Вдруг, перед поездкой, призывают меня на военную службу. Большое отчаяние, потеряна вся работа. Служить, как не имеющему никаких гимназических аттестатов, пришлось бы долго. Но помогла Мария Гавриловна Савина своими связями: просила у городского головы Алексеева рекомендательную карточку к Вонсяцкому, который заведовал на приеме экспертизой.

Меня осмотрели. Под мерку подошел, грудь хорошая, весь здоров. Я на все вопросы, не болен ли хоть чем-нибудь, отвечаю наивно: «Всем здоров». Но, наконец, Вонсяцкий меня резко спросил: «Каково у вас зрение?» А отец, бывший в присутствии, из уголка все кивал головой, на что-то намекая. Про зрение я ответил, что оно плохое. Эксперты начинают допрашивать, как зрение, режет? Я ответил: «Режет». Они: «Объясните, как режет». Я, подумав, сказал: «Да так режет, что приходится на все сквозь пальцы смотреть». Меня освободили, а когда рассказали Марии Гавриловне про мой, в присутствии, ответ про зрение, она очень смеялась. Когда я ей сказал, что в Вильне мне обещан Хлестаков, она дала на это тоже свое согласие.

В поездке вначале все шло очень дружно и спокойно[27]. Мария Гавриловна, когда находилась с нами в компании, всегда заставляла меня петь с гитарой цыганский романс: «Он говорил мне, будь ты моею». Ее всегда очень трогало мое чувствительное пение, и она очень хвалила меня.

Но потом пошли неприятности. Суфлер, который оказался большим пьяницей и опаздывал не только на репетиции, но один раз даже не пришел на спектакль, и помощник «Шмага», мной же рекомендованный, никуда не годились. Савина очень меня ругала за мою рекомендацию; я ей сказал, что я их не очень уж хвалил. Савина разразилась целым градом упреков по моему адресу: «Вы говорили, что они оба очень дельные, очень дельные». — «Нет, — перебил я ее, — вы, Мария Гавриловна, ослышались, я сказал вам “недельные”, их при мне нигде больше недели никогда не держали». Она на это расхохоталась.

Вскоре случай повел к разрыву. Мне вместо обещанного в Вильне Хлестакова дали роль трактирного слуги-полового. Я страшно обиделся, на репетиции в присутствии Савиной положил роль на суфлерский стол и пошел, повернувшись. Мария Гавриловна сказала мне вслед: «Послушайте, Орленев, вы молодой, но подаете надежды». Я сказал: «Это лучше, чем подавать тарелки», — и ушел.

Впоследствии, после первого представления «Федора Иоанновича», была обо мне анкета, и там Мария Гавриловна процитировала интервьюеру все мои словечки[28].

Разорвав с Савиной, я попал в коллектив, устроенный Щербаковыми и Стасем Станиславским, польским антрепренером и актером. Поехали мы в город Поневеж. Там я встретил моего друга Шимановского, который жил вместе со мной. Из города Поневежа я увез, не кончив сезона, дочь начальника края, мою первую супругу, и уехал с ней в Москву. Отец не захотел принять необвенчанных. Мы поместились с ней в единственной свободной дачке, где только что кого-то схоронили и отправили на кладбище. В этой совершенно пустой даче в Богородском мы справляли свои медовые дни.

1891 год. У Черкасова, Ростов-на-Дону.

Я подписал контракт в Вильно к Шуману, но, встретившись в Москве с ростовским антрепренером Черкасовым (я слышал, что он прекрасный учитель и любит давать ход талантливой молодежи) — я написал письмо в Вильно с просьбой освободить меня от неустойки и дать возможность поработать с хорошим режиссером.

Черкасов держал оперу и драму. Сам он хороший актер-комик. Любил театр. Он меня увидел в роли сапожника и пришел к заключению, что я подаю большие надежды. Я сыграл у него Хлестакова в «Ревизоре», Виталия во «Второй молодости» и «Мучеников любви». Там же я в первый раз сыграл роль гимназиста Степы в «Школьной паре» Бабецкого[29]. Роль далась очень трудно. Я никак не мой найти подходящий тон. Но однажды в бессонную ночь я с закрытыми глазами стал работать, как учил меня Вабиков, и вдруг в моем воображении появилась мрачная фигура моего старшего брата, в гимназическом мундире, озлобленного, недовольного и ворчливого. Я вскочил с кровати и начал, подражая его тону, играть роль. Жена проснулась и спросила: «Что с тобой?» Я махнул рукой: «Не мешай, я работаю». Так я проработал всю ночь без перерыва. Затем сыграл эту роль и имел большой успех. Водевиль прошел много раз.

В Гродно. — Голод и водка. — Трудное положение. — Сезон 1892 г. в Вильно. — Гимназист Шверубович — Поступление к Коршу. — Приглашение в поездку с В. Н. Давыдовым. — «С места в карьер». — Похвала Давыдова. — Первый сезон у Корша 1893 г. — Успех в водевилях. — Отзыв А. В. Амфитеатрова. — Второй сезон у Корша 1894 г. — Неудача с бенефисом. — Приглашение в Петербург в театр Литературно-артистическою кружка.

Меня уже знали как хорошего простака, но меня тянуло к драме, и я начал искать тех мест, где мне можно было бы выступить в драматических ролях.

Вскоре я получил два приглашения: одно в Петербург в театр «Аркадия», второе в Гродно в необеспеченное товарищество Щербакова, но там мне обещали постановку пьесы «Джек, сын кокотки» — Альфонса Доде. Я поехал в Гродно[30].

Сборы в Гродно были слабые, лето дождливое. Роль Джека сыграть не удалось, так как не было исполнителя на роль Даржантона; и я с окончанием сезона переехал в курортное место Друскеники.

Приходилось жить очень плохо, пока не создалась труппа любителей, пригласивших меня режиссером[31]. Работал во всю. Гримировал и даже завивал любителей.

Никогда я водки не пил, но голод погнал по компаниям. Голод. Помню, ко мне подходит Юшка Владимиров (суфлер и актер): «Пойдем закусим». Нас приглашали так называемые меценаты, так как около театра всегда вертелось много народу. Любят слушать анекдоты, быть в обществе актеров, актрис… «Я не пью, я дал себе слово не пить», — «Ну ты сделай вид, что пьешь, а сам рюмку опрокинь за спину и наешься», — учит спутник. Я пошел в компанию. Я помню ощущение от первой выпитой рюмки густой, маслянистой сивухи, польской старой водки. Помню, как мне было противно, до того, что я не мог даже закусывать. Но нужда заставляла обращаться к этому способу питания в компании пьющих людей.

Пока я не сыграл бенефиса («Мученики любви»), хозяйка столовой, полька, за невзнос платы не отпускала мне обедов. На другой же день после бенефиса прислала обед со своим сыном, который сказал: «Мама вас вчера смотрела и будет отпускать вам обеды, сколько хотите, вполне вам доверяя».

Я услышал, что на курорт приехала лечиться М. Г. Савина. Я давно хотел обратиться к ней и просить указаний по целому ряду вопросов. Поехал к ней. Оказалось, что она больна и никого не принимает.

У меня было очень тяжелое материальное положение. Денег ни копейки, жена и собака голодные.

Встречаю в курзале тогда еще молодого Льва Петровича Штейнберга. Увидав меня и узнав, что я очень нуждаюсь, предложил мне заработать 3 рубля, прочитав объяснения к фонографу Эдисона, который возил какой-то немец, не говорящий по-русски[32]. Я прочитал, получил 3 рубля и пошел за закусками. В буфете я познакомился с любителями, которые, узнав, что я актер, предложили мне в качестве режиссера поставить несколько спектаклей. Я за три спектакля заработал немного денег и отправился в Вильно.

1892 год. Вильно, у Шумана.

В этот сезон я переменил амплуа простака и поступил вторым любовником. Режиссером служил Григорий Григорьевич Ге[33]. Но приглашенный новый простак Фролов оказался неудовлетворителен, и дирекция театра распорядилась, чтобы Орленева опять сделали простаком. Мне прибавили жалованья, и я стал получать еженедельно 12 ролей (в каждом спектакле встречалась роль второго любовника и в конце водевиль).

Играли ежедневно, а по воскресеньям и праздникам по два раза. Работа ужасная. Я решил, что лучше десять ролей провалить, а две сыграть хорошо; и вот я из этих десяти ролей старался все вымарать и совсем их не учить, но  две роли я вынашивал в себе и разрабатывал. Успех имел я большой, особенно в дивертисментах, которые часто в то время ставили. После одного из спектаклей пришел ко мне на квартиру один гимназист и просил прослушать его чтение. Я сказал ему, что свободен в субботу, и просил его прийти в семь часов вечера. Гимназист пришел. Я принял профессорскую позу и начал слушать. По мере того как он читал, он все больше захватывал меня; во время некоторых его интонаций у меня слезы подступали к горлу. Когда он кончил, я бросился к нему на шею и сказал: «Вы просите у меня совета, поступать ли вам в драматическую школу. Да вы сам — школа. Вы учиться никуда не ходите. Вас только испортят. Поступайте прямо на сцену, страдайте и работайте». Гимназист этот был ученик седьмого класса виленской гимназии Василий Шверубович, теперь знаменитый актер Василий Иванович Качалов[34].