Унтер-офицер Казальс взял трехмесячный отпуск и уехал в гвианские девственные леса, настоящий ад, над которым ежедневно поднимался густой туман, называемый «саваном для европейцев». Срок отпуска закончился, продлить его не разрешили и потребовали расстаться с военной службой. Он согласился и, терзаемый лихорадкой, навсегда уехал в Гвиану.

Один предприниматель из Кайенны, у которого Казальс устроился управляющим прииском за двести франков в месяц, одолжил ему две тысячи четыреста франков, которые он должен был выплатить за свое заместительство[46].

Отныне Казальс был свободен от военной службы и мог полностью отдаться делу, долгие годы не приносившему ему ничего, кроме опасностей и трудностей.

В течение восемнадцати месяцев Казальс трудился как негр и смог наконец ценой строжайшей экономии накопить денег, чтобы выплатить долг. Он отдал почти два года жизни за то, чтобы освободиться от трех с половиной лет военной службы. Компенсацией явилось приобретение опыта в тяжелейшем ремесле золотоискателя.

На свой страх и риск он бросился в неизведанное. Берега Афруаги, Синнамари, Конте уже были исследованы. Как большой вопросительный знак оставалась только река Марони, в сравнении с которой самые крупные водные артерии Европы кажутся не более чем ручейками. До сих пор ее берега никогда не видели золотоискателей.

Казальс первым одолел водопад Гермина, трудился как проклятый, лишился многих зубов, обломал ногти, изодрал в кровь руки и ноги, но… ничего не нашел.

Эта ожесточенная борьба длилась целый год. Обессиленный, он возвратился в Кайенну. Там судьба свела его с Лабурдеттом, ныне его партнером и лучшим другом. В их судьбах много общего. Как и Казальс, Лабурдетт — бывший унтер-офицер морской пехоты, оставивший службу, хотя и имел веские основания надеяться в ближайшее время получить эполеты младшего лейтенанта. Он давно был наслышан о Казальсе и предложил ему работать вместе, надеясь ценой совместных усилий преуспеть в сложном деле золотоискателя.

— Вы вряд ли что-либо выиграете, — сказал ему Казальс. — Меня преследуют неудачи… Я ничего не нашел и понес одни убытки…

— У вас есть деньги?

— Двести или триста франков… едва хватит на то, чтобы месяц питаться.

— Хорошо. Оставьте эти деньги на табак. К сожалению, мне тоже нечем похвастать. У меня вообще нет ни су. Но я предлагаю работать вместе, мы будем искать, и если что-нибудь найдем, то разделим поровну.

Они пожали друг другу руки и отправились на Марони. Поднявшись вверх по течению реки до впадения в нее притока Спаруины, сделали точнейшее описание местности. Была обнаружена неизвестная бухточка, которой было дано название Жанвье (Январь) в знак открытия ее в первый месяц года. Поиски поглотили все средства друзей. Затем они открыли еще другие бухточки (Дюкен, Вольтер, Клебер), и везде было золото. Правда, не все места разработок оказались равноценными. Попадался один участок, где золота было в изобилии, другой оказывался совсем бедным. Бассейн реки Спаруина был просто усеян «карманами», как на языке золотоискателей называются места, где скапливается драгоценный металл.

Результаты позволяли надеяться на наличие крупного золотоносного месторождения. Но друзья решили продолжить поиски, вложив в работы значительные средства. Получив прибыль в сумме шестидесяти тысяч франков, в конце года обнаружили убыток в сорок пять — пятьдесят тысяч франков.

Это чередование потерь и прибылей, однако, не обескуражило их.

Не доверяя материалам, которые составлялись комнатными путешественниками и кабинетными учеными, исследователи вновь поднялись вверх по Марони, добравшись до места, где эта река делится на два рукава, один из которых носит имя Ауа, другой — Тапанаони. Были тщательно исследованы оба рукава, причем жить приходилось в самых суровых условиях в течение двух лет у местных племен — бошей и бони, удивляя индейцев энергией, мужеством и терпением.

Но и эта экспедиция, в которой ни один европеец не осмелился бы участвовать, оказалась малоудачной.

Я расскажу о ней подробно позже. Теперь это все уже относится к истории Гвианы.

Друзья еле держались на ногах, были до предела истощены и ослаблены, но не сломлены. Казалось, все невзгоды лишь закаляли их волю к победе. Не буду подробно останавливаться на тех трудностях, что пришлось испытать друзьям. Но я хотел бы, чтобы их мужественное поведение послужило примером для наших европейских первопроходцев. Я хотел бы им рассказать, как два энергичных, отважных француза, несмотря на все страдания, продолжают крепко держать трехцветное знамя родины, заражая своим примером других.

Губительные для здоровья приступы лихорадки, укусы москитов и других кровососущих насекомых, солнечные удары и бессонные ночи, недостаток продуктов или полное их отсутствие, отравление испорченной едой, голод и жажда, мозоли и ссадины на руках, кишащие в зарослях змеи и, наконец, вечная угроза смерти — все было нипочем двум смельчакам. Все вперед и вперед шли эти неутомимые первопроходцы, благородные искатели того неуловимого металла, что постоянно словно прятался от них.

Приступаю к самому мучительному моменту в этой драматической и правдивой истории.

Абсолютно лишенные средств, два наших друга вынуждены были оставить низовья Марони. Казальс после семи лет борьбы, Лабурдетт — пяти. Но они не считали себя сломленными.

— Казальс, — сказал Лабурдетт, — слушай меня, друг. Нам нужно расстаться. Мне предлагают место помощника управляющего прииском. Придется поработать на других некоторое время. Это даст нам шестьсот франков в месяц. Когда накопится нужная сумма, вы уедете продолжать наши исследования.

Казальс, взволнованный до глубины души, молчал.

— Я знаю, дорогой друг, — продолжал Лабурдетт, — как трудно вам работать под командованием кого-то. В общих интересах это сделаю я. В наших разговорах вы часто высказывали желание пожить среди местных племен — бошей или других индейцев, подобно героям Купера, а затем возвратиться в Кайенну. Мне трудно будет пережить разлуку, но я буду с вами сердцем и душой.

— Согласен, — просто сказал Казальс.

Они расстались. Лабурдетт возвратился в Кайенну. Казальс остался в Авуассуле, чтобы на свой страх и риск продолжить работы.

До Лабурдетта дошел слух о существовании в Гвиане жил золотоносных кварцев. До сих пор здесь добывали золото из аллювиальных (наносных) залежей. Добыча жильного золота должна принести Гвиане большие богатства, но она оставалась вопросом будущего.

Лабурдетт глотал книги с тем же неистовством, с каким он долбил землю. Он увлекся геологией, которую стал изучать страстно, стараясь постичь искусство «диггера»[47].

Он продолжал пожирать книги, старательно переваривая их содержание и выкладывая за них большие деньги.

Проработав какой-то срок, он попросил отпуск на два месяца, чтобы полностью посвятить это время поискам кварца.

Лабурдетт обратился к одному гвианскому негоцианту, финансировавшему и ранее его поисковые работы (такие люди были для золотоискателей тем же, чем были судовладельцы эпохи Революции для ее героических корсаров). Он рассказал торговцу о своих планах, поделился своими надеждами. Тот, зная порядочность, ум и самоотверженность обоих друзей, согласился ссудить небольшую сумму. Но когда зашла речь о доле каждого из суммы общей прибыли в случае удачи, негоциант стал торговаться, и вместо двадцати пяти процентов, которые требовал Лабурдетт, торговец согласился выделить друзьям лишь восемнадцать. В результате каждому из отважных золотоискателей приходилось надеяться лишь на девять процентов, если удача улыбнется им. Обладая подобным великодушием, почтенный торговец вряд ли рискует иметь пустые сейфы!

…Итак, Лабурдетт отправился на прииск Эсперанс в бассейне Марони и благодаря знаниям, полученным в результате изучения специальной литературы, вскоре открыл несколько очень богатых золотом жил.