Голландский офицер выразил восхищение моей стойкостью перед лицом такого грозного врага, как морская болезнь. Я действительно чувствовал себя на этот раз не хуже, чем на земле, и был несказанно этому рад.

Дождь прекратился, но зато усилился ветер. Желая убедиться в полном своем иммунитете, я отправился с господином Ван Мюлькеном на полубак. На крайней точке корабля, где мы устроились, качка была ужасной. Мы то взлетали на гребень чудовищной волны, то со скоростью пули летели вниз, в самую бездну. Следует сказать, что я не только не мучился, но даже находил некое удовольствие от этого балансирования. Компаньоны по морским ваннам в Ипоре не поверили бы своим глазам, а мадам П., от приглашения которой на морскую прогулку я отказался, каким бы соблазнительным подобное мероприятие в столь приятной компании ни представлялось мне, обвинила бы меня во всех смертных грехах…

Бушующее море похоже на капризного ребенка — оно неистовствует недолго: к вечеру волнение улеглось и мы снова плыли в спокойном океане. Завтра и послезавтра ожидались пассатные ветры[17]. Через шесть дней мы рассчитывали прибыть на Гваделупу.

Пятница, 13, пополудни. Только что определили местонахождение корабля: 32°29′ северной широты и 39°15′ западной долготы. Жара усиливается, море спокойно. Ничего особенного не произошло, и я решил, что если в оставшееся время плавание будет проходить так же монотонно, то на этом я и закончу свое первое письмо и отправлю его почтой по прибытии в Пуэнт-а-Питр.

На следующий день, в субботу, жара усилилась. В воскресенье «Лафайет» находился на 26°46′ северной широты и 47°54′ западной долготы. Всего три градуса отделяли нас от тропика, который мы должны были пересечь в три часа утра.

Праздник по поводу пересечения тропика уже давно не отмечается на трансатлантических кораблях. Впрочем, меня это мало трогало. Я не раз участвовал в подобных мероприятиях и знаю цену шуткам подвыпивших матросов и пассажиров.

Море местами было покрыто желтоватого цвета водорослями, которые ботаники называют Sargassum vulgare[18] и откуда пошло название «Саргассово море». Так назвали древние мореплаватели часть океана, находящуюся как раз в центре течения Гольфстрим и буквально целиком заполненную этими морскими растениями.

Sargassum vulgare более известны под названием «тропический виноград». Но этому винограду, естественно, не угрожает филлоксера[19], и сквозь его стебли, лишенные душистых гроздьев, проплывают стайки летающих рыб, подобно тому как из земных виноградников вспархивают испуганные кем-нибудь дрозды.

Несколько часов плавания отделяли нас от Гваделупы.

У меня разболелась голова и настроение испортилось. Господин Балли, наоборот, во время завтрака так и сыпал каламбурами…

Между тропиком и экватором Ван Мюлькен заявил протест с высоты своего флегматичного спокойствия, и в наказание нарушитель «общественного порядка» был заперт в каюте. Но этот нечестивец только смеялся…

Но вот наконец звучит сигнал, извещающий о появлении на горизонте земли. Это Гваделупа.

До скорого свиданья, господин директор!

23 августа 1880 года

Английская Гвиана

Рейд Джорджтауна.

Уважаемый господин директор!

Я закончил мое последнее письмо в виду Антильских островов[20].

Появившаяся вдали Гваделупа была похожа на белое облачко.

«Лафайет» шел вдоль берега острова Дезирад, одного из первых французских владений на Гваделупе. Громко сказано для обозначения этого маленького островка, но другого, увы, не существует. Точно так же, как сантим, франк и луидор объединены общим понятием «деньги», так и риф, банка, остров или континент — все это «владения».

Остров Дезирад появился на горизонте на заре, словно крепость с двойными рядами каменных укреплений с земляными валами.

Это угрюмая, невозделанная, лишенная растительности земля всего с несколькими десятками жителей. Непонятно, как и на что они живут. Общение с Большой землей происходит один-два раза в месяц, все остальное время островитяне занимаются тем, что созерцают безграничный океан да скребут свои голые скалы. Но что там может произрастать? Не буду слишком углубляться в эту проблему, ограничусь лишь констатацией факта, что эта земля обитаема. Более того, здесь имеется даже свой мэр — господин Пэн. Во всяком случае, хлеб жителям острова был обеспечен[21].

Но вот наконец и Гваделупа. Перед нами возник сначала огромный утес, похожий на голову великана, тело которого по самую шею казалось погруженным в воду. Такой же четко очерченный профиль, но в слегка искаженном виде повторился и в следующем утесе. С некоторой долей фантазии можно было бы предположить, что некий гигант не решается погрузить свои толстые губы в пенный напиток, что беспрерывно поставляет морская фея.

Но хватит сказок! Оставим их для тех, кто путешествует, сидя дома, а мы отправимся в Пуэнт-а-Питр.

Пассажиры уже высыпали на палубу. Сто пятьдесят биноклей и подзорных труб нацелились на город. Пронзительно, во всю силу медных глоток заревели трубы, вслед за тем грянули два пушечных залпа и на грот-мачте взвился голубой флаг с белым квадратом посередине.

От берега отошла шлюпка, гребцы энергично заработали веслами, и вскоре она пришвартовалась к правому борту корабля. Рулевой, однако, не делал никаких попыток подняться на борт, а потребовал корабельного врача, что-то сообщил ему, после чего доктор быстро направился на капитанский мостик.

Снова раздался свисток, и по этому сигналу штандарт был спущен, а вместо него на фок-мачте появился желтый флаг, от одного вида которого у всех тревожно забилось сердце. Всем известно, что это значило: на берегу — карантин и, следовательно, любое общение с землей запрещено. Скоро нам стало известно, что на Гваделупе свирепствует ужасная желтая лихорадка. Пассажиры с портом назначения Пуэнт-а-Питр покидали корабль мрачные, озабоченные и опечаленные, моля Господа о том, чтобы по прибытии их не ожидало известие о смерти кого-либо из родных.

Капитан отказывался принимать с берега любые посылки, как бы малы они ни были, сделав исключение лишь для писем. Почтовый служащий, принимавший мешок с депешами, еле касался его пальцами, предварительно обильно смочив руки фенолом.

Таким образом, карантинный патент корабля останется чистым и мы сможем пристать к берегам Мартиники. Без него «Лафайет» как заразное судно не приняли бы в английских колониях. Три часа спустя та же история без малейших отклонений повторилась в порту Бас-Тер, но первое впечатление о мрачном приеме, оказанном нам в Пуэнт-а-Питре, уже стерлось из нашей памяти.

Мимо проплывали берега, утопавшие в роскошной южной зелени. Тропическая флора обильно покрывала все возвышенности и холмы, лишь вершина Суфриер[22] была окутана покрывалом из белых облаков, отливавших на солнце всеми цветами радуги. Короче говоря, природа радовала глаз.

Бас-Тер оказался гораздо красивее Пуэнт-а-Питра. Площадь перед дебаркадером[23], обрамленная великолепными тамариндовыми деревьями[24], была заполнена горожанами, сбежавшимися, чтобы увидеть это никогда не надоедающее зрелище, каковым является прибытие большого корабля. Среди публики особо выделялись своими белыми шлемами жандармы. Быстро высадив пассажиров, плывущих до Бас-Тер, «Лафайет» взял курс на Мартинику.

В полночь мы достигли острова Сен-Пьер, о чем свидетельствовали традиционные два пушечных выстрела. Должен признаться, к моему стыду, сон мой был так крепок, что залпы эти не достигли моего слуха и не вырвали меня из объятий Морфея. Но в шесть часов утра стюард Мишо, как ураган влетевший в каюту, стал дергать, тормошить, изо всех сил толкать меня, приговаривая: