— Ну как, товарищ капитан, полетите?

Сгибнев рассеянно посмотрел на него, но ничего не ответил, вспоминая предыдущее воздушное сражение и безжалостно выискивая допущенные тогда ошибки.

И только около своего истребителя Сгибнев негромко сказал что-то технику. Коломиец увидел, как тот рванулся к самолету, и сразу же догадался: вылет разрешен.

Быстро надев парашют, Сгибнев подозвал к себе летчиков. Они обступили командира и внимательно выслушали боевое задание. Сгибнев говорил коротко и сдержанно. Тон его был необычно строгий.

— Обстановка, товарищи, очень сложная. В районе Титовки метеорологические условия таковы: сплошная облачность. Враг будет прятаться в облаках. Не забывайте: самое главное — осмотрительность. И еще раз напоминаю: нельзя действовать в одиночку. Держитесь друг за друга. Если облачность сильно прижмет нас к земле, полетим к морю и берегом вернемся на свой аэродром. Рисковать нельзя. Таков приказ!

Перед тем как сесть в кабину, Сгибнев внимательно посмотрел на своих летчиков. Он видел, что лицо каждого из них выражало одно: скорее в воздух! Сгибнев подумал: «Эти не растеряются! Народ бывалый». И тут же появилась беспокойная мысль: «Коломиец не обстрелянный еще!»

Но молодой летчик твердо выдержал взгляд командира. Сгибнев увидел в глазах новичка такое же горячее, как и у всех, стремление идти в бой и сразу поверил в него.

— Полетите моим ведомым, — приказал он Коломийцу. И, обращаясь уже ко всем летчикам, предупредил: — Сообщать в эфир только о появлении врага и об опасности. Мой заместитель в воздухе — капитан Адонкин. Всей группой идем к Рыбачьему. А сейчас по самолетам. Взлетаем по сигналу: две красные ракеты.

Вскоре хмурое небо прочертили две ярко-красные ракеты и тут же взревели моторы истребителей. Один за другим поднимались с аэродрома боевые самолеты и ложились на заданный курс.

По-прежнему низко над землей лениво плыли облака. Сгибнев вел свой воздушный отряд на бреющем полете, едва не задевая вершины сопок. Вот линия фронта осталась позади.

Теперь надо было тщательно замаскироваться и выжидать появление противника. Пока вражеских самолетов нигде не было видно.

Вдруг в эфире прозвучал голос Сгибнева:

— Впереди и выше нас под облачностью идут «юнкерсы» в сопровождении «мессершмиттов». Нас, видимо, не заметили, спокойно развернулись влево.

Группа Сгибнева продолжала свой полет прежним курсом до тех пор, пока не оказалась в тылу фашистских самолетов.

Около пятидесяти машин бросили фашисты на нашу морскую пехоту в районе Титовки. Стервятники пытались подойти незаметно, скрываясь в облаках. Но не удалось. Внизу их встретил меткий огонь наших летчиков.

— Выбирайте цель! Атакуйте самостоятельно! Прикрывайте товарища! — отрывисто передал Сгибнев и пошел в атаку на лидера «юнкерсов».

Дистанция между его истребителем и самолетом врага быстро сокращалась.

Фашистский летчик летел со снижением, потом перешел в горизонтальный полет. Сгибнев вместе с Петром Коломийцем оказались в хвосте. «Сейчас командир откроет огонь!.. Бей же скорее!» — нетерпеливо думал Коломиец.

Однако Сгибнев не торопился. Он осторожно приподнял нос своего «ястребка» и только тогда открыл огонь. Меткая очередь прошила «юнкерс», и машина со свастикой свернула в сторону. Но было уже поздно: пламя охватило фюзеляж, перебросилось на хвостовое оперение. Горящий вражеский самолет несколько мгновений еще планировал, потом рухнул на землю.

Коломиец впервые увидел сбитый самолет. Одну-две секунды он провожал глазами огненный язык, окруженный густым облаком дыма.

Вскоре на гранитной сопке высоко в небо взметнулось пламя — еще один фашистский пират отлетался навсегда.

В разгар воздушного боя Коломиец увидел, что летчик Адонкин погнался за «юнкерсом», а в этот момент в хвост ему начал пристраиваться «мессершмитт».

Волнуясь, Коломиец передал по радио: «Ноль два! Ноль два! В хвосте «мессер».

Услышав тревожное предупреждение, Адонкин энергично положил свой истребитель в глубокий вираж и ушел от вражеской атаки.

Сгибнев и Коломиец быстро сближались с «мессершмиттами» на встречных курсах. Но фашисты не выдержали атаки в лобовую и отвернули в сторону. Преследуя их, Коломиец поймал одного в сетку прицела. Дробное постукивание пушки и пулеметов — и из мотора «мессершмитта» вырвалось дымное пламя.

Окрыленный своей первой победой, Петр Коломиец дерзко, уверенно нападал на врагов, словно уже не раз участвовал в боях. Сгибнев одобрительно наблюдал за ним.

«Такой в бою не подведет», — радостно подумал он.

Налет гитлеровской авиации был отражен. Все наши машины благополучно вернулись на аэродром.

В этот день летчики долго вспоминали и детально обсуждали все перипетии сражения. В разборе принимал участие и Петр Коломиец. Теперь он — не новичок, а настоящий боец: сбить в первом же воздушном бою самолет врага — это удается далеко не каждому.

Подводя итоги, Сгибнев сказал:

— Отвечу, почему Петр в первом же бою показал себя опытным воином. Выдержка и мастерство. Петр — истребитель по призванию.

И командир не ошибся. Сотни раз вылетал на боевое задание Герой Советского Союза Петр Леонтьевич Коломиец и всякий раз добивался успеха.

…Отошли в прошлое кровавые бои с гитлеровцами, заросли травой окопы, затерялись среди валунов обломки вражеских машин, но никогда не изгладятся из памяти народа имена героических защитников Заполярья и в числе их имя летчика-истребителя Петра Коломийца.

Летчики-североморцы во время отдыха с наслаждением слушали пение аса-истребителя Василия Адонкина. Голос у него был низкий, мягкого приятного тембра. Музыкальный слух — абсолютный. Но главное, он вкладывал в песню что-то свое, большое, сильное — пел ли Василий старинные русские песни или наши любимые, авиационные.

Василий до самозабвения любил пение и музыку. Он привез с собой гитару, которая удивительно мягко и верно дополняла его голос. Нередко поздно вечером в его землянке собирались однополчане. В такие вечера память выхватывала из жизненных впечатлений самые сокровенные воспоминания. Поет Василий о Брянских лесах, а кто-то из летчиков вспоминает родные строчки последнего письма из дому — сейчас гитлеровцы топчут знакомую с детства землю… И по-новому звучала известная песня, превращаясь в горячий призыв к мщению.

А рано утром гвардии капитан Василий Адонкин, всегда собранный, спокойно-уверенный, летел на боевое задание. И, глядя на его сурово сжатые губы, сведенные брови, трудно было поверить, что совсем недавно задумчивая улыбка придавала его лицу мечтательность и доброту.

Небо было на редкость чистое и безмятежное, будто бы и нет войны, будто бы и не здесь каждый день идут смертельные схватки с врагом…

В такую погоду хорошо мчаться на быстроходной моторке, разрезая волны, мчаться до тех пор, пока далеко позади останется берег и слышен будет только тихий рокот безбрежного, раскинувшегося до самого горизонта моря. И кажется, ничто не нарушит тишины и очарования широкого простора…

О такой прогулке я мечтал, возвращаясь с боевого задания на свой аэродром. И получаса не прошло с тех пор, как я вместе с другими летчиками-североморцами носился над пылавшим транспортом противника, охраняя свои торпедоносцы. В дальних сопках еще грохотали орудия, слышался вой мин и характерный треск пулеметов. Но в безбрежном небе было сравнительно спокойно. Ровно и уверенно гудели моторы. А вот и аэродром…

Мой МиГ-3 садится близко, почти рядом с машиной капитана Василия Адонкина. Еще в воздухе я по радио услышал об очередной победе нашего славного североморца: во время боя над морем он сбил два «мессершмитта».

Спешу поздравить товарища, но Адонкин отвечает нехотя, и совсем невесело смотрят его усталые глаза.

— Что хмуришься, Василий? — удивленно спрашивают летчики.

Адонкин молча показывает на свой самолет: три свежие пробоины. И я сразу вспоминаю: здесь же, на этом аэродроме, капитан Адонкин как-то беседовал с молодым летчиком. Тот совсем недавно приехал в наш полк и только что получил боевое крещение. Новичок, сияя от удовольствия, говорил: