Долго ждали мы от Аникеева вестей, несколько уж телеграмм послали ему. Ответа не было. Помню, вечером сидели мы в гостиной, собираясь отправиться в какой-нибудь театр. Вдруг прилетает сам хозяин и радостно нам машет телеграммой: «Из Киева». Вскочили все, я телеграмму распечатал, прочел и, сделав над собой страшное усилие, собрал все свое мужество, изобразил веселое лицо и торжественно воскликнул: «Ну, вот и кончились невзгоды наши, Аникеев денег привезет». Радостно вспыхнули лица актеров, навернулись слезы у них на глазах, я же, продолжая изображать восторженную беззаботность, отвел Орлова в сторону и прочитал ему телеграмму: «Денег нет, кассиров также. Возвращайтесь скорее в Россию. Захватите мое грязное белье. Ваш Аникеев».

Решили мы не говорить никому ни слова об этой катастрофе и печальное положение обдумать вдвоем. Средства все казались исчерпанными. Много мы пережили минут, полных отчаяния. Наутро я вспомнил про старую комбинацию с «пятисотенными» заложниками-кассирами в Житомире. Наш администратор занялся реализацией этой идеи, и дня через три у нас готовы были пять кассиров, которых мы обязались из Лондона отправить обратно на Берлин, уплатив им деньги.

Приезд в Лондон. — Первое впечатление. — Успех спектаклей. — П. А. Кропоткин. — В. Г. Чертков. — В «Толстовском скиту». — Воспоминания об Андрееве-Бурлаке. — Театр А. А. Бренко. — Неудачи. — Помощь русского посланника. — Отъезд в Нью-Йорк.

Слух о наших спектаклях проник в Лондон, и оттуда мы от театра Эвеню (Avenue) получили приглашение прислать администратора для переговоров. Орлов отправился туда и захватил с собою все газеты и журналы со статьями. Через неделю мы получили от него ответ: «Снял на неделю Эвеню-театр, дорожные перевожу авансом». Аванс как раз был нам кстати. Деньги «заложников» все пошли на уплату счетов гостиницы и на дорогу Аникееву. Ему послали телеграмму: «Берлин скорее возвращайся, в грязном белье своем сам разбирайся».

Хозяин, не ожидавший получить с нас деньги, чуть не прыгал от восторга и на прощание устроил нам обильный ужин.

На другой день большая толпа студентов и курсисток проводила нас в Лондон, усыпав весь вагон цветами.

В Лондон мы приехали рано утром. В кассе нашей было всего 2 шиллинга. Пришлось сторговаться с носильщиком везти за шиллинг на ручной тележке до театра наш багаж. Он согласился, но с условием, чтоб мы ему по очереди все помогали. И вот отправились мы к театру Эвеню: актеры по асфальтовой мостовой, а актрисы — по берегу Темзы, купив себе поджаренных каштанов и завтракая ими. У театра встретил нас Орлов и объявил, что только к часу  дня мы можем поместиться в гостинице, где только что кончился ремонт и необходимо проветрить комнаты. Он сам пристроился в театральной конторе и без нас все время проходил сцены погрома с английскими статистами. Утешил он нас статьями, перепечатанными из берлинских газет, предсказывая в Лондоне огромный успех.

Так называемая гостиница наша находилась в одном из отдаленнейших беднейших кварталов и после прекрасного берлинского отеля произвела на нас жуткое впечатление. Но когда мы пробирались в отведенные для нас на антресолях комнаты, мимо столовой, где сидели и завтракали постоянные посетители, некоторые из них, одесситы, узнали меня и сообщили об этом хозяину. Тогда хозяин обратился к Орлову и сказал: «У меня всегдашнее условие вносить плату за пансион вперед, но так как я сам из Одессы и имя вашего Орленева мне слишком известно, то я предлагаю вам не только полное гостеприимство, но и деньги на расходы; я весь к вашим услугам». Большое впечатление произвела на нас эта беспечная доверчивость, да еще в Англии, где все мы боялись одиночества и черствости людской. Да и вообще в Лондоне, куда мы, после пережитых в Берлине тяжелых испытаний, ехали с большим предубеждением и тревогой, нас ожидало много необычайных радостей.

Первый спектакль — полный театр[129]. Внизу вся публика во фраках и дамы в бальных платьях. Конец второго акта. Входит к нам в уборную Лоренц Ирвинг. Он года три жил в России, говорил и писал по-русски. Он представился нам и объявил, что к нам с приветствием пришли его отец сэр Генри Ирвинг (знаменитый актер), а также Эллен Тэрри, популярная артистка, Джером Джером с супругой и многие другие, в числе которых находилась семья князя Петра Алексеевича Кропоткина, а также и Владимир Григорьевич Чертков, ближайший друг Льва Николаевича Толстого.

Приход этой группы был величайшей радостью для нас. Лоренц Ирвинг обратился к нам с вопросом: «Кто режиссер ансамбля?» Я ответил: «Наша общая любовь». На другой день во всех газетах жирным шрифтом был напечатан мой ответ.

В течение двух недель мы там же, в «Эвеню», сыграли еще шесть спектаклей. Потом нас пригласили в большой  народный театр «Павильон». Театр был всегда полон, но предприниматели нас прямо грабили, пользуясь нашим незнакомством с английским языком. На одном из спектаклей была жена П. А. Кропоткина с взрослой дочерью, с которой на спектакле после одной очень сильной сцены случился обморок. Администраторы привели ее в уборную к Назимовой и там, позвавши дежурного врача, привели ее в чувство. Через несколько дней мы приглашены были в семью Кропоткиных на «чашку чая». Петр Алексеевич был болен и лежал на диване, наверху в своем кабинете, и очень хотел видеть нас всех, но его семья решила актеров к нему наверх пускать по одному. У каждого из первых трех, к нему пришедших, он спрашивал: «Вы не Орленев?» Я пришел четвертым, но меня, такого невзрачного в сравнении с прежде приходившими актерами, он не принял за Орленева и когда узнал, что я — Орленев, приподнялся и возбужденный протянул мне руку. Когда он стал рассказывать мне о своем побеге из Петропавловской крепости, он весь загорелся и, встав с кушетки, подошел к столу, достал оттуда карманные маленькие часы и, открыв внутреннюю крышку, взволнованный и возбужденный, сказал: «Вот, вот где находился начертанный на клочке весь план побега». В столовой я рассказал своим товарищам, какое я испытал очарование от встречи с Петром Алексеевичем. Они мне тут же передали рассказ его жены о том, какое сердце у П. А., застенчивое и нежнейшее, умеющее сочувствовать всякому страданию, и как окружает его толпа эмигрантов в день получки им в редакциях заработка, так что домой он всегда является без денег.

После встречи с П. А. Кропоткиным приехал к нам в гостиницу В. Г. Чертков с просьбой посетить его «Толстовский скит», а если возможно, то и погостить. Мы с ним вместе и поехали: Алеша Каратаев, С. З. Крамской и я. Первое время в «Толстовском скиту» царила какая-то скука, но чтобы разбить ее, довольно было моей гитары и виски. Дело началось таким образом. Сидели мы уныло на второй или третий день за общим скитским завтраком: в этом скиту трудно было встретить жизнерадостного человека. Вот только гостивший там крестьянский писатель Сергей Терентьевич Семенов оказался веселым и даже до чрезвычайности, когда я сумел расшевелить его. Во время  завтрака я увидел, что супруга Черткова, болезненная женщина, по совету врача пила мадеру. Это был неожиданный сюрприз: «Как! — воскликнул я с лукавым добродушием, — так вы злу не противитесь? И нам она, мадера эта, не противна. Позвольте же и нам ее отведать». Вот с этого и началось наше веселье. Чертковы оба, и жена и муж, сказали, что в нашем распоряжении весь их погреб. Весь мертвый скит мы воскресили своими песнями, стихами, рассказами и несколькими сыгранными сценами из «Братьев Карамазовых» и «Преступления».

Особенно зажегся Семенов: он много говорил нам о Льве Николаевиче Толстом, и интереснее всего для меня было услышать, что в одном из своих заездов к Толстому он встретился там с знаменитым Андреевым-Бурлаком, который, по словам Семенова, одним своим импровизированным рассказом навел Льва Николаевича на создание «Крейцеровой сонаты»[130]. Первый план Льва Николаевича был такой: он хотел «Крейцерову сонату» создать для рассказа Андреева-Бурлака[131], который так замечательно читал и рассказ Мармеладова. Андреев-Бурлак развлекал Льва Николаевича и другими рассказами, довольно неприличными, но, как говорил Семенов, от них Лев Николаевич помирал со смеху. Вот один из бурлаковских рассказов.