, пыхтение паровых кранов, урчание лебедок.

Ему был виден весь порт: десятки судов тралового флота — сейнеры, рефрижераторы с белыми надстройками, нарядные пассажирские теплоходы, сухогрузные «коммерсанты».

Большая туча, гонимая северо-восточным ветром, быстро закрыла часть горизонта. Ветер нес мелкий и жесткий, точно пшенная крупа, снег. Южнее города небо было светлым, яркая радуга вставала где-то за сопками противоположного берега, уходя ввысь, в синеву.

По улице строем с песней прошла рота курсантов-пограничников.

Остап Максимович направился на кухню и налил себе стакан крепкого чая.

В отряд полковник пришел, как всегда, одним из первых. В вестибюле возле витрины с призовыми кубками дежурный по части отдал ему рапорт. На площадке третьего этажа пограничник, стоявший на посту возле знамени, приветствовал его, взяв автомат «на караул».

Остап Максимович вошел в свой кабинет и вызвал оперативного дежурного.

Закончив доклад об изменениях в оперативной обстановке за ночь, дежурный протянул ему голубой бланк радиограммы:

— Только что- поступила, товарищ полковник.

Полковник взял радиограмму и, отпустив дежурного, прочел:

«В КВАДРАТЕ 35–41 ОБНАРУЖЕНО НОРВЕЖСКОЕ СУДНО «ХЬЕККЕ УЛЕ», СЛЕДУЮЩЕЕ КУРСОМ ЗЮЙД-ОСТ. ПАРАЛЛЕЛЬНЫМ С НИМ КУРСОМ В ЧЕТЫРЕХ КАБЕЛЬТОВЫХ МОРИСТЕЕ — МОТОБОТ «БЕНОНИ» БЕЗ ФЛАГА».

Остап Максимович встал, вышел из-за стола, снял с полки норвежско-русский словарь и нашел нужное слово:

— «Хьекке — красавец. Уле — имя собственное. Стало быть, «Красавец Уле». Что касается Бенони, то, если не изменяет память, это герой романа Кнута Гамсуна».

Потянув за шнурок, полковник открыл висящую на стене позади кресла большую карту Кольского полуострова, подставил стремянку и поднялся на ступеньку.

День начался, как обычно, размеренно и спокойно, но спокойствие уже покинуло полковника. Он спустился со стремянки, достал из сейфа несколько бумаг, положил их в папку вместе с последним донесением, снял трубку телефона и набрал номер.

Абонент не отвечал. Полковник перелистал записную книжку и позвонил снова. На этот раз ему ответили.

— Сергей Владимирович, срочный вопрос…

— Кто это? — спросил, видимо, поднятый со юна Раздольный.

— Крамаренко.

— А, Остап Максимович! — голос зазвучал мягче. — Носит же тебя в такую рань! Я только час тому назад вернулся из области, — после небольшой паузы добавил Раздольный. — Через пятнадцать минут буду в управлении. Хорошо. Приезжай.

Почти одновременно они оба подъехали к управлению.

Снимая шинель у себя в кабинете, Раздольный спросил:

— Что стряслось, друже?

— Несколько фактов, Сергей Владимирович, заставляют насторожиться. Две недели назад сторожевой корабль «Вьюга» в районе

Варангер-фьорда, северо-западнее Айновских островов, задержал норвежский мотобот «Сель», что по-норвежски, кажется, означает морской зверь. На этой ветхой посудине водоизмещением в двадцать восемь тонн, построенной в двенадцатом году, стоит мотор с запальным шаром типа «Болиндер». Хозяин Альдор Иенсен — старый рыбак, гол как сокол, тельняшку купить не на что. В море он ходит с двумя сыновьями, такими же тощими и нищими, как и сам. Только за мое время, помню, мы их уже дважды задерживали в наших водах, и в обоих случаях рыбонадзор отпускал их. Ловили они треску ярусом и на поддев, большого ущерба нашему хозяйству не наносили, народ бедный, словом, поплачется старик Семукову, он его и отпускает даже без штрафа. На этот раз Иенсен ловил сетью морского рачка. У нас этого рачка называют чилимом, латинское название, если не ошибаюсь, штримс. Мотобот Иенсена на буксире привели в порт, оформили акт о задержании. Уполномоченный рыбонадзора Семуков спрашивает старика через переводчика, что он собирался делать с этим чилимом. Насколько ему, Семукову, известно, на норвежском рынке этот рачок не котируется. Иенсен рассказал, что у них на острове Варде, в районе Хассельнесет-фьорда, какой-то американский офицер купил дачу. Старик даже назвал ее «борг» — замок. Новый владелец замка платит за чилима в два раза дороже, чем в лучшие дни на рынках Нурвогена стоит семга. Семуков не поверил. Все-таки семга — царь-рыба. Какой дурак станет платить за пивную закуску бешеные деньги, разве что сказочно богатый человек. Иенсен сказал, что новый владелец замка, наверное, и есть Ротшильд. Семуков не поверил. Иенсен распалился: «Если бы вы поглядели, — говорил он, — на мотобот «Бенони», принадлежащий этому господину, то поняли бы, что это за человек! На всем побережье нет мотобота такой красоты и с таким ходом».

Разговор происходил в присутствии командира сторожевика «Гроза» капитана третьего ранга Басова. Донесение, переданное мне из Коргаевой Салмы, я взял на заметку. Как тебе известно, Сергей Владимирович, за последнее время вблизи нашей границы поселилось немало «отставных» американских офицеров. Что-то уж очень им полюбились северные фьорды Норвегии и суровая природа Заполярья.