Корабль мог перевозить до трехсот пассажиров в первом классе и до восьми сотен солдат.

На данный момент нас было сто человек. Как обеспечивалось наше существование? Цифры, которые сообщил господин Гюэ, поразили меня.

При посадке на корабле находились 6 быков живьем и 1, забитый накануне; 4 теленка, 40 баранов, 105 живых кур, 20 индюшек, 150 уток, 100 кроликов и т. д.

Из 3500 килограммов загруженной муки на ежедневное потребление расходовалось 100 килограммов.

Я забыл упомянуть еще о трех корабельных пекарях, которые неустанно месили тесто возле машинного отделения, издавая при этом звуки, почти перекрывающие шум машин (они мне напоминали кваканье лягушек, когда те пыхтят и надуваются, как будто хотят стать больше быка). Как бы то ни было, но испеченный ими хлеб был великолепен, а сладкие булочки особенно нравились детям, объедавшимся до пресыщения, а иногда и до несварения желудка.

Мне просто не под силу хотя бы приблизительно определить количество потребляемых блюд. Могу лишь сказать, что в рационе пассажиров «Лафайета» ежедневно присутствовала свежая рыба, загруженная при отплытии, и всевозможные овощи. Однажды приготовили даже омаров по-американски.

Вот меню одного из обедов (на 11 августа 1880 г.): суп с пирожком, различные закуски, говядина с овощами, филе барашка с гарниром из овощей, жареные цыплята, морской язык а-ля Кольбер, десерт, кофе.

Все эти изысканные блюда задумывались и готовились корабельным коком, искусным мастером своего дела, чей талант высоко ценили и пассажиры и капитан. Осуществлять задуманное ему помогали четверо помощников.

Воздав должное волшебнику желудочных радостей, продолжу описание провианта.

Вина́ можно было заказывать сколько душе угодно, что нас очень обрадовало, но, помимо всего прочего, оно оказалось просто великолепным, что обрадовало нас еще более. В отличие от «Ви паризьенн» здесь его, как правило, подавали в больших бокалах.

Метрдотель Гюэ загрузил 8000 бутылок белого и красного вина. В день поглощалось примерно 150 бутылок. Непьющих на корабле было не слишком много, среди них, конечно, дамы, в особенности испанки, известные своей неприязнью к алкоголю. Что касается нашего стола, то сидевшие за ним мужчины пользовались среди пассажиров корабля славой отъявленных пьяниц и обжор.

Мои расчеты показывают, что на долю членов экипажа приходилось по 150 литров вина в день. Загруженные в трюм 150 бочек вина для личного пользования экипажа не оставляли сомнения, что трезвость им не угрожает.

1500 килограммов картофеля не вызвали у меня особой радости в отличие от мороженого, которое, как мне сказали, будет сделано при помощи льда, что заполнял специальные холодильные камеры, расположенные в носовой части корабля.

Это лакомство с жадностью поглощалось всеми, и не удивительно: ведь мы находились на 35°02′ северной широты и 34°26′ западной долготы.

Холодильные камеры вмещали семь тонн льда. Эта огромная масса должна была обеспечить всех жаждущих прохлады пассажиров до самой Мартиники. По прибытии в Фор-де-Франс пустые камеры снова будут заполнены сим важным продуктом.

Если вино на корабле поглощалось по привычке и ради удовольствия, то вода являлась самой необходимой жидкостью, но недостатка в ней никто не испытывал. Она была нужна, кроме всего прочего, и для нужд личной гигиены. Резервуары содержали 40 тонн этой лишенной вкуса и запаха жидкости, обладающей таким важным преимуществом перед морской водой, как способностью растворять мыло. Дистилляционные аппараты очищали почти 500 литров морской воды в день. Не ощущалось на корабле и нехватки белья. Думаю, самые взыскательные провинциальные хозяйки, гордящиеся его обилием в своих шкафах, пришли бы в изумление и позеленели бы от зависти, познакомившись с содержимым корабельных шкафов. Судите сами: 5000 гигиенических салфеток, 2000 обеденных, 150 скатертей, 2000 одеял, 1000 кухонных передников и т. д.

Плавучий дом капитана Элиара был действительно прекрасно оснащен и оборудован. И, что самое удивительное, вся подготовка к столь длительному плаванию была осуществлена за четыре дня!

Надо сказать, что наше морское путешествие не было ни монотонным, ни скучным. Как только мы миновали Азорские острова, спокойное ранее море взбунтовалось. Эти португальские острова расположены несколько в стороне от прямой линии, соединяющей порт Сен-Назер и Пуэнт-а-Питр. Но капитан и вся команда корабля, проявив внимательность к пассажирам, решили слегка изменить курс и отклониться вправо, с тем чтобы мы смогли после шести дней плавания в открытом океане полюбоваться видом Сан-Мигеля — самого крупного из Азорских островов.

Было всего пять часов утра. Не следует забывать, что разница во времени с Европой достигла двух с половиной часов, следовательно, сейчас здесь была всего половина третьего.

Я крепко спал и проснулся от громкого шума. Открыв глаза, я через узкое отверстие иллюминатора увидел берег, до которого было не более километра. Вид его не мог не поразить. В глаза бросились прежде всего очертания скалы, напоминавшей силуэт огромного собора, омываемого волнами и стоящего, словно страж, на границе между безбрежным океаном и маленьким островом.

Я быстро оделся и бросился на палубу, где уже собрались мои спутники по путешествию, заспанные, но восхищенные открывшимся видом.

Азоры относятся к островам вулканического происхождения. Скалистые берега их, самой причудливой формы, возвышались над волнами на пять-шесть метров. Дальше, в глубине острова, местность была также холмистой, кое-где виднелись горы средней высоты, вершины которых сейчас были скрыты плотной завесой облаков. Растительность не отличалась особой роскошью, но многочисленные мандариновые и лимонные плантации, щедро покрывавшие сочной зеленью берега и долины острова, придавали ему живописный вид.

«Сплошная низкая облачность», как сказали бы моряки о погоде. Действительно, тучи сгущались и все ниже нависали над вершинами скал. По-прежнему четко была видна лишь береговая линия на протяжении двух километров да ряды виноградников на холмах.

Корабль шел не сбавляя скорости, подобно поезду, и, словно в окошке купе, перед нами проплывали разбросанные там и сям группки разноцветных домиков, будто подвешенные по два-три-четыре или по целому десятку к голым утесам или одиноко лепившиеся к подножиям скал. Это очень разнообразило пейзаж, не слишком, правда, его оживляя, а лишь усиливая чувство одиночества и заброшенности.

Но за мандариновыми плантациями дома́. стали встречаться чаще, и скоро мы увидели небольшие городки с домами в мавританском стиле[16], ветряные мельницы и совсем ветхие хибарки, похожие на игрушечные домики.

За длинной грядой отвесных скал, о которые с грохотом разбивались волны, перед нами возник довольно большой город, вот только я, к сожалению, забыл, как он назывался…

По железной дороге, проложенной по искусственной насыпи, двигался товарный поезд со стройматериалами. Локомотив приветствовал нас пронзительным свистком, а машинисты замахали платками. Перед насыпью на воде болталось несколько шхун… Наш корабль продолжал ход, и вскоре острова исчезли из поля зрения пассажиров. Целый километр нас сопровождало с полдюжины тунцов, да несколько чаек кружили некоторое время над кораблем. Азоры остались далеко позади…

Погода продолжала ухудшаться. Надвигался ураган. Полил проливной дождь, по морю загуляли огромные волны, и корабль стало раскачивать не меньше, чем в Бискайском заливе. Все отверстия в корабле — иллюминаторы, люки и прочее — были тут же плотно задраены.

Семьдесят пассажиров, болезненно переносивших морскую качку, сразу же оказались в заточении в своих каютах. Завтрак многие из-за тошноты пропустили. А море продолжало бушевать. Господин Балли, не говоря ни слова, исчез и уже не появлялся. Большинство пассажиров последовали его примеру. За нашим столом из двенадцати человек осталось трое: господин Ван Мюлькен, наш французский компаньон и я, ваш покорный слуга.