Отвернувшись от трибун, Лахлан постарался сосредоточиться. Теперь он видел перед собой только цель.

Кинрату нравилось стрелять из лука. Ему доставляло истинное наслаждение слышать, как звенит от напряжения натянутая тетива, как жужжит летящая к своей цели стрела. Ему нравилось чувствовать, как сила его рук передается оружию. Он радовался, словно ребенок, наблюдая, как стрелы одна за другой поражают мишень, попадая прямо в «яблочко».

Воцарилась мертвая тишина. Лахлан поднял мощный английский лук и направил его на мишень. Натянув тетиву, он прижал большой палец к подбородку и выпустил первую стрелу.

Франсин, сидевшая между Колином и Анжеликой, затаила дыхание. Она с напряженным вниманием наблюдала за происходящим, каждую секунду помня, что королевский герольд составляет подробную летопись исторического паломничества в Шотландию.

Если в этот солнечный погожий день Робин Гуд не сможет победить лучников шерифа Ноттингемского, то все последующие поколения будут знать, что представление, устроенное ею в Грентаме, с треском провалилось. И самое неприятное то, что это фиаско огорчит принцессу Маргарет.

Если бы Франсин рассказал об этом кто-то другой, она бы ни за что не поверила, что такое возможно, но, к счастью, все произошло на ее глазах.

Спустя несколько минут все двадцать украшенных перьями стрел, описав в воздухе изящную дугу, воткнулись прямо в «яблочко». Мишень стояла на расстоянии в четыреста шагов…

Никто даже не шелохнулся.

Никто не произнес ни звука.

А потом толпа в едином порыве взревела от восторга и началось настоящее сумасшествие. Горожане подняли на руки легендарного народного героя и под громкие крики «ура!» понесли его по лугу.

Франсин, застыв от изумления, наблюдала, как девица Марион бежит по густой траве к Робин Гуду и дарит ему свой знаменитый поцелуй. Приветственные крики стали еще громче и продолжительнее. Казалось, что они никогда не стихнут, но вот с трибуны спустилась принцесса Маргарет. Герой, который вскоре станет ее подданным, опустился на одно колено и наклонил голову, принимая от нее в награду за свой подвиг серебряную стрелу.

— Я же говорил вам, что этот парень хотел побить собственный рекорд! — воскликнул Уолтер, довольно смеясь. — А вы, тупоголовые бездельники, не верили мне!

— Да разве мы с-сомневались? — спросил Колин, робко улыбнувшись. — Мы же знаем, что моему кузену, чем бы он ни занимался, всегда сопутствует успех.

«Да, я тоже успела в этом убедиться», — подумала Франсин.

Ничего удивительного! Ведь Лахлана Мак-Рата, графа Кинрата и предводителя клана Мак-Ратов, в раннем детстве похитили феи и унесли далеко в горы, где его растил и воспитывал могущественный волшебник.

И от него зависит, останутся ли в живых она, Франсин Гренвилль, вдовствующая графиня Уолсингхем, и ее маленькая дочь.

Они были всецело в руках этого чародея.

Ночью Лахлан долго смотрел на спящую Франсин. Он, черт побери, даже не представлял, что это будет не только удовольствием, но и страхом за ее жизнь, и заставит его сердце сжиматься от боли. Она так и не поцеловала его, лишив обещанной награды, которую он ждал с таким нетерпением. Он думал, что женщина будет смотреть на него, замирая от восторга, а она даже не подошла после того, как принцесса Маргарет вручила ему серебряную стрелу…

На банкете, который состоялся после состязания лучников, Франсин все время отводила глаза в сторону. Дважды она украдкой взглянула на него, думая, что он этого не заметит, и в ее глазах была неподдельная тревога. Казалось, что она боится его. Непонятно было, почему в ней произошла такая перемена и откуда взялся этот внезапный страх.

Даже во время танца, а они станцевали вместе всего один раз, она не проронила ни звука. Кинрат буквально из кожи вон лез, пытаясь развеселить ее. Однако все было напрасно. Он заметил, что она как-то вся сжималась, когда он, выполняя фигуры лавольты, обнимал ее за талию.

И вот сейчас, сидя на соломенном тюфяке, лежавшем у двери спальни леди Уолсингхем, он вспомнил слова, сказанные его старшим братом Рори:

«В один прекрасный день, Лахлан, ты встретишь хорошенькую девчонку, которая не станет с разбегу вешаться тебе на шею. Вот тогда ты поймешь, каково нам, простым, обделенным матушкой-природой парням, у которых нет ни твоей красоты, которой мог бы позавидовать сам Адонис, ни галантных манер».

Недовольно поморщившись, Лахлан хотел было возразить, но Рори махнул рукой, заставив его молчать.

— Признайся, братец, что я прав. Ты умеешь играть на всех известных людям инструментах, ты сочиняешь музыку и стихи, поешь, словно ангел небесный. Неудивительно, что все девчонки сходят с ума по тебе и буквально стелятся у твоих ног.

Лахлан не поверил брату, посчитав, что тот просто насмехается над ним.

— Черт тебя побери, Рори, — скрежеща зубами от злости, ответил он. — Далеко не все женщины, которых я знаю, готовы броситься мне на шею.

Его младший брат Кейр, иронично хмыкнув, сказал:

— Ну да, конечно. Только те, которых ты, сладкоголосый менестрель, хочешь соблазнить. То есть все смазливые девицы, на которых ты бросаешь взгляд.

Тогда Лахлан подумал, что братья хотели немного позлить его — просто так, забавы ради. И только теперь, после того как он встретил прекрасную английскую графиню, которая в настоящий момент спала в нескольких шагах от него, ему пришлось признать, что они были правы. Действительно, все понравившиеся ему женщины рано или поздно оказывались в его постели. И для этого даже не приходилось особо напрягаться.

В слабом свете свечи, освещавшей маленькую комнату, он видел тонкий профиль Франсин, ее длинные, изогнутые ресницы, которые, словно два веера, лежали на ее щеках. Во сне ее соблазнительные губы слегка приоткрылись; золотистые локоны, разметавшиеся по подушке, были похожи на ангельский нимб.

Лахлану очень хотелось запустить руки в эти шелковые пряди и, приподняв их, посмотреть, как они заструятся по его мозолистым пальцам.

Каждый раз, когда Франсин ворочалась во сне, по комнате разливался волшебный аромат лаванды и розы, который кружил ему голову. Представив, какое соблазнительное тело скрыто под этим одеялом, Лахлан почувствовал, как по всему его телу пробежала горячая дрожь желания. Внизу живота запульсировала жгучая боль.

Ему вдруг так захотелось отбросить в сторону одеяло и, подняв широкую, похожую на бесформенный мешок ночную рубашку из тонкого полотна, погладить ее атласную кожу, что он едва не поддался этому порыву.

Господь всемогущий!

Он дал слово, что не причинит ей никакого вреда.

И он сдержит свое обещание, невзирая на все нечеловеческие муки и страдания, которые ему приходится терпеть.

Но если она только поманит его своим маленьким пальчиком, он, черт побери, сделает все, чтобы ей больше никогда не захотелось лечь в постель с другим мужчиной.

Франсин вздрогнула, словно от внезапного толчка, и открыла глаза. На прикроватном ночном столике горела свеча, тускло освещая комнату. Глядя на свечу, она пыталась вспомнить, почему легла спать, не погасив ее.

Постепенно приходя в себя, она поняла, что в комнате есть еще кто-то, и почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

И сразу все вспомнила.

Резко подскочив, женщина села в постели и, повернувшись, увидела, что Кинрат не спит.

Он полулежал на тюфяке, прислонившись спиной к закрытой на засов двери спальни, и молча смотрел на Франсин. Мужчина был без рубашки, нижняя часть тела была прикрыта пледом вместо одеяла. Рядом с ним на деревянном полу лежал его палаш.

— Что случилось? — шепотом спросила она. — Почему вы не спите? Вы что-то услышали?

— Все хорошо, — прошептал горец. — Спите.

За дверью во внутренней стене комнаты находилась гардеробная Франсин, а за ней еще одна, смежная, комната. В ней на маленьком матрасе рядом с Люсией спала Анжелика. Их охранял Уолтер Мак-Рат, хотя в этом не было особой необходимости, потому как в комнате было всего одно крошечное окошко, через которое никто не смог бы пролезть. Да и попасть в комнату ребенка можно было, только пройдя через комнату Франсин.