Ложились спать очень рано. Долго я не мог заснуть. Это всегда бывало после пьянства и наркотиков, а если и заснешь, то появляются ужасные кошмары. Тогда я под лампой проштудировал роль Арнольда Крамера. Затем лег в постель и начал представлять ее с закрытыми глазами. Роль долго не улавливалась, но фигура уже намечалась — и горб, и грим, и большие, неподвижные, близорукие глаза.

На следующий день, когда нас повели опять на молитву, рядом со мной стоял какой-то разночинец, который сказал: «Здравствуйте, г. Орленев». Оказался один из помощников нашего удивительно талантливого художника парикмахера С. М. Маковецкого. «Нет ли у вас спичек?» — спросил я. Он дал мне одну спичку, разломанную пополам, затем спросил: «Вы в первый раз сидите?» Я говорю: «Да». — «Ну, вы порядков не знаете, здесь достать все можно, были бы деньги». Денег разрешалось иметь на руках не более 3 рублей. Я дал ему рубль, за что он и обещал мне достать к вечеру две коробки папирос и коробку спичек.

Ободренный этой надеждой, я почувствовал себя прекрасно, и, наконец, началось «творческое настроение». Мысли просветлели, и я начал по-своему понимать Арнольда. Я никак не мог согласиться с мотивом самоубийства Арнольда. Мне все чего-то недоставало. В эту бессонную ночь мне пришла идея переставить акты, то есть сыграть сцену в ресторане раньше, чем в кабинете отца, и тогда мне ясно представился мотив самоубийства. Желание мое играть было так сильно, что я не мог дождаться свидания с Набоковым, обещавшим еще раз посетить меня. В это время я весь был поглощен этой ролью и незаметно для себя разрабатывал все мелочи. Когда мне объявили, что меня ждут в приемной, я возбужденный бросился туда. Набоков, увидав меня таким восторженным, был очень поражен. «Что с тобой? Отчего ты такой?» — «Костя, милый, я нашел новую роль, не похожую ни на “Федора”, ни на других, ах, как я хочу сыграть ее!» Но когда я рассказал ему о том, что необходимо переставить акты, да еще в пьесе Гауптмана, он, человек осторожный и уравновешенный, сказал: «Павел, это совершенно невозможно. Никогда ни Тинский, ни Суворин, никто на это не согласится». Я был сильно огорчен и сказал: «Да, но иначе я эту роль играть не буду». При этом я написал две записки: одну с отказом от роли бенефицианту Тинскому и несколько слов Суворину. Я писал ему, что, к сожалению, мне приходится отказаться от роли, хотя она меня сильно захватывает, но я не представляю ее себе, пока не переставлю актов. Набоков обещал привезти ответ на следующий день. Я не верил, что дирекция согласится на такой компромисс. Все пойдут против меня. Но я все-таки вновь и вновь штудировал роль, я твердо был убежден, что отступить от своего плана не могу. На другой день ко мне приехали Набоков и Тинский. Он умолял меня сыграть по редакции автора, но я, слабый в других делах, всегда был тверд в моих намерениях, касающихся моих ролей. Тогда Тинский сказал: «Ну, оставим вопрос открытым до репетиций. Может быть, ты образумишься. Если же ты не согласишься, мне придется взять другую пьесу, так как иного исполнителя на роль Арнольда я не вижу». Я без всякой надежды остался один и гнал от себя всякую мечту о работе, но роль все больше и больше увлекала меня, и мне рисовались разные подробности ее.

На другой день пришел ко мне смотритель и спросил меня, в первый ли раз я отбываю наказание. Получив положительный ответ, он сказал, что у них существует правило — для лиц, в первый раз сидящих, сокращать срок наказания на один день, если заключенный согласится в один из дней заняться черной работой. Я спросил, в чем она заключается. Он объяснил, что нужно колоть дрова, пилить, носить воду, мыть полы, мыть окна в больнице, нары при арестном доме. Я согласился на мытье окон, и на другой день, после отбывания церковной повинности, был приведен в больницу, где в мое распоряжение предоставили кран с водой, тряпку, мочалку и шайку. Надзиратель ушел, я сейчас же принялся за работу. Когда я вымыл первое окно, стекло так блестело, что я почувствовал некоторое удовлетворение. Убедившись, что я не только на пьянство и на игру в театре способен, но на кое-что и другое, я сейчас же приступил ко второму окну, но, к моему сожалению, работа не шла так бойко: чем сильнее я протирал окно, тем оно больше тускнело. Я бросил бесплодную попытку протереть его, решив, что оно другого сорта и не поддается. Принявшись за следующее окно, я заметил,  что результат получается все тот же. Так было и с остальными стеклами. Чем дальше, тем все хуже и хуже. Я был в отчаянии. Так я безрезультатно бился до самого прихода надзирателя. Он пришел, сделал мне выговор за мою плохую работу. Я начал ему жаловаться на стекла, которые не поддавались моей работе, и при нем начал доказывать ее несостоятельность. Когда я уже при нем протер окно, оно стало еще туманнее. Он посмотрел на меня, на шайку, на тряпки, и сказал; «Да воду-то вы меняли? Тряпки полоскали?» Я сказал: «Нет!» Он меня обругал и повел обедать. Но зато после обеда я работал с полным прилежанием и успехом, окончил к сроку мою работу и получил за это день скидки.

На другой день утром ко мне приехал на свидание министр земледелия и государственных имуществ Алексей Сергеевич Ермолов и просил меня принять участие на следующий день в домашнем концерте. Я объяснил ему, что срок моего заключения кончается через два дня. Он сказал, что будет хлопотать, чтобы меня отпустили к нему часа на два — на три. Но начальник тюрьмы не согласился отпустить меня и прибавил, что если бы и сам император его просил, он и тогда от своего долга не отступился бы. Тогда Алексей Сергеевич отменил свой концерт до моего освобождения.

После моего освобождения из тюрьмы я, обновленный, помолодевший, пришел на репетиции. А. С. Суворин, встретив меня, сказал: «Какой вы стали свежий, светлый, вас бы почаще сажать». Тут же я представил ему мотив отказа моего от роли Арнольда. Он выслушал меня внимательно, понял, как мне казалось, задуманный план роли и обещал вечером дать окончательный ответ. У них было бурное заседание. Суворин отстоял меня, сказав: «Если Орленев что-либо чует, значит, он чует правду. Попробуемте сделать так, как он хочет». Сделали по-моему. Спектакль прошел[80]. Ругань прессы по адресу Малого театра и Суворина была беспощадна. «Как смеет театр называться литературно-художественным, если он пускается на такие операции?» Но я ходил счастливый и говорил, что победителей не судят. Когда впоследствии — в 1926 году — я гастролировал в Ленинграде и получил приглашение сыграть роль Арнольда Крамера с академической труппой в постановке режиссера И. Д. Калугина, я заявил, что не могу  играть, если не переставят в пьесе акты по-моему. На это мне ответили: «Да мы уже много лет играем по вашему плану».

Так или иначе мой «Крамер» имел большой успех.

Даже спустя несколько месяцев после постановки, когда я уже гастролировал по провинции, я получил вслед за собою в Ялте коллективную телеграмму группы артистов Художественного театра, вспомнивших меня: «Поздравляем с новой победой в искусстве».

С художественным успехом «Крамера» совпал и большой материальный успех. Но я всегда оставался без денег, я их не берег, несмотря на все уговоры близких людей.

Помню, в свое время и отец также уговаривал меня копить про черный день. Но, провожая меня в одну из поездок, он пришел в мой номер с каким-то просветленным лицом, блестящими глазами: «Я сейчас задремал, — сказал он, — и у меня было что-то вроде видения». И, перекрестив меня, произнес тихим, проникновенным голосом: «Оставайся таким, каков ты есть». Фразу эту он произнес три раза при троекратном благословении.

Это было мое последнее свидание с отцом. Вскоре он умер. Помню, из Одессы я послал ему рецензию И. Хейфеца («Старого театрала») о «Братьях Карамазовых». Мне рассказывала мать, что отец, лежа больным в постели, не расставался с этой рецензией, и кто бы ни приходил навестить его, он всегда просил пришедших прочесть, что пишут о его Павле. Когда приходил доктор, отец и ему говорил: «Если хотите облегчить меня, прочтите мне рецензию о Дмитрии Карамазове». И даже завещал матери, несмотря на свою религиозность, вложить ему эту рецензию вместо отпускной молитвы в сложенные на груди в гробу руки. Мать пережила его не более шести-семи месяцев.