Через несколько времени я от него получил в подарок книгу «Униженные и оскорбленные» Ф. М. Достоевского, с трогательной надписью, она у меня хранится до сих пор.
Я поехал в Москву. Дел никаких не предвиделось. Сижу в ресторане, где собрались актеры, приходит Григорий Григорьевич Ге и ищет Орленева. Увидев меня, он подошел и, протянув визитную карточку, сказал: «Вот тебе рекомендательная карточка Анны Яковлевны Романовской; я сейчас был у нее и узнал, что с Коршем рассорились Павел Самойлов и Шмитгоф, разорвали контракт. Поезжай к Коршу немедленно, сошлись на мою рекомендацию и передай карточку Анны Яковлевны Романовской». Я так и сделал. Приехав к Коршу, я переговорил с ним и тут же подписал контракт на 120 рублей в месяц. Служба у Корша началась с весны в Петербурге. Вся почти труппа переехала целиком туда и играла в Малом театре на Фонтанке. Мне удалось обратить на себя внимание в роли аптекаря в пьесе «На маневрах» и в водевиле Лейкина «Медаль», где я играл роль мальчика[35]. Увидав меня, Владимир Николаевич Давыдов пригласил меня в свою летнюю поездку по России с Павлом Дмитриевичем Ленским-Оболенским.
В поездке Ленского-Оболенского мне удалось выступить в водевиле «С места в карьер». Я всегда нравился Владимиру Николаевичу Давыдову, и он после своего спектакля всегда оставался меня смотреть. Грим и костюм сапожника до такой степени были у меня реальны, что за кулисами произошел маленький инцидент. Я, загримированный и одетый сапожником, смотрел в щелочку на Владимира Николаевича Давыдова, заканчивающего последний акт. В это время какой-то рабочий принял меня за постороннего посетителя, взял меня за шиворот и отбросил от декорации, я полез на него с кулаками, но в это время режиссер Ленский зашикал на рабочего: «Что ты, дурак, ведь это актер, а не посетитель!» Я играл с Владимиром Николаевичем маленькие роли, но по болезни Аполлонского я сыграл Хлестакова. Боже, как я боялся, весь дрожал на репетициях, но после третьего акта Владимир Николаевич, подошел и поцеловал меня. Это было для меня тем радостнее, что я имел уже однажды случай получить заслуженный упрек Давыдова. Однажды, играя г‑на Н. в «Горе от ума», я заболтался в уборной с коршевским артистом Александром Михайловичем Яковлевым, гримировавшимся на роль Репетилова. Вдруг слышу помощник кричит: «Орленев!» Я лечу на сцену. Как я пробирался по огромной сцене оперного киевского театра, с каким чувством подошел на сцене к Владимиру Николаевичу — не помню… Качая головой, В. Н. позже упрекал меня, говоря: «Какие вы актеры! Вы только говорите, что любите театр». Я был очень пристыжен и долгое время боялся попасть ему на глаза. А я терял от этого очень много, так как Владимир Николаевич был нашей душою и, собирая нас после спектакля, среди застольных бесед, многому нас поучал, пробуждая чистую любовь к театру. Его пение, речи действовали на нас, вдохновляли, будили еще не проснувшиеся силы. После поцелуя Владимира Николаевича я опять стал бывать на его беседах, которые до сих пор горят в моем сердце.
1893 год. Первый сезон у Корша[36]. Состав труппы: Ю. И. Журавлева, Б. Э. Кошева, Г. И. Мартынова, А. Я. Романовская, Е. Ф. Красовская, М. П. Домашева, Н. Н. Трубецкой, Н. В. Светлов, А. М. Яковлев, В. А. Сашин, В. И. Валентинов, Ф. П. Вязовский, среди маленьких выделялся Кондрат Яковлев. Мое первое выступление — «Школьная пара», Степа-гимназист; партнерша Марья Петровна Домашева, дедушку играл Кондрат Яковлев. Второе выступление — еще больший успех: играл сапожника {49} в водевиле «С места в карьер»[37]. Успех был такой, что скупой «голуба-Корш» прибавил 25 рублей.
На водевиль съезжалась вся Москва. Бывало, идет новая пьеса вроде «Флирта»[38] с Яворской, в театре аншлаг, а народу в партере никого нет, только к третьему акту публика начинает собираться, к четвертому все полно, — публика собирается на водевиль, а пьеса ей неинтересна.
Мое появление в водевиле всегда встречали долгими аплодисментами. Александр Валентинович Амфитеатров, возвратившись из-за границы, писал в «Новостях дня»: «Водевиль есть вещь, а прочее все гиль. Комики бывают трех сортов. Первые fiunt — делаются в Гамбурге и прескверно делаются. Примером этому может служить Осип Андреевич Правдин. Вторые sunt, то есть существуют, а третьи nascuntur, то есть рождаются, этому последнему может примером служить — Орленев.
Когда он родился, фея радости пощекотала мальчика под мышками, и он до того заразительно расхохотался, что никто не мог удержаться от хохота. Смеялись все — и отец, и мать, и тетки, и бабушка, и даже собачка Амишка, вот так, как теперь смеется сверху донизу наполненный театр Федора Адамовича Корша»[39].
Во время одного из спектаклей, когда шел водевиль «С места в карьер», ко мне в уборную зашел А. П. Чехов[40] и сказал мне: «Как вы чудесно играете сапожника. Особенно хорошо это выходит, когда сапожник с ревом кричит, спасаясь от трагика Несчастливцева: “Ма‑а‑а‑ама”». Я ему ответил, что это литературный плагиат: «Я этот момент вставил в роль из вашего рассказа “Беглец”». — «А я этого рассказа и не помню», — ответил он, улыбнувшись.
Во время сезона я познакомился с большим моим поклонником Владимиром Александровичем Эрнстом; отец его управлял тифлисским театром. Мы с ним дружески сошлись, и когда он пригласил меня погостить в свое имение близ станции Подсолнечная, я ответил, что могу приехать только с тем условием, если буду ставить там спектакли для крестьян. Он обещал оборудовать большой сарай и пригласить своих знакомых и друзей для постановки любительских спектаклей. Там я и провел лето, продолжая работать над ролью Джека.
1894 год. Второй сезон у Корша. Корш предложил прибавку жалованья или бенефис. Я предпочел бенефис. Когда стали бросать жребий о днях бенефисов, мне по очереди достался второй. Корш просил бенефициантов подать заявление о желаемых в бенефис пьесах. Я объявил в бенефис, наконец-то, роль Джека (в переделке из романа А. Доде «Джек, сын кокотки»), которую я давно приготовил и все время в себе вынашивал. Когда об этом узнала труппа, поднялся страшный смех, как я, такой «смешной» актер, беру на себя сильнейшую драму! Все время меня изводили и чуть до истерики не доводили своим глумлением и насмешками. Заступилась за меня благороднейшая женщина и артистка Анна Яковлевна Романовская. Она вспомнила и рассказала всем про Пашу Орлова, двенадцатилетнего гимназиста, читавшего на репетиции Артистического кружка «Записки сумасшедшего», финалом которых он захватил многочисленных слушателей-актеров. И вот, этот самый бывший гимназист Орлов уже завоевал имя Орленева. Насмешки прекратились. Не унимался особенно Николай Васильевич Светлов, актер, мечтавший об Уриеле Акосте, Гамлете, Макбете и игравший в «Маневрах» прапорщика Милашкина, который «стихий не боится», и разные фарсы. С этим Светловым у меня произошел такой инцидент.
Два месяца перед тем случайно меня назначили в нелепейшей пьесе «Васантасена», не помню даже чьей[41]. Я должен был играть молодого принца, приговоренного к казни. Подходит сцена: принца несут рабы в носилках; встретив Васантасену, он срывается с носилок и, бросаясь на колени перед вождем, надрывным голосом и трагическим тоном умоляет: «Кто б ни был ты, тебя несчастный просит…» И вдруг, на первом спектакле актер Светлов, игравший одного из приближенных Васантасены, находясь ближе всех ко мне, злобно зашипел при моих словах: «Сейчас смех будет», но в публике, наоборот, царила гробовая тишина. Я, выйдя из роли, сказал Светлову: «Накося, выкуси, — и добавил, конечно, тихо: — что, взял, подлец!»
Как раз среди сезона умер Александр III, и на все театры был наложен трехнедельный траур[42]. Это перевернуло весь репертуар, а также и бенефисные дни. Корш объявил, что каждому бенефицианту новую пьесу ставить невозможно, — пусть одну и ту же пьесу берут два бенефицианта. Пришлось мне распроститься с Джеком.
Первый бенефис был у комика Владимира Александровича Сашина, который поставил пьесу «Тетка Чарлея». Я играл в ней главную роль знатного англичанина, переодевавшегося старухой, теткой Чарлея. Горю моему не было границ. Вместо драматической роли Джека я должен был играть фарс, очень смешной, где публика все слова заглушала хохотом[43]. И вот я решился и сыграл этот фарс трагически, с большой неврастенией. Это мне удалось.