В Ялте я очень часто бывал у Антона Павловича Чехова[89] с ним чувствовал себя легко и свободно, несмотря на все мое перед ним преклонение. Антон Павлович часто заставлял меня рассказывать анекдоты про быт актерской братии, которую он любил. Бывало, если я дня два не являюсь, Антон Павлович звонил в аптеку Левентона, у которого я занимал комнату, и спрашивал: «Где Орленев? Скажите, чтоб приходил ко мне, не все ли ему равно, где пить… Красное вино его подогревается и папиросы “Гвардейские” ждут его на окне». Я обыкновенно сидел на окне, а Антон Павлович в нише на кушетке. Когда я бывал в ударе, я ему рассказывал веселые истории, а будучи мрачным —  про мрачное, про жизнь актеров, а он слушал меня внимательно и по временам что-то записывал в свою книжку. Около него на кушетке лежало много приготовленных из бумаги колпачков, и он, отплевываясь в эти колпачки, бросал их в корзину. Антон Павлович всегда, когда ему нездоровилось, говорил: «У меня что-то с желудком». Я часто бывал виноват пред Антоном Павловичем, отравляя ему жизнь визитерами, присутствие которых его тяготило, но ничего сделать было нельзя. Меня тоже осаждали.

Помню, я одно время в Петербурге жил в большой квартире Сергея Семеновича Трубачева, друга нашего Малого театра. Он, будучи в Ялте, просил оказать ему громадную услугу — представить его Антону Павловичу. «Я только посмотрю на него и пожму руку». Я объяснил Антону Павловичу, что я живу в Петербурге у Трубачева и прошу принять его, что он душевный, хороший человек. Антон Павлович задумался, посидел, сплюнул в свою бумажку и сказал: «Слушайте, Орленев, разве может быть редактор “Правительственного вестника” хорошим человеком?» Трубачев был редактором «Иностранной литературы», издательства Пантелеева, и в то же время, чтобы подрабатывать, пошел в редакторы «Правительственного вестника», за что немало сам себя и презирал. А все-таки я его привел, и он произвел на Антона Павловича чудесное впечатление. Воспользовавшись этим, я сейчас же уговорил Антона Павловича принять еще одного большого моего друга, с которым я начинал играть еще до поступления на сцену, играя в деревне, — это был актер Виктор Бежин. Антон Павлович отказывался, но я его поймал на том, что Бежин только что вернулся после харьковского сезона и очень много интересного рассказывал мне о постановке в Харькове «Чайки», «Дяди Вани» с таким дивным ансамблем, как Астров — Павел Васильевич Самойлов, дядя Ваня — Иван Михайлович Шувалов. Антон Павлович промолчал, я принял знак молчания за согласие и на другой день привел к нему Бежина. С Бежиным Антон Павлович очень много говорил и меня не ругал за то, что я его привел.

Меня страшно одолевали родственники аптекаря Левентона, жалуясь, что их сын, мальчик очень способный, получил на экзаменах «круглую пятерку», но его не принимают в гимназию из-за процентной нормы, существовавшей тогда для евреев при поступлении в гимназии и университеты. Как раз в это время приехал в Ялту из Одессы окружной инспектор Сольский. Родственники аптекаря говорили, что если Антон Павлович скажет ему хотя бы одно слово, то Сольский для него все сделает. Узнав от них, что Сольский в одно утро находился у Антона Павловича, я отправился к Антону Павловичу, а Левентонам советовал приехать в Аутку через полчаса и вызвать меня как будто бы по делу. Так и случилось. Я сидел в кабинете вместе с Антоном Павловичем и Сольским. Сестра Антона Павловича, Марья Павловна, пришла и сказала, что меня спрашивают. Я вышел на минутку в переднюю и, зная, что сегодня Антон Павлович в очень хорошем расположении духа, привел мать и мальчика в кабинет и сказал Антону Павловичу: «Вот это моя к вам просьба». Старуха, мать гимназиста, так молитвенно сложила руки и так умоляюще посмотрела на Антона Павловича, что он, обратившись к окружному инспектору Сольскому, сказал: «Слушайте, сделайте что-нибудь для этого мальчика — у него круглые пятерки». Сольский обещался и велел прийти к нему на другой день в гостиницу. Те радостно уехали. Я просидел еще два часа, а затем поехал домой и нашел свою комнату полную цветов.

Но все-таки не одни огорчения доставлял я Антону Павловичу. Когда я был в ударе, я ему рассказывал о пережитом. Помню, как он смеялся, когда я ему рассказывал об актерах прежнего времени. Вот один из этих рассказов.

Актер получил от матери из деревни (тогда не было еще железных дорог) 5 рублей. Актер он был небольшой, но пьяница огромный. Он позвал хозяйку и отдал ей 2 рубля долгу, 2 рубля велел спрятать и выдавать ему не иначе как на еду. На один рубль решил устроить праздник и приказал хозяйке купить пять огурцов, селедку, два яблока и две бутылки коньяку «Яффа». Это был знаменитый напиток, от которого человека бросало из стороны в сторону, и потому он ей добавил; «Только, пожалуйста, уберите все столы и стулья из комнаты, чтобы не ушибиться». Особенно сильно действовал коньяк на другой день: голова совершенно не работала, а язык заплетался,  но в этом городе была знаменитая будочка, где продавался «сантуринский квас». В нем намешано было всего, вплоть до селитры — так рассказывали старожилы. Актеры на другой день после выпивки отправляясь на репетицию, приходили к этой будке и требовали бутылку квасу. Хозяин спрашивал: «А вас сколько?» Те отвечали: «Двое». А хозяин: «Нет, нельзя». Актеры: «Почему?» — «Этот квас можно только втроем пить». — «Как так?» — «Да так: один пьет, а двое за голову держат очень сильно».

Рассказывал еще о расстриженном попе, как актеры в пьяном виде уговорили священника с густой октавой бросить свое занятие и идти в актеры, где он будет зарабатывать громадные деньги. Тот согласился. Тогда актеры, не теряя времени, принесли ножницы, по очереди обкарнали бороду и длинные волосы попа. Попойка кончилась. Поп ушел домой, но часов в шесть утра у актеров стук: «Пустите, я у вас переночую, меня из дома выгнали, — ни жена, ни дети, ни даже теща не узнали».

Раз я обедал у Антона Павловича, был и Максим Горький. Антон Павлович ел, как всегда, теплый суп (он боялся горячего для желудка). Кто-то из присутствующих налил себе квасу. А. П. вдруг поперхнулся супом, отошел в сторону и откашлялся. Потом сел на свое место и сказал: «Это из-за вас, Орленев, я вспомнил, как квас втроем пьют».

Помню и такой случай. Как-то раз вечером я был у А. П. опять с Горьким. Марья Павловна заказала две корзины пива. Жара была нестерпимая, — мы с Горьким на пиво и приналегли.

Пошел сильный дождь, и Антон Павлович предложил мне ночевать. Ложился он очень рано. Мы пошли с Горьким в отведенную нам комнату на антресолях, спать не хотелось. Горький сказал: «Хорошо бы, Орленев, еще пивка выпить». Я потихоньку спустился по лестнице на цыпочках, зажег спичку, под лестницей стояли корзинки с пивом. Я взял две бутылки под мышки, две в руки и принес в комнату. Штопор всегда имелся при мне — это считалось актерской присягой, как у прежнего солдата черный галстук. Много раз мы с Горьким спускались по лестнице, принося по четыре бутылки. Алексей Максимович был в большом ударе, говорил о Нижнем Новгороде, там он был  одно время присяжным заседателем, рассказывал об уголовных делах. На другой день головы наши были ужасно туманны, хотелось еще выпить, чтобы поправиться. Наступил завтрак, Антон Павлович предложил за завтраком выпить пива. Пока Марья Павловна ходила за пивом, мы с Горьким смущенно переглядывались. Она вошла: «Что это такое? Вчера были две полные корзины, а сегодня одни пустые бутылки?» Горький покраснел и сказал: «Это мы с Орленевым вчера разговорились».

Пожар петербургского Малою театра. — Переделка «Петербургских трущоб». — В Керчи. — Гастроли по югу России — Неудачный спектакль. — Гастроли в Херсоне и Николаеве — история с коньяком, — В Екатеринодаре. — Антрепренер Шильдкрет. — Работа над пьесой «Ксения и Лжедимитрий». — Антрепренер-паук. — Счастливая встреча. — В деревне. — По дороге в Ялту.