— Интересно, — признался Юрка и после небольшой паузы спросил: — А кем была та старая липа?

— Какая? Ах, эта! Ничего особенного. Впрочем, надо быть справедливым — она была красавицей. Уроженка Скандинавии. Личная повариха его величества короля шведского Карла XII. Когда король бежал с поля Полтавской битвы, растерял он все свои тылы, в том числе и обоз. Повариха, как водится, была при обозе. Король, значит, подался на Бендеры, а то, что осталось от обоза, — на Прилуки, в том числе и кухня с поварихой. Далеко ли, близко ли отъехали шведы, только видят — погоня. Преследователям не так нужен был король, как его казна, возок с деньгами. Казначей, этакий напыщенный фендрик, видит, что дело плохо, вожжи в одну руку, кнут — в другую и — только пыль столбом. Но прежде, чем лошади пустились в карьер, увидел он повариху — красавица стояла посреди дороги в полном отчаянии. Кухня перевернулась, никто о поварихе не думает. Стоит бедная и льет горькие слезы. Фендрик осаживает лихих коней, подхватывает повариху. Тут уж белые скакуны из королевских конюшен показали, на что они способны. Повариха давно нравилась фендрику! Чуть ли не наравне с казной нравилась. Да только при короле она и смотреть на него не хотела. Фендрик переживал, надеялся, и вот — сама судьба улыбнулась ему. Долго ехали они по столбовой дороге, потом свернули на проселочную, потом еще куда-то, все запутывали следы. Видят — одни леса кругом. Вскоре дорога и вовсе кончилась, лошади остановились. Сошли беглецы с возка, перед ними красивая поляна, дороги нет, хоть назад возвращайся. А красота вокруг такая, что у фендрика взыграло ретивое, и вот он так и льнет к поварихе: поцелую да поцелую! Повариха вся в расстроенных чувствах. И это можно понять: кухню потеряла, драгоценную посуду, всякие там сервизы… король неизвестно где, вокруг незнакомые дебри, да еще фендрик пристает. Она и заорала на него: «Катись ты от меня к чертовой матери!» — Какова, а? Тут я ее и запечатлел… Фендрик глаза таращит: тянулся к девице, а в объятиях — дерево. «Что за чертовщина?!» — говорит. «Ах, думаю, и ты черта поминать! Так получай свое законное местечко!»

— И где же он? — спросил Юрка.

— Кто — «он»?

— Фендрик этот!

— A-а, фендрик! Вот он, любезный, недалеко от липы стоит! Ну-ка, скажи, что это за дерево? — спросил Лесовик тоном, исполненным коварства. Юрка сделал вид, что внимательно изучает указанное Лесовиком дерево, — он кроме липы и дуба ничего не знал. Юрка мог перечислить названия двух-трех десятков деревьев, но где из них какое — это ему не известно. Поэтому брякнул наобум: «Миндаль!»

У Лесовика глаза полезли из орбит. Он смотрел на Юрку, порывался что-то сказать, но не находил подходящих слов. Был искренне возмущен.

— Да ты, оказывается, больше, чем невежда, друг мой! — воскликнул Лесовик, — на уроках тоже так отвечаешь?!

— Иногда, — тихо ответил Юрка. — По математике…

— Вот так дела-а-а! — протянул Лесовик. — И что же, учительнице это нравится?

— Нет…

— Ну, а тебе-то хоть стыдно?

— Да..

— И за то слава богу, — сказал Лесовик. — Я в тебе разочаровался малыш — Ну, так и быть… А дерево это называется ильм. Запомни! И никогда не отвечай наугад!

Юрка готов был сквозь землю провалиться от стыда. Он дал себе слово всегда говорить только то, что знает наверняка…

— Правильно, малыш! — сказал Лесовик. — Человек только тогда говорит красиво, когда то, о чем он говорит, хорошо ему известно. Понял?

— Да…

— Вот теперь ты мне определенно нравишься, — признался Лесовик. — А может быть, и нет. Я еще не до конца это решил.

Увидав Лесовика в первый раз Юрка испугался. Потом испуг сменился робостью. Теперь Лесовик был ему просто интересен, как невидаль, существо из иного мира.

— Дедушка Лесовик, а можно я вас потрогаю?

— Это еще зачем? — удивился Лесовик.

— Мне любопытно, — признался Юрка.

— Ну, если очень любопытно, тогда пожалуйста, — сказал Лесовик и уселся рядом с Юркой. Юрка протянул руку, потрогал колено и — о ужас! — колена под рукой не оказалось. То есть оно было, вот же оно, только пальцы прошли сквозь него, как сквозь пустоту. Лесовик был неосязаем. Юркино недоумение не имело границ. Лесовик так расхохотался, что у него заколыхался живот. У Юрки заложило уши.

— Ну как? Ловко я устроен, не правда ли? О-ха-ха-ха! На ты не бойся, можешь еще потрогать меня, сорванец! Ха-ха-ха! Знаешь, мне нравятся любопытные, хотя, как это у вас говорят: «Любопытной Варваре нос оторвали…» Ох-хо-хо!

Юрка протянул руку к брюху Лесовика, и она вошла туда, не встретив никакого препятствия. Одна пустота!

— Здорово, а? — воскликнул Лесовик, словно ему только теперь стало известно, как он устроен. — Но чтобы ты не подумал, что, если я не материален, то, значит, и силы но мне никакой, — смотри — Лесовик легко взвился в воздух и уселся в развилке дубовых ветвей. Ветви были толстые. В одну Лесовик уперся спиной, в другую — руками. Мышцы Лесовика чудовищно напряглись, вздулись, на них проступили темные узловатые жилы. Дерево затрещало. Лесную тишину нарушил глухой стон.

— Не надо — попросил Юрка. — Не надо ломать дерево!

Лесовик самодовольно ухмыльнулся и вернулся на прежнее место.

— Жалко стало? Ничего, — сказал Лесовик. — Дуб — дерево крепкое, на нем приятно попробовать свою силу.

— Я еще хочу спросить вас, можно?

— Спрашивай, дружок, — улыбнулся Лесовик, скорчив уморительную рожу. — Спрашивай, сегодня я добрый.

Он протянул коряжину своей руки к Юркиному подбородку и как бы пощекотал. Юрка отшатнулся. И это послужило поводом новому приступу смеха у Лесовика.

— Все деревья в лесу… они что — были людьми? — спросил Юрка, когда Лесовик перестал смеяться. Он, видно, устал, и его смех не был столь оглушительным, как раньше.

— Нет, не все. Но можешь не сомневаться, деревья человеческого происхождения — самые красивые деревья в лесах. И я горжусь этим.

— Как же вы решаете, кого в какое дерево превращать?

— Ничего сложного… Система выбора у меня отработана давно. Настоящих, сильных, порядочных мужчин я превращаю в дубы. Эдаких красавчиков, надутых, пустоголовых — в тополя. Их древесина ни на что же пригодна. Даже на дрова…

— Моя бабушка говорила, — перебил Юрка Лесовика, — что такое дерево не родилось, чтобы в дело не годилось, не годится на пол — пригодится на кол.

— Что-что? — прищурился Лесовик. — Не годится на пол — пригодится на кол? Хорошо сказано, клянусь родным лесом, хорошо! Ну да ладно… Значит, в зависимости от настроения — моего, разумеется, — и от того, кто окажется в моей власти, я и решаю, кого сделать вязом, кого — кленом, кого — бересклетом. Одного знаменитого лесного разбойничка я сделал буком. Славный, был молодец!

С женщинами проще: красивые и добрые становятся березами, скромницы — рябинами. Для глупых и нервозных у меня наготове осины. Истерички — плакучие ивы…. Словом, на фантазию, малыш, я не жалуюсь. И в людях разбираюсь. Каждого перевоплощаю вполне достойно и справедливо.

— Если я вас не утомил…

— О, прошу, малыш, я весь — внимание, хотя и встал не с той ноги! — воскликнул Лесовик.

— Помогите мне выбраться из лесу!

С лица Лесовика исчезла веселая гримаса. Оно вдруг стало серьезным:

— Ты меня крепко обидел, малыш, — хмуро проскрипел Лесовик. — Я к тебе всей душой, а ты вот какой… Эгои-и-ист!.. — вдруг взвизгнул он и затряс лохматой головой — Еще чего захотел! Да в своем ли ты уме, парень? Да я был бы не я, если бы удовлетворял подобные просьбы, столь оскорбительные для меня! Да я сделаю все, чтобы ты навсегда остался в моем лесу! Это же надо, чего захотел!

— Извините, пожалуйста, я не думал, что моя просьба так неприятна вам, — сказал Юрка. — Простите, пожалуйста!

— «Простите, пожалуйста…» — передразнил Лесовик, — ты говоришь глупости, а я — прощай! Этак от глупостей никогда не избавишься. Нет, так не пойдет. Сделал глупость — пострадай за нее, получи возмездие, притом сполна, понял?