— Сереженька, вы ли это?!

— Васенька, глазам своим не верю! Какими судьбами?

Эти реплики, сказанные на чужом данному месту языке, привлекли к себе всеобщее внимание в одном из многочисленных уютных кафе Тиня. Да и сказавшиеся их — точнее, воскликнувшие — и без того не остались бы без внимания, особенно, женского. Их было двое — двое в самом расцвете молодой агрессивной мужской привлекательности: высокие, плечистые, отлично сложенные. Один выделяется яркими зелеными глазами и россыпью проказливых веснушек по всему лицу, другой — просто красавец-блондин с идеально слепленным лицом: мужественный подбородок, ровный прямой нос, четко очерченные чувственные губы и обманчивые в своей красоте холодные серо-голубые глаза. Такие мужчины смотрят на простых смертных женщин с обложек глянцевых журналов. И иногда спускаются с небес на землю, чтобы в центре альпийского кафе тискать в своих объятьях другого, конопатого симпатяшку.

А потом, после бурных изъявлений восторгов по поводу неожиданной встречи, парочка с бокалами глинтвейна в руках усаживается за одним из столиков. За ними по-прежнему исподтишка наблюдают многие, особенно барышни. Отмечая все — и уверенную небрежность в движениях, и качественную горнолыжную одежду, и — о, печаль! — обручальное кольцо на безымянном пальце рыжего-конопатого. Подслушать разговор не удается — ведется он все на том же чуждом данному месту диалекте.

— Какими судьбами тут, Сергей Владленович?

— Моего отца зовут Вивьен, если ты забыл.

— Да ну? А Владлен смешнее.

— А вам бы все смеяться, Базилио.

— Слушай, Серж, ну ты значительно подтянул свой русский. На ком практикуешься?

— Мадам Нинон общается со мной исключительно на великом и могучем, — усмехается холеный блондин, отпивая из бокала.

— Бабка еще жива?! — восхищается Литвинский.

— Кому бабка, а кому мадам Нинон Бетанкур, — пожимает плечами его собеседник. — Уверяю тебя — она всех нас переживет. И еще будет приходить поскорбеть на могилки.

— Мировая у тебя бабка, — ухмыляется Бас.

— Если бы она тебя сейчас слышала…

— … я был бы уже испепелен, — заканчивает фразу Василий. — Я все помню — никакая она не бабуля, а мадам Нинон.

— Именно так.

— Как ты вообще, дружище? Сто лет тебя не видел. Как бизнес?

— А что ему будет? — Серж Бетанкур безмятежен. — Его не один десяток лет выстраивали. Даже такой тип, как я, не в состоянии его развалить так быстро.

— Да ладно вам прибедняться, Сергей Владленович. Помнится, лет пять назад вы занимались как раз тем, что вытаскивали семейное дело из… из того места, где оно оказался благодаря твоему отцу.

— Детали опустим, — скупо усмехнулся блондин. — Вытащил — и ладно.

— Как дела у мсье Вивьена?

— Все так же.

— То есть…

— Рядом с его последней пассией даже я чувствую себя педофилом! — безмятежность на секунду слетела с красивого лица, обнажив уставшего под грузом серьезных проблем человека. Но лишь на миг — и снова вернулась ослепительная маска. — Я у нее водительское удостоверение потребовал предъявить — мало ли. Нет, двадцать лет есть, слава Богу! А выглядит не больше, чем на пятнадцать!

— Нда… — Василий почесал кончик конопатого носа. — Что тут скажешь…

— Да тут все природа и мадам Нинон уже сказали за нас, — Серж не любит рассказывать о своих семейных проблемах — склад характера такой, да и публичность обязывает. Но сейчас что-то словно тянет его за язык — в обществе человека, которого он не видел несколько лет, которому он многим обязан и в порядочности которого не сомневается. — Мать себе вообще завела…

— Собаку?

— Если бы… Сладкого чернокожего мальчика-шоколадку. Марокканец. Пытался тут со мной разговоры о бизнесе вести, о деньгах. Но я быстро ему объяснил, что если он ублажает в постели мою дражайшую матушку, это еще не значит, что я пущу его в совет директоров.

— Сурово тебе приходится…

— А люди завидуют, знаешь ли. Это же так круто — быть Сержем Бетанкуром, совладельцем и председателем совета директоров одной из известнейших косметических компаний страны. Знал бы ты — как меня это все… как это говорят… задрало. Ладно, — ослепительная белозубая улыбка появляется на красивом лице, — что мы все обо мне? Как твои дела? Как прекрасная Мари? Вы завели бэбика?

— Мари — отлично. Бэбику уже почти два года.

— Кто? Мальчик, девочка?

— Сын. Сашка.

— Поздравляю. Знаешь, я, между прочим, до сих пор сердит на тебя. За то, что ты меня тогда послал… когда я к тебе в больницу приезжал.

— Я всех тогда посылал — что теперь? — Литвинский пожимает плечами. — Только Машку не удалось… выставить.

— Раз так — она, наверное, удивительная девушка.

— Удивительная, — кивает Бас. — Чудесная. Самая лучшая.

— Эй-эй! Полегче. Так сладко — слипнется, — смеется Бетанкур.

— Не слипнется — Сашка с помощью трех шоколадок проверял, — ответно смеется Василий. — И вообще — тебе не понять.

— Да где уж мне. А ведь было времечко… Помнишь, как мы тогда в Гренобле…

— Помню! Но если ты когда-нибудь, в присутствии Маши, посмеешь об этом вспомнить…

— Да что я — правил не знаю! — Серж со смехом поднимает ладони в знак понимания. — Ты теперь человек женатый, стало быть — святой отшельник. А чем занят святой человек? Ты, кажется, тренером работаешь?

— Угу, — Литвинский допивает глинтвейн и задумчиво смотрит в сторону барной стойки, раздумывая, стоит ли заказать еще одну порцию. Его собеседник просто оборачивается и подмигивает девушке за стойкой, подняв пустой бокал. Его понимают без слов. Хорошо быть Сержем Бетанкуром.

— А где твои подопечные?

— В шале. Сидят, привязанные к кроватям.

— Шутишь?

— Почти, — ухмыляется Бас. — Это не дети. Это банда. И я себе сегодня устроил вечер свободы. А ты тут что делаешь? Дела? Отдых?

— Второе. Merci, — это уже с мимолетной улыбкой официантке. — Сбежал из Парижа передохнуть и с мыслями собраться.

— Один? Или?…

— Один.

— Стареешь.

— Умнею.

— Все еще держишь оборону против мадам Нинон? Помнится, она была решительно настроена женить тебя на подходящей девушке. Дабы не прервался славный род Бетанкуров и Бобровских. Отступилась от своей идеи?